Предыдущая публикация
МАКАРЕНКО, КОММУНА, ВОСПИТАНИЕ
Однажды в 30-х годах в Харькове один молодой человек привёл невесту знакомиться с родителями. Барышня была прелестна! Хорошенькая, с умными глазами, открытой улыбкой, одета с большим вкусом, манеры безупречные, начитанна, к тому же играла на фортепиано. Родители жениха забеспокоились: не выйдет ли неприятностей, не из белогвардейской ли она семьи? «Она из Коммуны Дзержинского. Бывшая воровка, — успокоил сын. — Просто их там так воспитывают…»
Октябрьская (бывшая Николаевская) железная дорога, 20-е годы
Первое, что поражало человека, попавшего в Коммуну имени Дзержинского для несовершеннолетних правонарушителей, — красота. Заасфальтированные дорожки, идеально подстриженные газоны, розовые клумбы, чудесный яблоневый сад, площадка с аттракционами… И нигде ни единой соринки! Начало 30-х годов, повсюду бедность, серость, убожество. А тут вдруг — какой-то парадиз…
Всё в Коммуне было устроено толково, ловко, умно. Повсюду висели зеркала, и вчерашние беспризорники быстро отвыкали ходить чумазыми да лохматыми. В один прекрасный день заведующий Макаренко велел убрать плевательницы — и коммунары оставили манеру сплевывать по сто раз на дню. В Коммуне не было замков, даже кладовые не запирались — и никто не воровал. Воспитанников учили не только элементарным правилам человеческого общежития, но и настоящим хорошим манерам. К примеру, не просто уступать места старшим в трамвае, но ещё и не оглядываться при этом на пассажиров. «Иначе вы не джентльмены, а хвастунишки», — утверждал Антон Семёнович Макаренко. Он учил своих воспитанников тому, чему не учили в то время нигде. К примеру, культуре публичных выступлений: соблюдать регламент, говорить чётко, ясно, по делу, не утомляя слушателей мелочами. «Нашей воспитанности должен завидовать весь мир», — говорил заведующий.
Им действительно можно было позавидовать. В Коммуне было два клуба: Громкий, для самодеятельности, и Тихий, для чтения. Собственная театральная студия, да ещё какая! (Многие ученики Макаренко стали потом актерами.) После спектаклей проводились диспуты, и воспитанники учились рассуждать на тему искусства. Известно, что мальчишки обожают всё военизированное, и Антон Семенович завёл военный строй, знамя, горн. Ближайшим к Коммуне городом был Харьков, и вскоре любимым развлечением харьковчан стали парады: воспитанники Макаренко, словно гвардейцы, маршировали идеальным строем под собственный оркестр. А ведь это были те самые ребята, что несколькими годами (а то и месяцами) раньше населяли вокзалы и воровские малины, наводя ужас на добропорядочных граждан…
В той, прежней, жизни коммунары с раннего детства приобщались к водке и табаку. Курение Макаренко искоренял. Водку — нет. Вернее, он прививал старшим воспитанникам культуру застолья: по праздникам приглашал к себе домой, сажал за стол с белой скатертью, накрахмаленными салфетками, красивой сервировкой. Водки наливалось по четверть стопки, выпивать полагалось только под тост. Антон Семенович учил: «Есть три правила: на голодный желудок не пей. Выпьешь — закусывай. И знай, на какой рюмке ты должен остановиться, чтобы не потерять лицо человека». Такие посиделки проводились под строгим секретом, но об этом всё равно прознали. Макаренко объяснялся у начальства: «После 18 лет мои ребята выходят из Коммуны во взрослый мир и наверняка будут пить водку. Так что? пусть они пьют как хотят и сколько хотят, после 18 я за них уже не отвечаю? Я не могу так рассуждать. Я должен научить их всему, что потом пригодится в жизни».
