Прокаженная
Пути Господни неисповедимы. Вот зачем Звяга появилась на свет? Никто не ответит. А она появилась. Как в насмешку над всем живым и прекрасным, нелепая, уродливая Звяга существовала бок-о-бок с нами, вызывая в каждом, видевшим ее, то ли отвращение, то ли жалость, то ли жалостливое отвращение…
Молоденькая двадцатилетняя Елена Алексеевна, выпускница педагогического училища, тем летом опекала группу десятилеток из неполных и неблагополучных семейств. Двадцать пять пацанов и девчушек были «за бесплатно» определены на отдых в городском лагере при центре социальной помощи.
Кто вообще придумал эти городские лагеря? Большего убожества Лена еще не видела. Одно дело – наслаждаться сосновым духом загородного «Орленка» или «Красного партизана» у какого-нибудь светлого озера или вдыхать морскую свежесть Артека (это уж совсем шикарно). Даже спортивные лагеря или трудовые – неплохая перспектива. Но устраивать свое чадо в душные казематы прокаленного насквозь города? На все смены? Зачем? Дичь!
Откуда ей, юной и зеленой совсем, было знать, что не у всех семей есть деревенские бабушки с их сельской волей вольной, что не каждый может заплатить за путевку в тот же «Орленок», и уж тем более, отправить отпрыска своего на море. Питомцы городских лагерей – дети небогатых, целыми днями впахивающих родителей. Хоть под присмотром ребенок. Хоть накормлен – слава Богу. А то ведь попадет еще в историю.
А некоторым папам – мамам – вообще наплевать. Школьная администрация от собеса путевку даст – и фиг с ним, хоть пожрет бесплатно дармоед. Спиногрыз. Достал, честное слово, удавил бы, да сидеть не хочется за соплю такую.
Потому и контингент в отряде был разношерстный – от нарядных румяных, домашних ребятишек до самостоятельных и угрюмых волчат в нестиранных неделями одежках. Лена от природы была смешливой и хорошенькой, на выдумки скорой. Она терпеть не могла строгости и разные лагерные порядки. Все перевернула с ног на голову.
Второй отряд вечно сам по себе: то в парк уйдут индейско-ковбойские войны устраивать, то КВН между детьми и вожатыми замутят, то поход, то слет, то еще что-нибудь придумают. В помещении не сидели. Хорошо, что к обеду являлись вовремя. А то бы Елене Александровне прилетело бы от начальства.
А так… Дети крепнут, загорают, здоровеют, набирают вес, вожатку свою обожают без меры. Хвостиком за ней везде. Неплохо бы девочке и грамоту дать, хорошая девочка, любит ребятишек. И, смотрите-ка, даже с трудными язык общий нашла.
Лена, и правда, нашла общий язык и с трудными ребятами. Но это – всего лишь везение. Десять лет – не тринадцать. В десять лет ребенок тянется к ласке, к хорошему отношению, как теленок к мамке. С ними пока легко. Так что, не в педагогическом таланте дело. Просто, получилось так. Вот и все.
В отряде были свои лидеры и отщепенцы. Лена Звягина оказалась именно изгоем. Несчастный ребенок родился с заячьей губой, отчего ее лицо было вытянутым, козьим. Пустые оловянные глаза ничего не выражали, речь толком не сформирована. От девочки плохо пахло, а над губой – корка засохших соплей. И вся она, заторможенная, вялая, отрешенная.
Дети ее не обижали. Брезговали даже прикоснуться к ней. Дразнили издалека: Звяга!
- Это нехорошо, обижать девочек, - объясняла Елена Александровна.
- Почему? Она же страшная! – не понимали ребята.
- Не надо смеяться над инвалидом! – говорила Елена, - нельзя.
Не надо, так не надо. При вожатой никто девочку не дразнил. Обходили брезгливо стороной. На обеде не садились с ней за общий стол, Звяга жевала свою сардельку в полном одиночестве. Елена Александровна как-то из солидарности присела рядом с ней. Неудобно как-то, как прокаженная Ленка эта. Больше не садилась. Не смогла. Тошнота одолела.
