ЗА ГРАНЬЮ (2)
Они встречались с ним в тот раз, когда дед прилетал в Москву, на какую-то научную конференцию. Так совпало, что Андрей с Лизой тогда тоже были в столице. Когда дед позвонил, и попросил внучку с мужем прийти к нему в гостиницу, Лиза медлила.
Ее вырастила бабушка, и Лиза была на ее стороне. Пусть дед никогда не обижал ее саму, и в душе у нее не было и подобия тех чувств, что у бабушки, когда они с дедом развелась, Лиза не хотела встречаться с тем, на кого бабушка была так глубоко обижена.
Пойдем, – сказал Андрей, – Брось... Ну поцапались старики в свое время, ты тут при чем? Хоть познакомишь меня со стариком, мне ж интересно....Дед у тебя знаменитость, может, больше не увидимся с ним, будешь жалеть, что упустила такую возможность. Тут же до гостиницы ехать – полчаса...
И они поехали.
Это была странная встреча. Даже Андрей, при том, что не отличался особой чувствительностью, понял, насколько искренне тянется старик к внучке, как надеется получить от нее хоть крохи тепла. Но Лиза сидела на краешке кресла (гостиница была в центре, дорогущая, наверное. И внутри все под старину), так вот, Лиза сидела, зажавшись, сцепив на коленях руки, опустив глаза. Она не к деду пришла встретиться, она всего лишь отбывала этот визит, как тяжкую обязанность. Впервые Андрею стало неловко за жену, и он был любезен за двоих. Тем более, что дед ему и вправду понравился. По всему чувствовалось – умный старик, и внешность такая породистая...
Они пробыли у него меньше часа. Поняв, что от Лизы лишнего слова не добьешься, дед рассказывал о своей жизни во Франции, о научной работе, которой сейчас занимался. Старик показался Андрею очень одиноким, хотя он к той поре был снова женат. Но, наверное, и та, другая его супруга, пропускала все его теории и доказательства мимо ушей – и ему не с кем было поделиться тем главным, от чего горели его глаза.
Приезжайте ко мне, – сказал дед на прощание, – Я буду рад. Дом у меня в пригороде Парижа, большой, вам никто не будет мешать. Приезжайте, когда захотите, и оставайтесь, насколько угодно
Но они так и не собрались. Андрей заикался несколько раз о том, что хорошо бы... Однако Лиза сказала – и речи быть не может, бабушка их никогда не простит.
А несколько месяцев назад, дед позвонил Андрею и тот, вопреки своему правилу, почему-то ответил на незнакомый номер. И еще до того, как дед представился, по первому «здравствуйте» Андрей узнал этот глуховатый голос, в котором уже появилось грассирование.
Но почему дед позвонил ему? На этот вопрос, который так и не был задан, старик ответил сразу.
Видите ли, Андрей, скорее всего...я в течение года покину этот мир. Во всяком случае, у меня был очень откровенный разговор с лечащим врачом, и мы оба пришли к этому выводу. Но речь не о том.
«Наследство», – мелькнула в голове у Андрея мысль, и он не ошибся.
Я подготовил заве-щание. Определенную часть получит моя нынешняя супруга, что-то я оставлю дочери и внучкам. Я небогат, хотя многие, наверное, думают иначе. Но есть одна, очень ценная для меня вещь. Мои близкие друзья уже привезли ее в Россию, и я хотел попросить вас...именно вас.
Почему же – меня?
Вы, наверное, знаете, что в бывшей семье ко мне относятся предвзято. А мы с вами во время той, единственной встречи – хорошо поговорили. И поэтому я хотел бы заранее передать эту вещь в ваши руки, чтобы потом, когда меня не станет...
О чем речь-то?
Старик откашлялся:
Это женское украшение. Брошь. Ее мой прадед подарил моей прабабушке. Это было еще давно, до революции. И молодая бабушка, бежав из России в годы гражданской войны, распродав все – вещицу эту сохранила, как память о своей любви.
Андрей молчал. Он ждал, что старик скажет дальше. Это могла быть ничего не значащая безделушка, сувенир, а могла быть....
