Глазами геолога

ДЕНЬ КОСМОНАВТИКИ. НЕ ГАГАРИН,НО ТОЖЕ ГОРЖУСЬ. Отрывок из книги воспоминаний Моисеенко В.Э. "Перевалы" Особым куском моих воспоминаний о работе в структуре Спецстроя являются мое участие в строительстве военных объектов, про которые я не буду особо распространяться по понятным причинам, хотя ничего особенного эти объекты не представляли – так, обычные казармы, складские помещения, котельные, трассы коммуникаций к ним – все то же самое, что и на гражданских объектах, тем более, что меня, как геолога, в принципе и не интересовало, что за сооружение здесь запроектировано, а только его фундамент и грунты под, и в окрестностях этого сооружения. Гораздо больше секретного я узнавал от самого своего присутствия на стройплощадке: система охраны объекта, особенности допуска на него, расположение техники, фамилии и личности специалистов и командиров. Причём командиры меня интересовали меньше всего, я вообще старался с ними не общаться, особенно после одного, особо выдающегося по своей несуразной дикости инцидента. Дело было на Плисецком космическом полигоне, тогда еще космических войск не было, и он считался по своей принадлежности ракетными войсками стратегического назначения - РВСН. Меня туда привезли вместе почти со всем личным составом московской лаборатории, причём мой статус – привлечённого по договору из другой организации специалиста никого не смутил (несмотря на то, что тот договор я просто сам напечатал на бланке с печатями обеих организаций, которых у меня запасена была целая пачка), и бумаги, сданные в особый отдел генподрядчика, несмотря на всю его супер-пупер-важную секретность, никаких вопросов там не вызвали, хотя и были подробны (копия договора, паспорта, дипломов, анкета и медсправка), а в анкете привычно много места уделялось перечню моих родственников, мест и должностей воинской службы, и посещений заграницы. Включая фото в три ракурса и в полный рост, и отпечатки пальцев. В общем, если что, то чтобы найти человека без труда. Из Ухты, куда мы приехали на пассажирском поезде, нас забросили черт-знает-куда на военном вертолёте, на строительную площадку, окружённой морем тайги. Собственно, Плисецкий космодром и представляет собой множество таких площадок, уже застроенных, или только застраиваемых, разбросанных на площади, сравнимой с территорией некоторых европейских государств, и соединённых только линиями связи и электроснабжения, а также насыпями автомобильных и железнодорожных путей. Местность вокруг них была в основном болотистая, хотя встречались и выходы скальных пород, и многочисленные гряды пост-ледниковых морен. В целом, природа сильно напоминала мне уже знакомую по Дальнему Востоку, только рельеф был значительно сглажен, без сопок, а видовой состав растительности и животного мира был гораздо более однообразен, чем я видел в Приамурье и Приморье. Офицеры, в основном, жили тогда там на казарменном положении, без семей, и все поголовно увлекались охотой, а также сбором грибов и ягод. Причём для охоты применяли штатное оружие – автоматы Калашникова, из которых безжалостно косили любую живность, какую только встречали в лесу – от белок до лосей и медведей. Несмотря на сухой закон, пили они от тоски по-черному, и потому нас даже специально инструктировали, чтобы мы в лесу не шастали, чтобы не попасть под пули пьяных охотников. Я приехал вовремя – как раз разметили контур очередной казармы, и начали рыть котлован. Грунты были незнакомыми, но я заранее запасся информацией о их составе, свойствах и геологическом строении местности, собрав её на флешке, а компьютеров на полигоне было больше, чем офицеров, и работа была неутомительной. Когда котлован был готов, я подписал подготовленный мной акт, и разрешил отливку фундамента. Командир инженерного батальона, который и выполнял эту работу, был сильно удивлён: он и представления не имел, что эту операцию ему кто-то должен разрешать. Пришлось прочитать ему целую лекцию о пакостях, которые может причинить грунт сооружению, вплоть до его обрушения, как случилось, например, в 70-х, при строительстве «Атоммаша» в Волгодонске. Комбат поразился «глубине моих познаний» (то есть, что я без матюков могу долго и красиво говорить), и организовал публичную лекцию для своих офицеров, к которой я подготовился куда более основательно. На эту лекцию припёрлись не только офицеры его батальона, но и вообще все свободные