Но надо быть педагогом до конца? Надо. Елена Александровна зорко следила, чтобы в адрес несчастной Ленки не летели оскорбления и тычки. Пробовала привлечь ее в игру. Подбадривала, как умела. На общем складе гуманитарной помощи отрыла симпатичные брючки и футболочку для девчонки. Самостоятельно выстирала и отгладила. Переодела ребенка. Хоть чистенькая стала. Хотя бы.
Звягина к концу смены даже улыбаться начала. Глазенки заблестели. В последний день смены, во время концерта, пробралась к Елене Александровне, и… прижалась к руке вожатки. А потом обняла ее и… поцеловала. Елена помнит, как потом в туалете, в тайне от всех, отмывая сопли с щёк, она, то и дело, склонялась над унитазом. Рвало и рвало от отвращения. Было противно. И ужасно стыдно. Елена ненавидела Звягину – та, как назло, осталась и на вторую, и на третью смену. И льнула, льнула, льнула к воспитательнице, как льнет любое любящее существо к объекту своей любви… Это было каторгой.
Осенью Елена Александровна уволилась и больше никогда не работала вожатой. Влюбилась. Вышла замуж. После замужества покинула педагогическую профессию навсегда. Об этом Лена не жалела нисколько. Зря только и училась, наверное. Муж на работу ее не гнал. Потихоньку Елену занесло в торговлю, где она и осталась, со временем занявшись собственным маленьким бизнесом. Денег – не ахти, но собственная кубышка потихоньку наполнялась. Ну и ладно.
Они пока снимали однушку в панельке. Соседом, живущим над Леной и ее мужем Сашей, оказался пьющий дед. Маргинал. Не повезло: напьется, не выключит кран, зальёт, забудет про это, опять напьётся. Хозяйка каждый раз указывала Елене на подтеки на обоях. Хотела увеличить оплату, проныра. Лена парировала ее претензии. Отбиваться удавалось. Но в голове другие мысли – надо съезжать. Ведь пьяный дедок может и газ не выключенным оставить как-нибудь ночью, когда все спят. Да и хозяйка квартирная наглеет…
Саша нашел другую квартиру. Уже и вещи собраны были и перевезены. Навели порядок. Ждали хозяйку, чтобы сдать ключи. Сидели на балконе, пили кофе, болтали. Вдруг из подъезда выскочила какая-то бродяжка. Вытянутое лицо, оловянные глаза. Звяга! Она что-то прижимала к рукам, то ли сумку, то ли кошелек. Видимо, у Звяги болели ноги или сил не было бежать – передвигалась она, как в замедленной съёмке. Через полминуты во дворе показался маргинальный дед.
С криками: «Воровка! Так-растак, деньги верни!» дед «бросился» в погоню. Но как бегают деды, да еще и пьющие? Очень плохо. Никак, честно говоря. Лена и Саша смотрели на процессию, не отрываясь. Это было завораживающим действием: ме-е-е-е-д-ленно! Как будто, гонки черепах. Звяга «стремительно» убегала, алкаш «стремительно» ее догонял.
Звягиной удалось скрыться. Саша, докурив сигарету и глотнув кофе, задумчиво произнес:
- Победила молодость!
А Ленка расхохоталась. Это было смешно и забавно! У нее, оказывается, такой ироничный муж. И приятно вот так: быть красивой и молодой. Иметь красивого и молодого мужа. И смеяться над алкашней.
***
Лена жила хорошо и прекрасно. Со временем удалось открыть сеть небольших магазинчиков. У Саши тоже все нормально. Он не сидел, сложа руки – авторемонтная мастерская приносила доход. Дело расширялось и крепло. Купили квартиру. Родили сына. Ни измен, ни драм в семье не было. И скандалов не было. Конечно, им завидовали. Наплевать. Пусть завидуют молча.
