Предыдущая публикация
Игнус из племени воронов
Он никогда не видел собственного отражения. Наверное, в те времена еще не изобрели зеркал, не полировали их, не дышали, наводя морок из жемчужного пара на серебряный обман. А до водной глади, призывно бликующей за крышами крайних домов селения, зовущей в неизвестность и обещающей свободу, он ни разу не доходил. Почему? Потому что тяжелая цепь на ноге опасно бренчала, натягивалась, тянула назад. --Маэстро, зачем мне эта цепь? -- отважился спросить Игнус лет пят-шесть назад. Он точно не помнил, сколько ему в тот год исполнилось, но огромный нос уже горбатился на пол-лица, а нестриженная макушка доставала учителю до груди. --Она убережет тебя, -- маэстро погладил по затылку холодными жесткими пальцами, пахнущими кислотой и птичьим пометом, -- видишь, вороны кружат над деревней? Они -- прорицатели и провидцы -- ждут удобного момента, чтобы подхватить тебя и унести в свою стаю. А цепь удерживает моего мальчика. --Маэстро, зачем воронам меня красть? --Потому что ты один из них, такой же провидец. Но твой дар рукотворный. Я много лет потратил, чтобы изобрести эликсир, которым тебя потчевал с пеленок. Скоро не ты один, скоро все люди смогут предвидеть будущее, и на земле станет больше справедливости и … меньше глупых ошибок. --Маэстро, если все люди смогут предвидеть будущее, то что же станет со мной? -- Игнус испугался. Он ничего не умел делать, кроме как нюхать огромным носом разные предметы и отвечать на продуманные, точные вопросы: выживет ли хозяин этого ножа, стоит ли выходить замуж за того, кто носит этот ремень, идти ли в дорогу с тем, у кого на ногах эти башмаки. --Ты, мой мальчик, всегда будешь на голову выше остальных. Чтобы достичь твоих высот, детей надлежит готовить с младенчества, -- учитель снял шляпу, вытер лоб, задумчиво сплел седые локоны в косицу, -- и это наступит когда-нибудь, мой мальчик, но нескоро... Нескоро. Игнус хотел задать еще один тревоживший вопрос: а доживет ли до этого времени сам маэстро. Но не посмел. Он заглянул в усталые бледно-голубые, как будто выцветшие или выгоревшие от бесконечных экспериментов глаза, проглотил слова и ушел. Скоро ужин, надо помечтать. Сколько себя помнил, Игнус голодал. Еда доставалась маленькими порциями, всегда разная, и ее приходилось искать. Перед обедом и ужином учитель заходил к нему, завязывал глаза плотной пованивавшей плесенью тряпицей, крутил, как непослушную юлу на середине комнатки, и ставил тарелку куда-нибудь в необычное, неожиданное для нее место. Под стол, на кровать, за окно. Часто еды и вовсе не предназначалось, только запах, съежившийся под крышкой кастрюли, в которой пару минут назад булькали пару картофелин. Все это служило во благо знаменитому Игнусовскому обонянию. Чем голоднее прорицатель, тем острее его нюх; чем острее нюх, тем зорче внутреннее око, тем дальше он заглядывал в судьбы просителей. Жил он один, ни с кем не дружил. Комнатёнка в мансардном этаже, с покатым потолком и маленькими оконцами с двух сторон не тянула на роскошные апартаменты, скорее -- на воронье гнездышко под крышей. Да он и сам был из рода воронов-прорицателей, по крайней мере, учитель утверждал, что нашел маленького Игнуса именно в вороновом гнезде. Поэтому мальчику не досаждали их хриплые крики, шум веток под дождем, не пугало отсутствие карниза, обрыв в пустоту, как в полет. Вороны часто захаживали в гости к своему выкормышу, стучали клювом по окну, требовательно заглядывали, проверяли, не обижают ли выкормыша в доме чудака-ученого. Чернокрылых Маэстро уважал, верил, что они могут поделиться даром предвидения, угощал их, выкидывая через окно крохи со скудного стола. Но мальчику не дозволялось общаться с птицами напрямую, мало ли, какие у них виды на своего. А кроме воронов за окном и учителя в жизнь маленького великого провидца никто не наведывался. Маэстро считал, что внешние эмоции могут губительно сказаться на редком, любовно выпестованном даре. Игнус гордился своей избранностью, но скучал. Жаждущие предсказаний наведывались часто, но