Многое, очень многое строил Макаренко на элементарном человеческом доверии. В «Педагогической поэме» под именем Карабанова он изобразил реального своего ученика — Семена Калабалина, который сделался его правой рукой в Коммуне (а через много лет сам возглавил колонию для несовершеннолетних и с успехом применял там макаренковскую систему). Юноша сидел в камере смертников за бандитизм, когда его там разыскал Макаренко. «Тебя, голубчик, Семёном зовут? Мы почти тезки! Меня зовут Антон Семёнович». Слова простые, но для парня, который много лет не видел ни от кого человеческого обращения, — очень правильные. Оформив документы о взятии на поруки под личную ответственность, Макаренко вывел парня на улицу — один на один, без конвоя. И тут же остановился: «Я, кажется, забыл башлык. Пойду, заберу. Подожди меня здесь». И ушёл. Если б Семён сбежал — у Макаренко были бы проблемы. Но психологический расчёт оказался верным: Семён не сбежал. От Макаренко вообще никто не убегал — незачем было…
Конечно, дети есть дети. Они шалят и нарушают даже самый разумный порядок. В таких случаях Макаренко всегда знал, как действовать. Например, встретил он как-то раз двух девочек-коммунарок: те шли по дорожке, болтали, смеялись и с хрустом грызли зелёные, кислые, неспелые яблоки. Этих яблок у них были полные карманы: девочки нарвали их в коммунарском яблоневом саду. Увидев Антона Семёновича, вспыхнули румянцем. А заведующий — ничего, ругать не стал. Спросил только: «Что, девочки, вкусные яблоки? Дайте-ка мне парочку». Взял два яблока и унёс. А через месяц, когда яблоки в саду поспели и коммунарам раздали их на десерт, те девочки получили вместо краснобоких, сладких яблок свои — зелёные, кислые, да ещё и несколько увядшие. «Жаль, что вы не дали им созреть», — сказал заведующий. Больше никому в Коммуне рвать яблоки в саду без спроса в голову не приходило…
Однажды воспитанник ударил девочку. Макаренко вызывал его к себе в кабинет, а сам сидел за столом и, не поднимая головы, писал. И так — два часа. Провинившийся всё это время томился и тосковал на стуле, мечтая уже о любом наказании, лишь бы эта пытка кончилась. А в итоге Антон Семенович поднял на него строгие глаза и тихим голосом спросил: «Ты всё понял? Тогда иди». Воспитанника звали Алексеем Явлинским, через много лет он стал отцом мальчика Гриши — Григория Алексеевича Явлинского.
Великий талант педагога и стихийного психолога у Макаренко, безусловно, был в крови. Хотя откуда — загадка. Жизнь Антона Семёновича не баловала, только чудом он не озлобился на весь мир…
Антон родился в семье рабочего железнодорожного депо Харьковской железной дороги. По тем временам должность считалась привилегированной (на железной дороге служили только квалифицированные рабочие). Отец имел собственный просторный дом с садом и был не просто грамотным, а ещё и выписывал из Москвы и Петербурга толстые журналы.
Третий из пяти детей, Антон рос очень болезненным — бесконечные ангины, больные уши, какие-то вечные нарывы… Лечили его домашними средствами — рыбий жир внутрь и йодоформ снаружи, отчего в квартире вечно стоял тяжелый запах. «Его младенческие и детские годы представляли почти непрерывную цепь физических страданий, — вспоминал брат Виталий. — Не успевал прорвать(ся) флюс, как на глазу выскакивал ячмень, проходил ячмень — начинался карбункул… Антон всё время с перекошенной физиономией, с повязкой на щеке или на шее, с ушами, заткнутыми ватой, сидел над кастрюлей горячей воды. Чтобы скрыть шрамы на шее от карбункулов, он носил или очень высокие воротники, или русские рубашки. Много горя также причинял Антону хронический насморк. Нос у него всегда был слегка распухший и красноватый, а в сырую и холодную погоду делался густо пунцовым, что его печалило ужасно». «Мой нос Бог семерым нёс, а мне одному достался. Предстоит прожить всю жизнь с таким носом — задача не из лёгких», — иронизировал сам Антон.
Сверстники над ним подшучивали, иной раз весьма зло. Могли, скажем, потихоньку привязать к его ноге полено, или кастрюлю, или дохлую кошку, пока он был погружён в чтение (а читал Антон невероятно много). Бывало, специально рыли яму, прикрывали её ветками и маскировали, а потом подводили к этому месту Антона, с тем чтобы он провалился в ловушку (после такого случая он вывихнул ногу и долго потом хромал). Как на грех, Макаренко был очень влюбчив и вечно — в самых неприступных красавиц. Дело каждый раз кончалось разочарованием и горем. Всё это развило в нем некоторую нервность и даже мизантропию.
И. Стрельникова
Продолжение следует
Следующая публикация
Нет комментариев