Павлик рос здоровым и беспроблемным. Семья ударно трудилась – на лаврах не почивала. Собственное дело – предприятие беспокойное, кто знает, тот согласится. Богатенькие родственники отсутствовали – во всем приходилось полагаться на самих себя. Саша и Лена так и делали. Полагались на самих себя. Потому и дом за городом, машины, квартиры, отдых за границей заслужили. Не возразишь.
Сашка уехал в очередную командировку. Лена решила взять себе выходной, забрать Павлика из сада, прокатиться в какой-нибудь ресторанчик с вредной (но такой вкусной едой), сходить в кино (тысячу лет там не была) на уморительную комедию, чтобы посмеяться с Павкой вдоволь. Так и сделала. Сыну осенью в школу. Пускай отдохнёт. Когда потом – начнётся «школьная пора» - от звонка до звонка – нелёгкая жизнь. Жалко даже ребятню. И себя немножечко жалко – уроки, поделки, собрания родительские, деньги на шторы, родительский комитет – зубы сводит!
Развлекались на всю катушку! Довольные, решили не возвращаться домой, а махнуть в городской парк, посидеть на зеленой травке, послушать птичье пение. Удобно расположились на клетчатом пледе (в машине у запасливой Елены есть все), достали корзинку с закусками, напялили на головы смешнючие панамки, только что приобретённые в торговом центре - умора, с ушками и рожками.
Упали на спину, загляделись на небо и пухлые, словно сахарная вата, облака. Павлик, воспользовавшись удобным случаем, набросился на мать с ворохом вопросов и вопросиком. Присел на уши, как говорится. Рассказал о предстоящей женитьбе на Катьке. Очень волновался: распишут с Катькой сейчас, или надо ждать. Может, мама взятку даст? Откуда у ребенка сведения про взятки? Откуда, откуда – воспитательницы языками чешут при детях, совести нет!
- Не, Павлик! По закону тебе жениться на Катюше нельзя. Рано! – ответила.
Павлик губу надул. Заикнулся снова про взятку. А мама, как заведенная: нельзя, нельзя, не по закону. А надо жить по закону. А Катя, если любит, дождется… А вдруг – не дождется? И что тогда?
- Переживешь как-нибудь. У тебя таких Кать миллион еще будет, - мама натянула панамку на глаза.
Ничего не понимает в любви. Ей-то хорошо, выбрала папку и радуется. А ему, Павлику, как?
- А миллион, это сколько?
Приставучка, прилипала, почемучка. Лена его так любит. Так любит, что сердце щемит. Пока зубами к стенке спит.
Она улыбнулась сама себе. Однако, Павлик отстал от нее с вопросами. Отвлекся на что-то. Или… кого-то.
- Мама, мам! Мама! – вдруг выдернул из дремоты тревожным голоском испуганного детеныша, - мама, а что это тетенька делает?
- Какая тетенька? – Лена резко открыла глаза, приподнялась. Панамка съехала на затылок и упала.
Недалеко от них на парковой скамеечке какая-то бомжиха расположилась. Лицо вытянутое, глаза пустые. Сидит, ногами болтает, мычит что-то такое про себя. Задрала футболку на животе и сосредоточенно что-то на себе ищет. Тезка. Бывшая воспитанница. Лена Звягина.
Павлик глаз с нее не сводит.
- Мамочка, а что она такое делает?
К горлу опять подобралась тошнота. Ну сколько можно? У нее уже рефлекс на Звягину, как у собаки Павлова.
- Пойдем отсюда, сынок.
- Ну почему-у-у-у?
- Я сказала – пойдем отсюда, - Елена прикрикнула на Павлика. Скатала плед и силком потащила сына к машине.
Звягина даже головы не повернула в их сторону. А Лену все мутило и мутило.
***
Лена потом смеялась, рассказывая про этот случай мужу:
- Представляешь, как совпало? А я уж на бедную Звягу все грешила.