от службы в округе, и практически весь женский персонал. Так что я почувствовал себя тогда чуть ли не Сергеем Никитиным, и стал оглядываться в поисках своей гитары и жены Татьяны (нет, кроме шуток, это только они в душанбинских проектных институтах собирали столько народу на свои сверхпопулярные неофициальные выступления). Моя лекция оказалась столь редкой здесь публичной акцией, нечто вроде светского раута, на котором я выполнял роль артиста, просто развлекающего публику. Но я отнёсся к ней ответственно, в духе лектора общества «Знание», вместив в неё и азы геологии, и свойства грунтов, и понятия о нагрузках на фундамент, нажимая на необходимость тщательного соблюдения строительных норм. Все это я разжёвывал им как можно проще, как детям. При этом я пересыпал свой доклад армейскими терминами, и приводил примеры из воинского быта, и даже из практики боевых действий, что вызывало заметное оживление, и сделало его гораздо более доходчивым для публики. Особенно поразило всех, что когда я описывал необходимость антисейсмического усиления сооружений, и мне крикнули из зала, что у нас же тут нет никакой сейсмической опасности, на это я тут же пояснил, что имею в виду сейсмику ядерного взрыва, и подробно остановился на этих его характеристиках (потом мне несколько человек офицеров говорили, что им и в голову не приходило, что у ядерного взрыва, последствия которого они так подробно изучали в военных училищах, есть ещё и такое поражающее свойство). У этой лекции появилось неожиданное последствие: коллектив нашей лаборатории из 5-ти человек, который столовался в солдатской столовой (совершенно бесплатно, хотя повар при раздаче и ворчал, что нас в нормах нет), пригласили столоваться в офицерской столовой, где нас теперь уже официально поставили на довольствие. Но поскольку лишних мест там не было, а ждать пока они освободятся нам было неудобно (машины, идущие на площадки, на которые мы подсаживались, уезжали с офицерами, которые не собирались ждать, пока мы после них второй сменой поедим), мы по прежнему продолжали столоваться в солдатской столовой, но стол там нам теперь накрывала официантка из офицерской столовой, принося еду из неё. Поскольку мы часто игнорировали то свой завтрак, то ужин (которые нам часто заменяли консервы или охотничья свежатина с бутылочкой по приглашению кого-то из офицеров), то меня часто дергали прибегающие посыльные от солдат - можно ли сожрать ваши порции? (солдатики, да и не только они, видимо в силу моей общительности и умения разговаривать с военными на их языке, почему-то именно меня принимали за старшего в нашей команде, к чему начальник лаборатории Алексей Сергеев с его чисто гражданской внешностью московского интеллигента был абсолютно равнодушен). В общем, этот мой полу-доклад, полу-концерт произвел фурор, и стал заметным событием в жизни гарнизона, слухи о нем, как всегда приукрашенные, достигли его командования (мне даже оттуда предлагали провести целый цикл лекций по разным площадкам на самые разные темы – от астрономии, до проблем демографии, просили только политику не затрагивать: политинформациями офицеры были перекормлены). Я стал местной знаменитостью, но это же и привёло к тому самому грандиозному скандалу, про который я здесь и рассказываю. Неожиданно именно меня затребовали на другую стройплощадку, где вообще-то был в надзоре свой инженер-геолог, не из нашей лаборатории, а из Королёва, но его сразила невовремя прободившаяся язва. Прилетев туда, я, увидев ещё с воздуха уже вырытый огромный котлован, удивился огромному размаху сооружения, но пока ещё не понял его назначения. Первым делом я привычно потребовал от исполнителей показать мне строительную документацию, и, развернув чертежи, ахнул – здесь сооружался стартовый стол для космических стартов!!! У меня даже руки-ноги задрожали от чувства ответственности – это же тебе не казармы с котельными! Оказалось, строители считали котлован законченным, и требовали подписать им акт приёмки котлована. Мне подсунули довольно безграмотный, полный ошибок и недомолвок акт, на котором уже стояло полтора десятка подписей и печатей. Я облазил котлован, и нашёл множество недоделок, которые потребовал устранить. Все уговоры, что мол, ты подпиши и уезжай, а мы все доделаем, я отмёл категорично – сделайте, тогда подпишу. В течении дня кое-что устранили, но далеко не все, и поэтому я остался ночевать в