В отличие от меня, предки мои действительно обладали большим состоянием. И брошь – последний осколок той роскоши. Еще в то время ювелиры высоко оценивали ее. Изумруд, бриллианты чистой воды, оправа тонкой художественной работы....Вы можете спросить меня – почему я давным-давно не отдал брошку своей первой жене? Дело в том, что ко мне самому брошь попала несколько лет назад – по наследству от родственника. До этого я даже не знал о ее существовании. Но сейчас я хочу, чтобы вещь эта перешла к моим внучкам, вернулась в Россию. Я думаю, с годами ее ценность возросла и, продав ее, можно получить целое состояние. Но согласно поверью, брошь должна оставаться в нашей семье, переходить к женщинам – из поколения в поколение, и тогда каждая, кто получит ее - проживет долгую жизнь, ее путь не оборвет какая-нибудь трагическая случайность.
Моя первая жена...моя дочь.... Они могут не принять такого подарка....Но я надеюсь, что мои внучки относятся ко мне чуть теплее, во всяком случае – будут вспоминать меня без ненав-висти. И я прошу вас, Андрюша, когда будет оглашено мое заве-щание – отдайте брошь девочкам, и попросите их сохранить ее. Остальным наследством пусть распоряжаются как хотят, но память о прапрабабушке пускай постараются сохранить. Я хочу, чтобы они жили долго и счастливо. Вы найдете слова, которые их убедят. Обещаете?
Андрей находился под таким большим впечатлением, что пообещал исполнить волю старика, не задумываясь.
И в ту же ночь его впервые посетила крамольная мысль – если бы он остался наследником, если бы брошь принадлежала ему – каким свободным он бы себя ощущал! У него бы выросли крылья...
Андрей вспоминал как Белка водила его несколько раз в гости к своей подруге. Молоденькая девочка, журналистка, но семья...Конечно, не с такой богатой историей, как у деда, но Андрей тогда едва ли не впервые в жизни ощутил острую зависть. Он увидел пропасть, через которую ему не дано перешагнуть. Речь шла не о каком-то особенном богатстве, Андрей сам затруднился бы подобрать определение тому, что он в конце концов назвал «аристократическим домом».
Да, это была просторная квартира в старинном доме, где бережно было сохранено всё – и лепнина, и камин в гостиной, и тяжелые дубовые рамы в высоких окнах. Девушка, подруга Белки, и ее мать - накрыли стол к чаю. Андрею показалось, что они прожили тут всю жизнь, настолько органично они вписывались в эту обстановку. И чашки тонкого фарфора, и эти часы, наверное, девятнадцатого века, стоявшие в углу, и звонившие каждые полчаса, и непринужденный разговор, и тонкие женские пальцы, унизанные кольцами....
Для Белки это все не играло большой роли. Нет, она присматривалась, но цепким взглядом артистки – запомнить, перенять – чужую манеру, жесты – если потом это все придется использовать в роли.
Подруга рассказывала Белке о том, что летом они уедут в Ниццу, где год за годом снимают один и тот же коттедж, и уже воспринимают его как свою дачу. Белка кивала. Андрей же думал – что предложи он подруге нечто подобное, она может, и ушла бы с ним...
Вот такую квартиру рядом с театром, тихий коттедж где-то в Европе, куда можно уезжать на все лето. А потом была бы зима – и спектакли, и новые роли, и он встречал бы Белку у входа – и она была бы «подшофе» не столько от шампанского, сколько от своего успеха. Они бы вместе возвращались домой, и летел бы снег крупными хлопьями, и легкий звон часов встречал бы их на пороге.
И еще до того, как Андрей принял от друзей деда брошь, и спрятал ее в банке, в сейфе – он понял, что нен-авидит Лизу, испытывает почти физическое отв-ращение к ней. С ее простыми, такими банальными радостями. Она любила рыжий осенний лес. Уйти в воскресный день с утра, и бродить до самых сумерек. Собирать расписные листья, складывать их в букеты. Лиза говорила, что чай из термоса тоже рыжий, как сама осень.
Что его ждало рядом с ней? Рутина повседневной работы, как праздник – поход куда-нибудь в кино, отпуска, которые год за годом они станут проводить на одних и тех же курортах.... Андрея терзал страх потерять, упустить меж пальцев свою, одну-единственную, неповторимую жизнь. Прожить ее «как все». Но уйти от Лизы гордо, с одной сумкой – он тоже не мог себе позволить. Куда он уйдет? Будет снимать квартиру, останется без своего угла?