спрашивали все о чем-то суетном. Девушки -- те только о свадьбах. Притаскивали платочек жениха или ремешок, да хоть шпору, и задавали один и тот же вопрос: будет ли брак долгим и богатым. Сначала они пробовали спрашивать про счастье, но Игнус не знал, что это такое. Веселье? Здоровые детки? Каждая ночь под одним одеялом? Поэтому остановились на долголетии и достатке. Перед посетительницами заходил маэстро и завязывал глаза, чтобы внешность вопрошающей не отвлекала от запаха. Умно. Поэтому Игнус не видел, хороша ли собой невеста, светятся ли ум и доброта в ее глазах. Он не сопереживал, не домысливал, не дарил надежду: просто подсчитывал кур и года. Надоело. Часто приходили те, у кого что-то украли. Эти наведывались по нескольку раз. Добудут вещичку у соседа и бегут к Игнусу, мол, не этот ли украл. --Нет, не он, -- прорицатель всегда отворачивал свой массивный нос от таких вещей, уж больно смрадный запах от них исходил. А может, не от вещей, а от тех, кто их приносил? -- А, спасибо, забегу на днях еще разок, -- запах разочарованно удалялся, чтобы через пару дней объявиться снова. Один раз случилось настоящее происшествие: учителя посетил сам герцог. Он прискакал со свитой, звеня шпорами и сея вокруг дорогие ароматы. Конечно, Игнусу сразу завязали глаза. А жаль: так интересно было посмотреть на вельможу и его свиту. --Скажи мне, Игнус из племени воронов, пойдет ли на меня войной обладатель этого перстня? -- голос герцога звучал хрипло, по-видимому, он волновался. --Да, мой господин, пойдет, но не в этом году... Нескоро. --А, так нескоро! -- гость обрадовался. -- Тогда есть время подготовится. --Если позволит мой господин сказать.... то времени не будет у вас. Я слышу запах скорой войны. Ее развяжет один из тех, кто... кто приехал с вами, -- Игнус не боялся, он говорил лишь то, что видел перед собой. А видел он сожженные поля, трупы лошадей, старух, рыдающих над могилами у дороги. А из-за холма тянулся запах кельнской воды, которая вот-вот, совсем рядышком. Эта вода сидела на лошади, сейчас мирно жевавшей овес под окном. --Ты не шутишь? -- герцог удивился. В комнату вбежал учитель, обнял Игнуса, зашептал, спрашивая и уточняя. Потом он долго беседовал с герцогом, пил вино, а своему мальчику приносил то одну, то другую вещь, пока одна, наконец, не запахла скорой опасностью с нотками модной кельнской воды. Герцог больше не приезжал, но его советник зачастил. Чаще всего вопросы касались войны и политики, подковерных интриг или наследства, но иногда попадались и про титулованных женщин, про их склонности, про приданое. Это намного интереснее, чем про ворованных кур и поломанные плуги. Маэстро цвел самодовольным тюльпаном. У него и без высокопоставленных визитеров звенело в карманах, за Игнусовы прорицания отлично платили. Но теперь, когда сам герцог прибег к услугам ученого, теперь будущее дразнило сказочным обогащением. --Скоро, мой мальчик, у нас будет новый дом, настоящий дворец, и конюшня, -- во дворе, действительно, шла работа: что-то тащили, мерили, прибегали и убегали суетливые приказчики, -- а здесь останется лаборатория и ... ты, моя находка, моя гордость, мой приз. Игнус боялся оставаться без учителя, он считал себя творением, частичкой, одним умом и душой, плотью от плоти. --Маэстро, а можно мне поехать жить с вами? Сутулые плечи под шелковой рубашкой замирали. Недоволен. Значит, нельзя. А вечером снова улыбка, повязка на глаза, горстка вареного пшена под подушкой, поздние посетители с глупыми вопросами про цены на лес, про дождь и тележные оси, звон монет в довольных пальцах учителя. Но однажды телега будничной скуки съехала в кювет. --Завтра, мой мальчик, к нам снова приедет господин советник, -- учитель в тот вечер на удивление щедро покормил Игнуса, и даже не особенно прятал еду, -- он прибудет не один, с госпожой. Это... непростая девушка, это принцесса. Ей не надо ничего говорить, ты слышишь? Конечно, Игнус все слышал, но ничего не понимал: --Как же так, учитель? А зачем она приедет? Ей-же, наверняка, требуется предсказание. Как же я