Саша тогда развел руками:
- Бедная, бедная Звяга…
Просто Лена была беременной. Вот откуда недосып, апатия, тяга к чему-нибудь этакому вкусненькому и сонливость. Второй ребенок? Прекрасно. Хотелось бы девчонку. Но и сын – тоже хорошо. Но в тайне души – все-таки, девочка. Лена воображала себе малюсенькую крошечную принцессу с серыми глазами. Такую миленькую, такую сладкую… Видимо, созрела для истинного материнства. С Павликом было немножко по-другому.
Павлик, узнав, что у него будет сестрёнка, заныл. Он не хотел девчонку.
- Лучше братика, мам! Братика!
- Не ной, Паша! Что нюни распустил? – иногда Лена выходила из себя.
А так – все хорошо. Лена запустила бизнес, конечно. Доверила дело директору. Но держала руку на пульсе. Бухгалтерия работала исправно – беспокоится было не о чем. Сильный токсикоз, правда, здорово осложнял жизнь Елены. Но у кого не было токсикозы – редкие счастливчики. Это надо перетерпеть, никуда не денешься.
Будущая мама много гуляла, ела витамины, принимала солнечные ванны. Немножко понервничала осенью, когда Павлушка пошёл в первый класс, но, оказалось – напрасно. Сыну нравилось в школе, а с заданиями учителя он справлялся прекрасно сам. И то – Слава Богу.
В конце ноября Лена приболела – где-то простыла. Но выкарабкалась, температура спала на третий день. Ничего серьезного – простуда. Поводов для беспокойства не было. Когда зима окутала город, впервые сделала УЗИ.
Врач внимательно вглядывался в экран.
- Если я не ошибаюсь, у вас… девочка! – наконец-то сказал он.
Ну конечно, иного и быть не может. Девочка! Какое счастье! Тёплой волной радости накрыло Елену. Будто благодатный грибной дождик прошел! Саша будет счастлив! Нужно отделать детскую в девчачьи цвета. Дочку имя придумать! Елена хотела назвать будущую принцессу Анастасией. Красивое русское имя, нежное, как звон серебряного колокольчика.
Доктор все вглядывался и вглядывался в монитор. Он молчал, но нахмуренные брови выдавали неясную тревогу.
- Что такое, доктор? Что там? – забеспокоилась Елена.
А он ничего не говорил. После осмотра пытливо уставился на Елену и спросил:
- Елена Александровна, вы не обследовались на ИППП и TORCH?
- Что это? – сердце Елены споткнулось вдруг.
- Я могу ошибаться, конечно. На таком сроке сложно распознать хейлосхизис. Даже при ультразвуковом исследовании. Но… Не пугайтесь. Рано пока пугаться. Просто – меры предосторожности.
- Что это такое? Что у ребенка? – Елена чуть не взвизгнула, ей стало страшно…
- В народе это зовется заячьей губой. Елена Александровна? Елена?
***
Она провалилась в небытие.
С этих пор нормальная жизнь закончилась. Не помогали уговоры и заверения, что сейчас, в наше время, с хейлосхизисом челюстно-лицевая хирургия справляется на раз-два! Что все лечится. Что даже выкормить малыша можно, несмотря на ужасный дефект… Что…
Она не слышала и слышать не хотела. В память врезалась дурацкая фраза из интернета: «В Древнем Египте считалось, что рожденные с этим дефектом люди наказаны богами. Представители других культур связывали порок с признаком вселения в человека представителей злых сил»
Она повторяла эти слова, повторяла, выучила наизусть, и огненные буквы горели в мозгу каждый раз, когда она просыпалась. Живот рос, и непонятно было – почему он растет – мать практически не ела. Врачей беспокоила анемия. Елене необходимо было срочно госпитализироваться. Она кивала, соглашалась, но взгляд ее был устремлен куда-то внутрь себя. Она читала проклятую фразу про божье наказание.
