Шестая Дзидзо
Она родилась под шум летнего дождя. Этот дождь, несущий влагу для посевов, ждали все, а ее никто не ждал. Родители молились, чтобы хоть на этот раз боги подарили им сына. Наверное, голос ливня заглушил их молитвы, вот боги и не услышали.
Новорожденную надо было вернуть полю, как уже вернули ее старших сестер, одну за другой. Но мать вдруг заупрямилась.
— Оставьте ее мне, — сказала она свекрови и прижала ребенка к себе — не вырвать. — Не оставите — прокляну.
Год назад в деревню заходил бродячий бонза с железным посохом. Он говорил о чудесной стране лотосов и о том, как нужно жить, чтобы после смерти туда попасть. Еще он объяснил, что возвращать детей полю — плохо. Души этих детей не уйдут в страну лотосов, а будут блуждать в темном месте, если их не спасет добрый Дзидзо.
Поэтому мать сделала двух глиняных Дзидзо и поставила их на краю поля. И третью дочь не захотела отдавать, уперлась.
Отец помялся, но разрешил. Девочка была крупная, горластая — не каждый мальчишка таким удается. Жаль выпалывать крепкий росток. А своей матери сказал: богам виднее. Раз мы молились о сыне, а получили этого ребенка, значит, будем считать его сыном.
Дочь-сына назвали Сацуки, по месяцу рождения. Историю своего рождения она знала с детства. Бабушка, сердясь, часто кричала ей: «Сорная трава! Всю жизнь вытянула, пиявица!» — а матушка вздрагивала и сутулилась, отводя взгляд. Сын у нее так и не родился, и вообще детей больше не было, ни мертвых, ни живых. Как будто и впрямь вся плодоносная сила ушла на одну дочь.
Может быть, если бы Сацуки отдали полю, то оно взамен подарило бы сына. Но матушка даже говорить об этом не хотела. На двух Дзидзо она надела красные передники и каждый день поливала их глиняные головы водой.
Бабушка умерла в холодную зиму, когда Сацуки было восемь. Поле приняло ее не сразу — так промерзла земля. А третий Дзидзо получился хмурым и морщинистым.
Четвертого Дзидзо слепил отец, когда матушка в жаркий полдень легла на взрыхленное поле и не захотела больше вставать. Сацуки носила глиняному изваянию все цветы, которые удавалось найти.
Пятого Дзидзо ей пришлось делать самой. Но к тому времени она уже выросла и все умела. Сама вырыла яму в углу поля, уложила отца на покой, вылепила и обожгла круглого божка с головой и руками. А потом пошла мотыжить землю под рассаду: поле, точно ребенок, требовало неустанной заботы.
В деревне ее считали парнем. Она носила мужскую одежду и в одиночку поднимала мешок риса. С полем тоже управлялась одна — а как иначе? Пять Дзидзо не сводили с нее глаз: не ленись, дитя, не отлынивай, хорошо заботься о нашей земле.
С пологого плеча горы, рассеченного на поля-лоскутки, можно было разглядеть равнину и реку, петляющую меж невысоких холмов. Там, внизу, двигались толпы людей, похожие на муравьиные ручейки с цветными флажками, а иногда поднимались густые клубы дыма. На равнине шла своя жизнь, но Сацуки она не особенно занимала. Ей куда больше нравилось смотреть, как поле одевается зеленью всходов или как распускаются белые цветы на лозах горлянки.
***
Однажды в конце лета, на закате, над залитым водой полем раздался шум и отчаянные хлопки крыльев. Сацуки выронила цветы, приготовленные для пяти Дзидзо, и побежала на шум.
В подплывающей кровью воде билась серая цапля. Пёстрый ястреб рвал когтями и клювом ее шею.
Сацуки закричала, подобрала с межи камень и бросила в ястреба. Пернатый разбойник выпустил истерзанную добычу и вспорхнул, кругами уходя вверх.
Цапля трепыхалась у межи, беспомощно загребала крылом воду. Сацуки несмело потянулась к ней — и тут снизу со склона долетел плеск воды и недовольное ржание.
Через поля наискосок двигались пять всадников. Их одежда была ярче полевых цветов, у седел качались мечи. Кони шли неровной рысью, то перескакивая через невысокие межи, то обрушивая их копытами. Вода хлестала через дыры, переливаясь с поля на поле.
Один из чужаков вскинул руку — и ястреб, сложив крылья, упал ему на перчатку. Другой что-то крикнул, указывая на девушку и цаплю, что съежилась у ее ног. И послал коня вскачь.
Сацуки замерла. Она знала, кому достается рис, который по осени увозили сборщики подати, оставляя только посевную часть. Но ни разу в жизни не видела воочию тех людей. Хозяев ее поля, риса и ее самой.
Кони летели к ней, поднимая тучи брызг, сминая колосящиеся стебли риса. Грязь летела комками на их гладкие бока, на пятнистые оленьи ноговицы всадников. Осыпались под копытами валы, удерживающие на полях бесценную воду.
Сацуки вскочила на межу и отчаянно замахала руками.
Поле лежало за ее спиной — беззащитное, как цапля со сломанными крыльями, беременное нерожденным зерном. Пять Дзидзо смотрели на нее. Не давали испугаться и отступить.