промолчу? --А ты не молчи... Не молчи. Ты скажи, что жених этот неугодный судьбе, что.... что он не любит ее, будет изменять. --Что значит, не любит, учитель? Как это пахнет? --Это не пахнет, это опасная вещь без запаха и вкуса. Берегись ее, мой мальчик.... А принцессе просто скажи: не любит. --Ладно, учитель, скажу. Но вороны могут и разгневаться. --Воронам нет дела до любви, мой мальчик. Тебя сделали не они, а я, только я, своими трудами, своими записями, своими бесконечными экспериментами. Не думай о воронах. Игнус не мог не думать о воронах, потому что они пахли грозами и туманами, полынью и вереском, пахли пылью дорог, голубым светом ледяных вершин и еще многим-многим таинственным, манким, недоступным. Для себя он называл это духом свободы, хотя сильнее всего их крылья пахли, конечно, заплесневевшими корками и пометом. Этот запах доносился из щелей вместе с леденящей кровь вьюгой, вползал вместе с инеем, капал сквозь крышу с каплями дождя. Игнус подолгу смотрел на них из окна, пока темнота не накрывала деревню, мечтал, что его черное одеяние с широкими рукавами-крыльям когда-нибудь превратится в оперение, что он отворит окно и полетит к своей стае дышать этим ароматом без дымного нагара и пота, тщательно замазанного приторными маслами. Перед визитом принцессы ему, как всегда, завязали глаза. Дымчатая нежность кожи пришла, не касаясь легкими ступнями скрипучих половиц, приплыла отдельно от лавандовых духов, обрызгавших платье. Наверное, ей позволяли часто мыться. --Добрый бедный мальчик, -- тихий голос без причины пожалел его. Почему? Разве не все мечтают обрести волшебный дар предвидения, которым судьба и учитель наградили Игнуса? -- Добрый бедный мальчик, скажи мне, будет ли моя судьба идти бок о бок с владельцем этого клинка? --Нет, -- Игнус поторопился, чтобы не увлечься новым запахом -- запахом денег и гордости, -- нет, он тебя не любит, принцесса. --А что такое любовь? --Это... этого я не знаю. --А с кем буду счастлива я? -- она подошла к нему вплотную, чтобы ее запаха стало много, чтобы он окунулся всей закружившейся головой, чтобы говорил, задыхаясь и теряя занозистый пол под ногами. --Ты, принцесса, будешь счастлива с тем, у кого разные глаза, -- врать Игнус не мог, слишком много чистой кожи, слишком близко свежее мятное дыхание. --Разные глаза? Почему? --Не знаю, принцесса... Один глаз зеленый, другой -- коричневый. Хрустальный смех рассыпался по ступенькам. Ушла. Игнус вытер вспотевший лоб. --Мальчик мой, -- перед ним стоял учитель, -- понюхай эту монету и скажи мне: будет ли счастливой ее дарительница в... в этом доме? Игнус зачем-то задержал дыхание, ему не хотелось ничего знать о той, кто сыпет монетами с портретом своего отца. --Да, будет, маэстро. --Благодарю тебя, мой мальчик, -- бесцветные глаза учителя засияли, -- когда принцесса станет моей женой, к нашим ногам склонится весь мир, -- он потрепал ученика по испуганной макушке и вышел. Игнус бросился ничком на лежанку. Как? Учитель решил променять его -- своего драгоценного мальчика -- на обручальное кольцо, тянущее вниз, как ненавистная цепь? Променять на неуклюжую возню в бархатном алькове? А как же бесценный дар? А как же человечество? В ту ночь он не спал, сидел перед окном и звал воронов. Пусть кто-нибудь прилетит и расскажет ему о любви, о счастье, о даре прорицания. Что это: награда или проклятье? Если награда, почему неспокойно под черной накидкой с широченными рукавами-крыльями? Если наказание, почему ему завистливо кланяются все входящие в низенькую, покрашенную черным дверь с изображением желтого вороньего глаза посередине? Ворон не прилетел; назавтра снова пришел Маэстро со счастливыми лучистыми глазами, похвалил, покормил, уходя, оставил леденец. Вкуснятина, о которой Игнус и мечтать не смел, но почему-то сытой радости в животе не прибавилось. Он не стал, как обычно, доедать крупу до последнего мазка раскисшей жижи, которую следовало тщательно отполировать кусочком ржаного хлеба. Четвертинку порции оставил, спрятал, завернув в бумажку. Уж что-то, а прятать еду