Ах, если бы Лиза сама по себе куда-то сгин-ула! Порой это желание было таким сильным, что Андрей вонзал ногти в ладони. Он лежал по ночам рядом с Лизой и мечтал, чтобы она вдруг, сама по себе перестала дышать..... Ведь такое бывает... Но оставалась еще Ирина и маленькая Сонечка, правнучка деда, которую тот ни разу не видел.
И все они стояли на его пути к свободе. Все заслоняли ему дорогу.
*
Сжимай кольцо, – говорил отец Лизе.
Он принес ей резиновое кольцо-тренажер, чтобы она тренировала руку, пальцы, которые еще плохо повиновались ей. Но с речью дело обстояло уже гораздо лучше. Во всяком случае, когда Лиза заговаривала, собеседники смотрели на нее уже без этой жалости, и без труда понимали то, что она хотела сказать.
Прежние соседки к тому времени уже выписались. Сначала ушла Анна Максимовна – и все невольно вздохнули с облегчением.
Никакого телевизора больше, – сказала Зоя Валерьевна, и Лиза согласно кивнула.
Несколько дней они прожили в тишине и покое. А вот со второй соседкой Лизе расставаться было жаль. Зоя Валерьевна нередко рассказывала интересные истории – у нее был богатый опыт работы с детьми, и она помнила множество мелочей из их жизни. Да и вообще она вызывала симпатию – неприспособленная к мелочам жизни, к быту, но фанатично преданная своему делу – педагогике, старуха. Впрочем, за счет того, что она умела так безоглядно увлекаться, Зоя Валерьевна казалась моложе своих лет. Когда она принималась что-то рассказывать – у нее загорались глаза, а руки с искривленными пальцами артистично жестикулировали.
В неврологии постоянно не хватало мест. И как только кто-то выписывался, в тот же день в палате появлялся новый пациент. Так, место Анны Максимовны заняла старушка-божий одувантчик. Тихая, в полном смысле слова безответная. Она упала у себя в квартире, соседи обнаружили ее не сразу, и «золотое время» было упущено. Старушка не говорила ни слова и почти не шевелилась. Врачи тщетно искали хоть каких-то родственников. Поставить бабушку на ноги они собственно и не надеялись. Но не выписывать же ее – если останется жива – через положенный срок «в никуда»?
Но вторую койку положили женщину еще не старую, но в очень тяжелом состоянии. При ней почти круглыми сутками сидел сын, почерневший от го-ря. Был он примерно ровесником Лизы – красивый, крепкий парень, за которым могли бы увиваться девчонки, но, похоже, ему не нужен был никто, кроме матери.
Сам, не доверяя санитаркам, Борис исполнял всю грязную работу, а в остальное время просто держал мать за руку, точно думал – отпусти ее – и она уйдет навсегда.
Лиза – и это было совершенно глупо – даже чувствовала некоторую свою вину. Она-то сама поправляется, а, осматривая ее соседку, врачи только головами качают.
Если бы могла, я бы с вашей мамой поменялась, – сказала она Борису, вкладывая в эти слова двойной смысл. Пусть бы его мама шла на поправку, а с ней самой сидел кто-нибудь, кто бы так трепетно ухаживал за нею. Кто-нибудь, кто не повел бы себя так, как Андрей.
Но Борис не вдавался в тайные смыслы. Он только покачал головой, и на глазах его выступили слезы.
Не надо меняться. Вы очень молодая, вы должны жить.
Ваша мама тоже еще не старая.
У нее была тяжелая жизнь, – сказал Борис, – Она одна меня растила. Всё не ней было – огромный огород, хозяйство....
Я уверена, что вы даже тогда, когда были маленьким, помогали маме...
Что я тогда мог! Я просыпался – мама работала, я засыпал – мама сидела на столом, что-то шила или штопала. Она столько успела – будто за свои годы прожила долгую-долгую жизнь....
Сносилась, – этим словом Лиза хотела показать, что она его поняла, – Изношенный организм, да....
Мать спала, и Борис впервые решился с кем-то поделиться
Врачи говорят – всё....