- Победила молодость… Помнишь, как мы смеялись над ней? – шептала Елена мужу, - помнишь, как нам было весело? А помнишь, я рассказывала тебе, как меня она поцеловала, и я блевала два часа в туалете, помнишь? Все сходится. Все сошлось. Все правильно! Так мне и надо! Так мне и надо!
Саша искал Звягу по помойкам и подвалам. Перезнакомился, наверное, со всеми бомжами города. Те пожимали плечами: да, есть такая. Но где сейчас – они не знают. Страшная больно. Столько не выпить. Может, в сады умотала – там подъедается.
- У нее, что, вообще жилья никакого? – спрашивал Саша.
- Да какое жилье, так-перетак, мать-перемать, мы же бухаем. Мы давно квартиры про*рали. И Звяга – тоже! На Заводской жила. Мамку ее помним – знатная давалка была. Сгорела от вина. А эта дура даже копейки от квартиры не видела. Так отобрали.
Саша нашел бывшее жилье Звягиной. Конечно, там уже вполне счастливо разместилась приличная семья.
- Ой, хорошая такая квартира. И не дорого! – хвастались.
- А ведь она незаконно изъята у прежних хозяев была, - пробовал возразить Саша.
- Не знаем! Ничего не знаем! У нас честные документы, - жена мужика перешла на крик, - у нас все законно! Мы-то при чем?
***
Елена Александровна еле-еле передвигала ноги. Живот тянул ее вниз. Почему он такой большой? Почему так тяжко, Господи? Она вытирала мокрый лоб, отдыхая на скамеечке, и потом, поднявшись, снова брела. Куда? Сама не знала. Снегу намело чуть ли не по пояс. Мороз трещал и сушил губы. Казалось, что даже глаза покрываются тонкой корочкой льда.
В парке никого. Даже лыжников нет. Что они, дураки, лыжники, в такую погоду кататься? Зачем Лена здесь, да еще и одна? Зачем? Затем. Это превратилось в манию – найти несчастную Звягу. Помочь ей. Попросить прощения. Казалось, что после прощения проблемы отпадут сами собой.
- Ты ненормальная! Ты чокнутая! – кричал Саша. – Тебе в больницу надо, дура! Ты о детях подумала? Ты о Павлушке вспоминаешь хоть иногда?
Елена кивала, извинялась, перебирала губами, и… думала обо всем на свете, кроме Павлушки. Павлушка – здоровый. А Настя – больная. Девочка. Милая девочка, обреченная на мучения с рождения. Даже операция не поможет – останется шрам. Страдания нерожденного ребенка на ее совести.
- Бред, бред, очнись! Дура! Я с тобой разведусь! – Саша кричал, теряя терпение. Он уговаривал себя, что это стресс у жены, выброс гормонов, изменения в мозговой деятельности. Она ведь нормальной была, рассудительной. Что случилось? С ума сошла?
Он решил силком доставить Елену в больницу. Хватит. Невозможно смотреть на все это. Она ведь может из окна выйти или с Павликом что-нибудь…
Он договорился с лечащим врачом. Он просто успокоит Елену и предложит покататься. Просто покататься. А там – видно будет. Он – сильный мужик, справится. Главное, не вызвать у Лены подозрений. Павлушка у бабушки – пугать некого. Все получится.
Не получилось – Елена пропала. На градуснике за окном – минус тридцать девять.
***
Елена поняла, что заблудилась, когда стало совсем темно. Куда-то пропали фонари, сопровождавшие по-солдатски ровным строем лыжную трассу. И сосны пропали – сплошной кустарник, ивняк, колючий, обледенелый, злой.
Она проваливалась в глубокие сугробы, потом, чудом, как тяжелая самка кита, вытаскивала, буквально выпрыгивая из толщи снега, тело, снова проваливалась, и шла. Упорно, настойчиво, к неведомой цели. Она искала ту лавочку, где сидела летом Звяга. Жалкая, тощая Звяга, никому не нужная, обездоленная Звяга. Где же ей еще быть? Наверняка, она жила неподалеку в какой-нибудь землянке, фанерной хибарке, и Лена обязательно найдет эту хибарку, обязательно! Она всегда добивается своего!