Оскаленная гнедая морда загородила полнеба. Сацуки вскрикнула — и что-то слепящее, точно солнечный луч, блеснуло и обрушилось сверху вниз, сбрасывая ее с межи в густой черный мрак.
***
Когда Сацуки открыла глаза, было уже темно. Она лежала на боку в жидкой грязи, мокрая и дрожащая. Кто-то склонялся над ней, загородив головой луну, и трогал ее грудь.
Сацуки села. Тот, кто щупал ее, отшатнулся и с размаху плюхнулся наземь.
— Ты живая? — спросил он, и по голосу Сацуки узнала Итиро, соседа. — Я думал, тебя убили!
Она не ответила, глядя через его плечо на поле. Вместо серебряного блеска водной глади она увидела вязкую черную жижу. Вал, разделяющий участки, был проломлен, и вода ушла. Рисовые колосья, не успевшие налиться зерном, жалобно никли в грязи.
Сацуки схватила руками размокшую землю, стиснула ее в кулаках и завыла от безысходной ярости.
— Не надо, а? — попросил Итиро. — Ничего, проживем. Просо посеем...
Его поле лежало ниже по склону, такое же пустое и черное, как ее.
— Живы, вот и хорошо. А то я думал, они тебя... того. Совсем.
Она всхлипнула, утирая нос. Обернулась: в лунном свете на нее смотрели пять Дзидзо. У четвертого справа по глиняной голове пролегла трещина. Словно мечом рубанули.
Сацуки поклонилась в землю.
— Спасибо, досточтимая матушка, что не оставили своей заботой...
На треснувшем лице Дзидзо показалась темная полоска — точно слеза скатилась по сухой глине. Рука сама потянулась утереть — но рядом появилась другая крапинка.
И еще одна.
И еще.
Капля за каплей побежали по лицам всех пяти Дзидзо.
— Дождь! — ахнул за спиной Итиро.
Дождь?
В конце лета?
Не веря, Сацуки подняла голову — и увидела, как полная луна тонет в тяжелой клочковатой туче.
Сбежались соседи, кто-то принес огня, кто-то соломы, кто-то свежей глины. Они работали впотьмах — муравьи, чинящие раздавленный муравейник. Надо было скорее восстановить валы и расчистить каналы, чтобы ливень не смыл остатки сломанного, а вода потекла куда нужно. И дождь будто понял: целую ночь накрапывал легкой моросью и лишь под утро развернулся и зарокотал во всю мощь, наполняя поля живительной влагой.
...Сацуки стояла под дождем, слизывая капли с губ. Итиро подошел и остановился рядом. Осторожно снял с ее щеки комочек глины — как будто они не были оба по уши в грязи после ночной работы.
— А я знаю, кто ты, — сказал он вдруг. — Догадался, когда рис сажали. У тебя... это... ноги красивые. И остальное... ну, тоже. Красивое.
Сацуки молчала. Вода пенилась у межи, качая серые перья.
Успела ли цапля свить гнездо? Выживут ли птенцы без матери?
— Я вот что подумал, — Итиро откашлялся. — Пойдешь за меня?
Он переминался рядом — крепкий, на полголовы выше нее. У него забавно краснели уши, когда он смотрел на ее колени под высоко заткнутым подолом.
Сацуки посмотрела на своих Дзидзо.
— Если я рожу дочь, — спросила она, — ты вернешь ее полю?
Итиро покачал головой.
— Выкормим, — хмуро и твердо сказал он.
***
Человек уже не бежал — брел, едва передвигая ноги. Он бросил меч и шлем, отстегнул наплечники, избавляясь от лишней тяжести. Доспехи снять не получилось: шнуры пропитались водой и не развязывались, а кинжал он потерял. Пятнистые ноговицы покрылись грязью, в сапогах хлюпало.
Он перебрался через межу, споткнулся и упал на колючую осеннюю стерню. С трудом приподнялся. На краю поля в ряд стояли шесть грубых изваяний Дзидзо. Странно, но эти убогие деревенские поделки показались ему знакомыми.
Шестой Дзидзо вдруг шевельнулся и повернул голову, оказавшись сидящей на корточках женщиной со спящим младенцем за спиной.
Она выпрямилась, глядя на беглеца сверху вниз. Ее лицо казалось таким же темным, плоским и равнодушным, как лица глиняных статуй. Как земля под ее ногами.
«Помоги», — хотел сказать он, но губы онемели.
Он не привык просить...
Ветер донес снизу злые голоса — чужие солдаты рыскали по округе. Без головы вражеского полководца их победа не будет полной...
Женщина подняла пучок срезанной рисовой соломы и бросила ему на спину.
И еще пучок.
И еще.
Тот, кто недавно был хозяином этой земли, лежал, сжавшись, под быстро выросшим колючим стожком. Сквозь грохот сердца он насилу расслышал тяжелые шаги рядом, звон оружия и грубый окрик.
— Чего? — переспросила женщина протяжным деревенским говором. — Нет, господин. Не видала.
И негромко запела, покачивая хнычущего ребенка.
Автор: Vecher
Нет комментариев