Он бы заплакал, не таясь, по-детски, но боялся, всхлипывая, разбудить мать.
Врачи не боги, – когда Лиза волновалась, речь ее начинала искажаться сильнее, – Я вам могу сто случаев привести, когда медики давали кому-то короткий срок, а люди жили и жили себе...Вы только не отчаивайтесь, ладно?
Борис смотрел на нее и ждал, чтобы она еще что-нибудь сказала. Ему это сейчас было нужно как вода = человеку, томящемуся от жажды.
Не думайте о том, что будет завтра, – сказала Лиза, – Понимаете, этого не знает вообще никто. Вот мама, она сегодня тут, с вами – и довольно с вас.
Борис закивал. Говорить он еще не мог, боялся, что перехватит горло.
С одной стороны Лизе было неудобно, что в палате постоянно сидит молодой парень. Хотя Борис был тактичен – когда это было нужно, он без напоминаний выходил за дверь. Когда же Лиза засыпала – а сил у нее было мало, и она нередко дремала среди дня, ни один посторонний звук не нарушал ее сон – Борис, казалось, боялся шевельнуться лишний раз.
Зато когда Лизу стали поднимать, и ей велено было сначала стоять возле кровати, а потом делать первые осторожные шаги – помощь Бориса оказалась очень кстати, так как отец Лизы боялся в критическую минуту не удержать дочь. Борис брал молодую женщину под другую руку и вот так, опираясь на своих спутников, Лиза совершала первые свои «путешествия» – от кровати до окна, и обратно.
Ты не думала о разводе? – как-то спросил Лизу отец.
Она заметила, что Борис стал прислушиваться к разговору и с некоторой досадой пожала плечами.
Мне сейчас не до этого, папа. Давай отложим все эти формальности до той поры, пока я окрепну хоть немного.
Меня одно удивляет, – сказал отец, – Почему Андрей так резко потерял к тебе интерес? Если в семье все хорошо, то не бывает такого, чтобы в одночасье вдруг исчезли все чувства. Я понимаю, если бы ты выписалась, он забрал тебя домой, ухаживал бы тобой, и, в конце концов, почувствовал, что это ему не по плечу. Тут всё грубо, но понятно. Но ведь он даже устать не успел. Сбежал сразу. И – минуточку – ведь это он во всем виноват, он же был за рулем...
Может быть, он не хочет видеть перед глазами живой упрек. Ведь в самом лучшем случае, я всегда буду хромать, и один мой вид станет напоминать ему....
А на нем-то ни царапинки, – сказал отец со значением, – вот как так может быть?
Лиза пожала плечами. Ей очень хотелось оборвать этот разговор.
Рябина уже краснеет, – сказала она, глядя за окошко, – Наверное, когда меня выпишут, она будет стоять во всей красе...
Наверное, – согласился отец, – А ты думала про работу?
Что?! – искренне поразилась Лиза.
Про работу, – продолжал отец невозмутимо, – Когда ты встанешь на ноги – ты хочешь вернуться на прежнее место?
Я...я еще не думала об этом. Нет, я понимаю – если мне назначат пенсию, то на нее не проживешь. Но я надеюсь... Надеюсь,.. Это не намек на то, что вы с мамой не хотите меня содержать?
Дур-очка. Нам теперь до конца жизни Бога молить, что вы с Сонюшкой выжили. И все-таки. Порою, болезнь помогает понять – своим ли делом ты занимаешься, или хочешь попробовать что-нибудь другое?
Прежде Лиза работала в фирме, которая занималась рекламой.
Лиза с увлечением принималась за очередной проект, да и деньги получала такие, что многим впору было ей позавидовать. Теперь неизвестно – не откажут ли ей от места из-за проблем со здоровьем? Хотя возможно и нет, ведь врачи обещают, что если она будет усердно заниматься – останется лишь хромота, да и та не будет слишком уж заметной. Почему бы начальству не взять ее назад – ведь ее считали отличным специалистом? Другое дело – хочет ли этого сама Лиза?
Не знаю, пап, – честно сказала она, – Дай мне подумать, ладно?
Состояние ее соседки не улучшалось. И Лизе было больно смотреть и на нее, и на Бориса. Как-то, когда молодой человек ненадолго отлучился из палаты, а к ним заглянул врач, Лиза тихонько спросила, кивнув на женщину:
Она поправится?