Надежды таяли, как снежинки на теплой ладони. Вокруг темно, и мороз давно обжигал колени, несмотря на две пары рейтуз, предусмотрительно надетые утром. Она уже не видела – ощупывала густые ивовые кусты, и не шла – ползла по снежной целине, пропахивая выпуклым пузом глубокую борозду. Так легче. Физика – не провалишься по шею. Она ползла, ползла…
И вдруг почувствовала под собой пустоту. Снег обвалился под ней, словно кусок обрыва над пляжем. Она помнила – это страшно. И здесь под ней обвалилась снежная глыба, лавиной затягивая Елену за собой. Куда-то вниз, в смертную колыбель, навсегда. Она закричала, задергалась, сопротивляясь, и тут же, через две секунды, лавина остановилась, затихнув.
Ничего. Ничего. Так даже теплее. И совсем не холодно. Это берег так осыпался. Значит, она у речки. А на речке утром, рано-рано утром, будут рыбаки проверять жерлицы, на налимов ставленные. А Лена будет орать. Она умеет. Только бы не заснуть, только бы не заснуть.
А спать хочется. Так тепло тут, как в одеяле. Век бы лежала.
Она смежила покорно веки, и ресницы ее потихоньку смерзались. Какая прекрасная жизнь. Ни забот, ни хлопот. Очень уютно и мягко ждать рыбаков. Плохо, что целиком не засыпало – голове то холодно, то жарко.
Сладкий сон прогнала дикая, одуряющая, давно забытая боль. Не иначе хитрый мороз пробрался наверное, внутрь Елены и теперь грыз ее плоть. Грыз, жег огнем, с хрустом рвал мыщцы и жилы, глумился, не-на-ви-дел!
Она терпела, берегла связки для рыбаков. Сжимала губы и зубы, легонько постанывая. Но боль, нарастая с каждой секундой все больше и больше, не отступала, и истязала Лену, словно палач: вот тебе! Вот! На! Получай!
И тут мысль: да ведь она рожает! Она сейчас родит ребенка. И ребенок, голеньким телом своим, попав в снежный плен, умрет. Мучительно и страшно умрет. Из-за нее, матери! Да разве она мать! Разве мать так сделает?
- А-а-а-а-а-а! – страшный, леденящий душу крик, располосовал надвое ночную мглу, - А-а-а-а-а! По-мо-ги-те-е-е-е-е!
***
Лена не поняла, что случилось. Снежная каша, поддавшись, тихо поползла вниз, бережно увлекая ее за собой. Чьи-то теплые руки обняли ее за плечи и вдруг, рывком выдернули из удушающей темницы. Она помнила точно – теплые руки.
- Леночка! Я зна-ла, я зна-ла, что ты тут живешь, - простонала роженица. Боль снова терзала ее.
Мягкая ладонь легла на живот. И вовсе у Звяги не козлячье выражение. И заячья губа ее не портила. Ей так шла эта улыбка… А, главное, глаза: чистые, словно росой умытые. Полные света и надежды.
- По-мо-ги мне! – цедила сквозь зубы Елена Александровна, - по-мо-ги, милая! Как хорошо, что мы нашлись. О, Господи, как больно, Господи!
Лена видела эти полные сочувствия очи, тянулась к ним, хватала Звягу руками, обнимала, и не понимала, почему ей никак не удаётся прижаться щекой к мягким, как у мамы, ладоням. Звягина таяла, растворялась в пространстве, становилась туманом, чудесным теплым туманом… Лена поняла, что теряет сознание, устало и облегченно проваливаясь в синюю, полную покоя темноту.
***
Белый потолок. Белые стены. Казенные занавески. Тепло. Мягкое, волнами расходившееся от батарей парового отопления. И глаза… Полные любви и тревоги. Кто это? Звягина? Ангел?