казарме, под обещание, что за ночь все недочёты устранят. Назавтра утром я, даже не заходя на завтрак в столовую, сразу отправился на котлован, и обнаружив, что обещанное сделать ночью выполнено не было, разорался, ну прям как Министр Обороны, невзирая на звания и возраст офицеров, чем сразу резко поднял свой авторитет. Работы завертелись, но самый главный недостаток – это выравнивание дна котлована вручную – который придётся устранять ещё неделю, никто даже не собирался начинать, рассчитывая, что «и так сойдёт». То есть, они собирались лить бетон в тело этого сверх ответственного сооружения прямо на разрыхлённый бульдозерами и экскаваторами грунт, а не на него же в его зачищенном лопатами естественном залегании, свойства которого и были приняты за основу расчётов выносливости основания сооружения. Офицеры окружили меня, хором уверяя, что они «всегда так делали, и ничего», но я был непреклонен. Я по защищённой связи позвонил своему руководителю, изложил ему суть конфликта, и предупредил, полушутя-полувсерьез, что, если я отсюда не вернусь, это будет означать, что они меня забетонировали под стартовый стол . Я тогда ещё не знал, насколько я на самом деле был близок к этому. После обеда на котлован приехал какой-то генерал-майор, который был пьян, в незастёгнутом кителе, и начал кричать на меня матом, что я срываю сроки, наношу вред обороноспособности страны, и пр. Судя по тому, что нас окружила чуть ли не сотня помалкивающих офицеров, шишка это была невероятная, чуть ли не начальник строительства, но мне было наплевать, и подождав, когда он выдохнется, я спросил его – уж не Королёв ли его фамилия? Тот меня не понял сначала, опять стал что-то кричать, а я, подождав, в следующее «окно» в его крике вставил, что это Королёв ракеты запускал, и оборону поднимал, а вот ты теперь, напротив, собираешься её за халяву под хвост спустить, а я не дам, и ничего подписывать не буду. Он так взбесился, что потерял дар речи, зато схватился за пистолет, и начал довольно больно тыкать мне дулом в лицо. Я в очередной раз в своей жизни решил, что - ну всё, моя жизнь кончилась. И тогда я стал громко, нараспев, читать «Отче наш». Вот так минут пять это и длилось – он матом орет и тычет мне пистолетом в лицо, а я молюсь, вставляя в свою молитву краткие возражения его воплям: неравномерная осадка основания, динамические нагрузки, разрушение сооружения, отклонение оси от расчетной, тебя судить надо, ты предатель Родины, стреляй сука, смотри, как умирают русские, и пр. Впечатление вся эта сцена на собравшихся на краю котлована, который я уже считал своей могилой, произвело колоссальное, и когда распоясавшийся генерал наконец выдохся, и убрал пистолет, никто не смел мне в глаза смотреть. А я для большего эффекта нарочно стал подходить к офицерам, к одному за другим, лицом к лицу, со словами: «А ты, капитан?», «А ты, майор?», и т.д. Отчего они все стали разбегаться от меня, как от ангела смерти. На генерала я больше даже не смотрел, а когда он пошёл к машине, я почувствовал себя моральным победителем, и крикнул ему в спину: «Протрезвеешь, присылай солдат с лопатами, самосвал и погрузчик». Я ушёл в солдатскую казарму, и там лёг на голую железную сетку. Меня трясло, я ждал, что сейчас стемнеет, и за мной придёт расстрельная команда. Бежать отсюда было некуда. Мне было очень страшно. Но когда стемнело, я пошёл пешком на котлован, и еще издалека услышал, что в нем работает погрузчик. Это меня приободрило, и я, подойдя на обрыв котлована, увидел внизу работающий при свете фар и фонарей людской муравейник. Моя взяла!!! Я ликовал, но на всякий случай провёл ночь не в казарме, а неподалёку, на опушке леса. Закончили чистку котлована только на следующий день к обеду. Мне сильно хотелось есть, но меня демонстративно не кормили, а я сам упрашивать никого из гордости не стал. После подписания акта дежурный офицер сразу отвёз меня на вертолётную площадку, и я в пустом, персонально для меня одного выделенном вертолёте (!), вернулся на свой объект. Там начальник лаборатории сказал, что меня военные прогоняют с полигона. Я собрал вещи, и уже через час все тем же пустым персональным вертолётом меня вывезли в Ухту. Кто был этот генерал, и какова его дальнейшая судьба, я не знаю, да мне и не интересно. Просто я постарался быть максимально полезен Родине, а что вышел конфликт с офицерами – это не моя вина, а их проблема.