Врач покачал головой. И добавил:
Парня жалко. Вы уж поддержите его...
Постараюсь.
В тот же день отец принес новость и самой Лизе.
– Нам позвонил Андрей. Сказал, что подает на развод. Если ты не захочешь, – торопливо добавил он, – То вас сразу не разведут, потому что...
Слишком уж некрасивая картина получается? Здоровый муж отказывается от жены –ин-валида? Ладно, пап, не будем мелочиться – давай дадим ему свободу, да и все тут. Лучше приведи ко мне Сонечку, как только ее выпишут, договорились?
***
Лизу выписали в ту пору, когда стояло чудесное бабье лето. По всем календарным срокам пора было ему уже заканчиваться, но оно все длилось и длилось, и даже ночами не было еще заморозков.
- Поедем на дачу, - попросила Лиза, когда вместе с родителями обсуждала, как провести ближайшие недели.
Мать переполошилась:
- Какая дача… А если случится что? Если тебе «скорую» вызывать придется? Туда водитель и не разберется сразу, как проехать… Дома – другое дело, там до больницы пешком можно…
Но Лиза смотрела на отца:
- Пап, пожалуйста…
Лиза чувствовала, что целительной для нее сейчас будет только природа. Слишком много боли накопилось за последнее время в ее душе. Последней каплей стало то, что неделю назад осиротел Борис. Когда молодой человек, собрав вещи матери в два пластиковых пакета, уходил из больницы, он находился в таком состоянии, что даже не попрощался ни с кем. Он сам излучал горе, создавал такую ауру, что в ней трудно, невозможно было дышать.
Лиза подумала тогда, что будь она на ногах, она поехала бы с ним, и какое-то время побыла рядом. Только что пережив потерю, она понимала его вполне. Не обязательно утешать словами - можно вместе молчать. Или плакать. А потом один подметит что-то красивое – например, стайку птиц на дереве. И укажет другому. И другой в первый раз улыбнется.
Но Лизе самой еще нужна была помощь. И немалая. И вдруг – дача.
Отец не смог выдержать ее умоляющий взгляд.
- Разве что на недельку. Дел там и вправду много. Но только если ты будешь себя беречь. Сидеть на веранде в кресле и дышать лесным воздухом.
Лиза закивала так, что отец улыбнулся:
- Поедем.
Дача помогла молодой женщине не то, чтобы забыть о болезни, но перенестись в прошлое, когда все еще было хорошо. И, благодаря этому прошлому вспомнить, что есть и другая жизнь, и надо в нее потихоньку «встраиваться» - это слово часто употребляла мама.
- Я сейчас похожа на твой триммер, - сказала Лиза отцу, прожив на даче несколько дней.
И, видя, что он не понимает ее, что удивленно поднял брови, она пояснила.
- Мы же тебе его с мамой подарили, потому что у тебя больная спина – легкий, на двух аккумуляторах. Вот я сейчас просыпаюсь и думаю с утра, что во не тоже вроде аккумуляторы – парочка. То есть - определенный запас сил. Небольшой. Выработаю эти силы – и все, какое-то время лежу пластом. Так что я с утра не могу себе позволить то тем, то этим, продумываю, на что эти силы потратить.
Вопреки наказам родителей Лиза все равно находила для себя какие-то дела. Стряпала нехитрую еду на электрической плитке. Вязала яркий полосатый коврик. И пусть у нее все время падал из рук то крючок, то ложка – само сознание, что она может хоть что-то делать – доставляло ей немало радости. А когда Сонечка забиралась к ней на колени и крепко обнимала за шею – Лиза прикрывала глаза, не хотела показать ребенку, что она плачет. Это были и слезы по сестре, и какое-то внутреннее потрясение от того, что несмотря на перенесенные испытания, она еще может любить – причем такой острой щемящей любовью, какой не могла прежде.
Мать Лизы робко заикнулась о том, что – может быть – Сонечке нужно потихоньку привыкать звать «мамой» - Лизу?
- Горько, если некому сказать «мама»…
- Нет-нет, - возразила Лиза, - От горечи нам всем и так никуда не деться, но мамой останется Ира, так будет честно.