за эти годы он здорово научился. Ночью, когда деревня улеглась спать со своими лошадьми и коровами, с обидами, грехами и нескончаемыми сомнениями, Игнус подошел к окну и высунул наружу ладонь с угощением. Его губы беззвучно зашептали призыв к стае. “Вороны, вороны, вы древнее, вы мудрее! Я из вашего племени! Научите меня, подсветите путь. Я в вашей власти, я один из вас”. Никто не прилетел. Босые ноги замерзли, ночная прохлада не щадила отступников. Онемела рука, протянутая вверх, к щели в оконной раме, худенькая, неуверенная рука, до самого плеча вынырнувшая из огромного черного рукава. Повторяя раз за разом слова своей придуманной на лету, выпавшей из крыла-рукава мольбы, он слышал запах свободы, в который чародейски вплелся аромат чистой кожи и надушенного лавандой платья. Утро застало его спящим на полу. Угощения в комнате больше не было. В тот день над деревней разразился ливень, промочил старые улицы, несчастных крестьян с их заботами. Нечиненая крыша расплакалась; учитель досадно крякнул: --На сегодня отменю просителей, льет тут. Но ничего, мой мальчик, скоро будет готов новый дом, и … -- тут он осекся, ведь в новом доме не предполагалось места для Игнуса, -- ну и эту крышу починим в конце концов, -- Маэстро довольно побренчал в кармане монетами, спрятал предназначавшийся прорицателю обед и ушел. Еда оказалась холодной, ложка стучала о красную глину, как шаги. Игнус перестал есть, задумался о прошлой ночи, о своей просьбе, оставшейся без ответа. Стук продолжался. Это не ложка! Это черный ворон сидел за окном и тарабанил крепким клювом по раме. Узник отбросил недоеденный обед, подбежал к окну. Ворон смотрел внимательно и серьезно, не мигая и не отводя взгляд. Игнус знал, что окно не отворялось, и знал, почему: чтобы Вороны не прилетели за своим и не забрали главный приз долгих трудов Маэстро -- чудо-отрока с даром прорицателя. Но сегодня ему требовался дождь и собеседник, учитель в этом качестве уже наскучил. Он подобрал с полу тарелку и легонько ударил по стеклу. Напротив черного крыла поползла трещина, еще один удар, и острый, смертельный кусок стекла оказался в руке, в комнате, а в окно залетел запах туч и спрятанного за ними солнца. Ворон что-то держал в клюве. Провидец протянул руку, в ладонь упал ключ. Зачем? Взгляд немного задержался на нем, потом оторвался и пополз ниже, к ноге, к прицепленной вокруг лодыжки цепи. Широкий черный рукав на миг закрыл железный обруч, прошелестел крылом над цепью, и вот уже узник не чувствует ее извечной тяжести. Нога обомлела и возликовала, а следом и все его худенькое неизбалованное тело. “Если учитель узнает, то убьет”, -- пронеслось в голове, но запах мокрой листвы и прибитой пыли оказался слишком силен и могучим дыханием вытеснил полезные мысли. Рука сама собой вытащила остатки стекла из окошка. Ворон улетел на ветку и мок под дождем, чего-то ожидая. Игнус выбрался на крышу, подставил голову дождю -- впервые в жизни. Капли пахли волшебством и непредсказуемостью. Казалось, нет другого пути, как развернуть рукава-крылья, взмахнуть ими и спланировать на мокрый пустой двор. Худенькое, никогда не евшее досыта тело, приземлилось, как птенчик, выпавший из гнезда. Больно, но ничего не сломано. Он встал на ноги, непривычно покачиваясь от легкости, не скрепленной цепью, и побежал. Деревня стелилась по оба крыла, в окнах светились камины и удивленные лица, а он все бежал и бежал, и мечтал, и нюхал, и поражался многообразию. Окончательно выбившись из сил, Игнус упал на колени на берегу маленького озерца, что блестело за деревней. Ливень прекратился, ветер утих, водная гладь лежала первозданной простыней в опочивальне древнего леса. --Карр, -- послышалось сзади. Игнус обернулся. На ветке пышного дуба сидел мокрый ворон и смотрел, не мигая. Беглец перевел взгляд снова на озеро, посмотрел вниз, где легонько колыхалось его отражение. Из воды ему испуганно подмигнули разные глаза -- один зеленый, а второй коричневый. Автор: Йана Боризисточник изображения канал бумажный слон
Следующая публикация
Нет комментариев