Нет. Белый нимб превратился в медицинскую шапочку. Это доктор. А она – в палате. И живот не возвышается горой. И боль – тихая, умиротворенная, успокоенная лекарствами.
- Где я?
- В больнице, дорогая, - улыбнулся доктор.
- А где… ребенок?
- Спит твой ребенок. Здоровенькая девчурка. Выносливая. Мелкая, правда, и трех кило не набрала, но здоровенькая.
Лена подняла перед собой ладони. До локтя они были забинтованы.
- Не бойтесь. Не ампутировали. Хотя желание было, честное слово! Кто по парку гуляет в такие морозы? С такой страшенной анемией! На последнем месяце? Да если бы не ваш супруг Александр, вас на том свете архангелы уже приняли, - врач сменил улыбку на строгое выражение лица, - догадался в парке вас поискать!
- Я… заблудилась! – Лене совершенно не хотелось объяснять, как она заблудилась, ее уже не волновало, как ее нашли. Ребенок был абсолютно здоров! Да!
- Заблудилась она, - усмехнулся доктор, - в трех соснах. Вот она, анемия! Вы потеряли сознание, Елена Александровна. И упали возле аллеи. Под фонарем, Слава Богу. Теперь вашему мужу молоко за вредность давать надо. А то и что-нибудь покрепче!
- А у девочки нет заячьей губы?
- Да успокойтесь вы! Надо было выполнять наши предписания! Сдать анализы! Пройти тщательное обследование! А не кудесничать! Ужасное отношение, просто кошмар! Но – все хорошо. Девочку надо выкармливать и растить, как положено. Вы ведь – нормальная женщина. Красавица. А? Будем дочку растить, как положено?
- Будем! Конечно, будем! – Елена улыбнулась. Ей стало ужасно стыдно за свое поведение. По спине проползла холодная змейка страха: чуть не угробила ребенка, чуть не осиротила Павлушку. Бедный Сашка, угораздило же его на такой дуре жениться…
Она ничего не сказала Саше про Звягину. Зачем усугублять? Это Звягина ее вытащила. Она точно знала. Вытащила и вытянула на аллею. Ну а там и муж подоспел. Догадался, молодец. Как бы теперь Ленку разыскать? Надо ведь помочь человеку. Надо просто быть благодарной. Молится на нее надо!
А Саша ничего не сказал жене, с головой окунувшейся в материнство. Руки и ноги были спасены от обморожения, и она кормила Настю, малюсенькую девчулечку, крохотную и горластую, своим молоком, появившимся в груди как раз вовремя и в неожиданно большом количестве. Муж любовался женой и думал о том, как ее любит. И как он ее убить хотел за глупость и сумасшествие. Ему, конечно, объяснили: так бывает. Бывает, ничего не поделаешь. Страх, стресс – все пройдет. Прошло ведь? Прошло.
Он радовался тому, что Павлушка влюбленно смотрел на сестренку, робко трогая ее крохотные пальчики. Саша был счастлив от того, что Елена целует старшего ребенка и позволяет ему возиться с Настенкой, что в дом вернулось спокойствие и тихая радость…
Зачем тревожить Лену, говорить ей о смерти Звяги? Она умерла, оказывается, уже год назад. Удалось раскопать инфу в полиции. Умерла Ленка Звягина в прошлую зиму – околела в парке. Ползла куда-то, по-пьяни умудрилась заблудиться, провалилась в сугроб, нависший шапкой на высоком берегу. Ее и потянуло, да и засыпало. Весной только нашли. Нашли и по заячьей губе опознали – молодой опер не раз ее в обезьяннике держал – помнил.
«Несчастная девка» - говорил он, - « Я ее с детства помню. Она в лагере, в нашем отряде была. Иной раз от жалости в изолятор пущу. Поесть чего-нибудь дам… Сколько их в мире гибнет, шизануться можно»
Саша тогда в храм даже завернул. Свечку за помин души поставил. И правда, жалко девку. Молодая совсем, тридцати еще не было…
Автор Анна Лебедева
Комментарии 6