По вечерам они вместе сидели во дворе. Отец разводил огонь в простой костровой чаше, которую он купил в начале этого лета.
- Были там, понимаешь, такие красивые… Резные…с лесом и оленями…
- А когда в такой чаше станет гореть огонь – покажется, что это пожар в лесу… и бедные звери... стоят в этом пламени. Ну его – не хочу…
- Да и дорого, - отец вздохнул, - Смотрю я на эти вещи, прямо как шагреневая кожа. Чтобы купить – надо потратить кусок жизни, чтобы заработать на них. А сколько у меня той жизни осталось? Мне она для другого нужна…
Сказал – и испуганно взглянул на Лизу, не напомнил ли он ей этими словами о том, что недавно она сама была на пороге вечности? Но дочь задумалась о своем. Держала обеими руками чашку со своим любимым чаем – рыжим как осень, и плавали в нем еще кусочки антоновки…
А когда огонь догорел – и остались лишь одни искры в темной золе, Лиза сказала:
- Вот такими, наверное, смотрятся наши города – с ангельских высот. Такими видят их ангелы. Искрами во тьме.
И отец даже не спросил – почему не пассажиры самолетов? Не космонавты? Ангелы. В последнее время именно ангелы присматривали за их семьей.
…Потом зарядили дожди, и надо было возвращаться в город. Само собою было решено, что Лиза станет жить с родителями. Не к Андрею же ей идти? В выходные отмечала день рождения подруга маленькой Сонечки, и взрослые были рады, что девочка пойдет на праздник, где смех, музыка и торт, где нет места грусти.
А сами они в это время собрались на кла-дбище. Лиза еще не знала, где похоро-нена сестра. Родители не рассказывали ей, что и как – и теперь Лизе стало немного легче (не подходит тут слово «радость»), когда она узнала что Ирина лежит там, где старая часть, рядом с двоюродной тетушкой. Здесь была мягкая лесная земля, росли клены, липы и орешник. А там, на новом клад –бище только камень, ветра зимой и инфернальная жара летом.
…Они долго стояли возле простого соснового креста, где не было даже фотографии. Только имя и две даты. Мать тихо плакала, отец крепился, а Лиза, чтобы удержать слезы, подняла глаза – туда, где в ярко-синем, точно промытом небе горело сусальное золото кленов.
- Цветы кто-то принес, - мать указала на букет хризантем, и вдруг спросила, - Андрей не мог? Ведь это же все – из-за него… Может, он не совсем пропащий? Может, чувствует свою вину?
Отец только сплюнул на тропинку. А Лиза усмехнулась:
- Вряд ли, мама… Ой, вряд ли… Скорее, кто-то из Ириных подруг.
Назад ехали на автобусе. И Лиза попросила родителей сойти пораньше – ей хотелось пройти через городской парк. Раньше она любила тут гулять. Отец согласился, а мать сказала:
- А я тогда прямо домой. Проеду еще две остановки. Обед приготовлю. Вы придете – все горячее будет. И за Сонечкой схожу. Она тоже голодная…
- После для рождения-то?
- Да что там этот торт… Баловство…
…Лиза с отцом шли по боковой аллее парка, такой тихой – ни одного человека не было здесь сейчас. Молодая женщина увидела маленькую будочку тира, и вдруг поняла, почему несколько минут назад она, взяв отца под руку, побудила его свернуть именно сюда.
- Я попробую? – это был полувопрос.
Хозяин тира обрадовался клиенту, может быть, первому за день. А Лиза только сейчас ощутила, насколько она далека от себя прежней. Когда она «ломала» ствол, чтобы вставить пульку, руки у нее дрожали. И когда наводила прицел – тоже.
Мимо. Мимо. Мимо. Даже не «в молоко», а вообще мимо мишени.
- Может быть, вы попробуете? – предложил хозяин отцу, - У девушек не всегда получается…
- Лиза, хватит, - тихо сказал отец.
- Понимаешь, - она смотрела на него снизу вверх и в этом взгляде было сложное чувство – страдание и вместе с тем азарт, - Мне это так же важно, как научиться ходить, говорить…Я стану приходить сюда. От дома совсем недалеко. Ну, в последний раз.
Последняя дырочка пришлась на самый край мишени. Может быть, потому, что на ее месте Лиза представляла лицо Андрея.
*
Андрей выпросил у Белки право переехать к ней. На время, «ненадолго» - как разрешила она ему. Он позвал бы ее к себе, но это было невозможно.
С одной стороны даже он чувствовал, что это было бы «нехорошо» - угробить одну женщину, бросить другую, беспомощную, и на ее место – тут же привести третью. Но с другой стороны, Белка и не поехала бы. Надевая на себя чужие личины в театре, в быту она не подделывалась ни под кого, и хотела жить именно так, как ей нравится.
Андрей был готов принять и это. После спектакля Белка приходила домой – долго лежала в ванной, потом могла выпить «бокал вина» (чтобы спать крепче – объясняла она) и уснуть, оставив бардак в кухне и в комнатах. Андрей терпеливо мыл посуду, складывал вещи в шкаф, открывал форточки, чтобы выветрился сигаретный дым. Он согласен был взять на себя всё, лишь одно выводило его из равновесия – если он не знал, где Белка, если она уходила в театр раньше, чем требовали репетиция или спектакль, если задерживалась, или шла без него к друзьям.
Тут он уже терял контроль над собой и закатывал жалкую сцену, смысл которой сводился к тому, что Белка должна была уверить его – что не изменила ему за часы, проведенные вне дома.
А она не желала этого делать. Сидела с ногами в кресле, одетая так, как привыкла когда-то в студии – черный свитерок, черные брюки – курила и смотрела на него, точно изучая. Никогда не оправдывалась, а в какой-то день сказала:
- Твой переезд ко мне – худшее, что могло случиться. Завтра соберешь вещи, и чтобы тебя тут не было. Я не желаю жить на цепи, а ты все время норовишь меня приковать.
Несколько часов он вымаливал у нее прощение, под утро – уже не коленях, но она осталась тверда. Тогда он метнулся к двери.
- Я не выпущу тебя из квартиры!
- Мне уйти в окно? – спокойно спросила она.
И он понял – уйдет. Ей не важно сейчас – второй этаж или пятый, она шагнет через подоконник, лишь бы быть от него подальше. Тогда он заплакал:
- У нас когда-нибудь будет, как раньше?
Она не стала бы читать ему эти – всем известные строки – если бы считала его образованным человеком, думала, что они и вправду «на одной волне».. Но она знала ему цену, поэтому прочла нараспев:
- По несчастью или к счастью,
Истина проста:
Никогда не возвращайся
В прежние места.
Даже если пепелище
Выглядит вполне,
Не найти того, что ищем,
Ни тебе, ни мне.
Белка подняла с пола матерчатую сумку и подала ему. Выйдя из подъезда, Андрей сел на скамейку и сидел еще долго, курил, пытался собраться с мыслями. Сил встать и уйти - у него не было.
Какое-то время после этого он пробовал жить как прежде. Ходил на работу, возвращался домой. Но он сам не понимал – для чего это все? Рано или поздно вот такое, механическое отношение к обязанностям – непременно заметят, и его уволят. Рано или поздно, но он лишится куска хлеба. Но разве это важно? Андрей чувствовал сейчас такое душевное опустошение, словно он был не просто нищим. Нищие хоть чему-то радуются. Теплому солнечному дню, когда они не мерзнут в своих лохмотьях, щедрому подаянию. У Андрея сейчас в душе не было ничего. Страсть всё выскоблила – до донышка.
После долгой солнечной осени – зима пришла ранняя, уже в конце ноября ударил такой мороз, что жгло глаза. Андрей возвращался домой и прятал лицо в шарф, но и нос, и щеки онемели, лоб ныл, а глаза слезились. Природа между тем была изумительно прекрасна – уже лег снег, в небе остро сверкали звезды, а ветки деревьев в парке казались сделанными из хрустался.
Может быть, сквозь тоску свою Андрей заметил эту красоту – и что-то в нем шевельнулось. Он пошел не к себе, а свернул – к Наташе. Той самой девушке из «аристократического дома». Он хотел узнать у нее что-то о Белке – хотя бы то, что подруга видела ее на днях. Это было унизительно и стыдно – вымаливать такие крохи, но иначе Андрей не мог.
Наташа была дома одна. Вид Андрея – одетого в хорошие, дорогие вещи, но с застывшим, окаменевшим лицом, вызвал у нее жалость.
- Проходи, - сказала она, - Посиди немного, погреешься – и уйдешь. На улице страшно холодно, я смотрела на градусник – уже ниже тридцати. Пойдем, я налью тебе чаю.
Наташа потянула его за руку, потому что он так и стоял на пороге.
Чай она накрыла в гостиной. В их семье никто не ел на кухне. Ни свои, ни тем более гости. И снова этот тонкий фарфор, о который можно обжечься. Андрей побоялся уронить чашку, поставил ее на блюдце.
Наташа молчала, с состраданием смотрела на него.
- Как она? – спросил Андрей.
Имя не было нужды называть.
Наташа пожала плечами:
- У нее все нормально. Может быть… идут такие разговоры, что она переедет в Москву…
- Белка?
- Слушай, - осторожно сказала Наташа, - Ты бы перестал называть ее этим глупым детским прозвищем. Ее так уже никто не зовет. Мама ее, конечно, перемудрила с именем, но Изабелла есть Изабелла. А то, когда ты говоришь Белка, я все время думаю о белой горячке. Ты же болен ею. Тебе бы полечиться.
- Как ты думаешь, - начал он, стыдясь самого себя, - Если я ей позвоню – она меня пошлет?
Наташе хотелось сказать, что звонить не надо, что ничего из этого не выйдет, но она понимала, что сразу оборвать все нити – для Андрея см-ерти подобно, что он этого не выдержит.
- В последние дни у нее вроде бы было хорошее настроение. Попробуй, позвони… А как, кстати, твоя жена?
- Что? А, да… Жена. Бывшая жена…не знаю. Правда, не знаю.
- Ты что, развелся?
- Нет еще, - сказал он, думая о другом. - Но ты права – надо, в конце концов, развестись. Слушай, ведь скоро – осталось чуть больше месяца – Новый год. Если я скажу Белке, что хочу сделать ей новогодний подарок – она его возьмет?
Наташа подошла к нему и подняла руку. То ли она хотела проверить – нет ли у него температуры, то ли – погладить по волосам. Но потом рука опустилась.
- Бедный ты, бедный, - сказала Наташа.
Дома Андрея ждал конверт в почтовом ящике. Почерк показался ему незнакомым – какой-то неровный, словно бы детский или старческий. Но потом он понял, что писала Лиза. Он выбросил конверт, развернул листок.
«Не стало моего дедушки, - писала Лиза, - Мы не поехали проститься с ним –у нас даже документов нужных нет, чтобы выехать. Но мне переслали от дедушки письмо. Он написал, что передал тебе одну вещь – брошь, и теперь она – моя. Он просил, чтобы я ее сохранила, и если буду иногда вспоминать о нем, то как о человеке, который меня очень любил.
Думаю, мы с тобой в ближайшее время оформим развод. Мне ничего не надо от тебя, честно. Думаю, ты понимаешь, какие чувства я к тебе испытываю, и я бы не хотела, чтобы хоть что-то напоминало мне о прежней жизни. Передай только дедушкину брошку, и я подпишу согласие на развод. Буду ждать».
Андрей скомкал письмо с нескрываемой досадой. Он отчего-то думал, что никто не узнает об украшении, так нет же – старик поставил в известность внучку! Не исключено, что он написал ей, сколько брошка стоит. И если у Лизы или у ее родителей осталась хоть капля ума, они постараются выцарапать эту ценную вещицу. Ну отчего он не продал ее сразу? Если брошь - такой раритет, можно было бы сломать ее, продать отдельно – камни, золото… Тогда бы ему досталась вся эта сумма. А что делать теперь?
Он почти решил сказать, что потерял брошь. Такое бывает, ничего не поделаешь. Но ведь он так хотел подарить ее Белке! А теперь нельзя – все может всплыть. Стоит актрисе появиться с этим украшением – как оно привлечет внимание. Что это? Откуда такая роскошь? У Белки отберут подарок – это позор для него, для Андрея.
Комментарии 3
https://dzen.ru/blocha?share_to=link
https://ok.ru/group/70000001811695/topic/157879909154287