Предлагаю ко Дню Космонавтики.

12 апреля 1917 года родился Александр Иванович Шалимов (1991), советский ученый-геолог и писатель, участник Великой Отечественной войны. Выпускник Ленинградского горного института. Работал в геологических экспедициях в Средней Азии, на Крайнем Севере, в Карпатах, на Кавказе, в Крыму, участвовал в открытии нескольких месторождений. «В геологию я пришел через научную фантастику. Начитался книг известного русского геолога В. А. Обручева. Знаете, конечно, его книги - “Плутония”, “Земля Санникова”… Работал в геологических экспедициях в Средней Азии, на Крайнем Севере, в Карпатах, на Кавказе, в Крыму, участвовал в открытии нескольких месторождений.

Апрель. За окном то снег, то дождь, то всё разом. Температура около «0». Настроение тоже. Самое время повспоминать былое, под настроение. О ТУРИСТАХ НЕДОБРОЕ СЛОВО. Лет пять занимались поисковыми работами на одной площади. Зимой бурение, канавы, а летом маршруты. Через площадь работ проходила хорошо набитая рыбаками и охотниками конная тропа. По этой тропе, ближе к осени, мигрировали орды туристов-сплавщиков. Туристов мы недолюбливали - шляются тут всякие. В большинстве своём они ребята нормальные - тоже люди, хотя не всегда адекватные на наш взгляд, но нам, геологам, более-менее понятные. В начале июня обосновались мы на Хара-Гольском перевале, приспособив для жилья старую, пустующую избушку предшественников. Отремонтировали крышу, установили печку, затащили на перевал продукты на пару недель, спальники, и тут нас накрыло снегом. Снег валил уже вторые сутки, вышли на связь, база сообщила, что погода испортилась дня на три-четыре. Решили свалить в посёлок. Но пошли не по тропе, которая растянулась километров на двадцать, а по водоразделу. Там, правда, спуск перед посёлком был не очень удобный, тем более по снегу, но зато путь на треть короче. И вот, на пол пути, на середине водораздела встречаем туристов. То, что это туристы по рюкзакам поняли, а так, вид у них был, как у отступающих французов. Удивлению нашему не было предела - горных туристов здесь отродясь не водилось. Но в шок нас повергло то, что это оказались водники! Водные туристы в Саянах на перевале 2000 м. Оказалось, идут по «карте»-схеме, отрисованной ручкой на кальке, где две, на самом деле параллельно протекающие реки, нарисованы сливающимися, и здесь, на стрелке, у них намечено начало сплава. Им крупно повезло встретить нас в начале своего пути, иначе Бог весть куда могли уйти. Отговорить их вернуться нам не удалось. Отрисовали бедолагам правильную схему, отметили на ней свою избушку, предложили там немного отдохнуть, обсушиться. Пожелали удачи и разошлись. Дней через пять возвращаемся. Неладное почувствовали сразу, увидев распахнутую дверь избушки. Заходим. - Медведь, – выдохнула я. Грязь, разорванные коробки от консервов, и всё завалено банками из-под тушёнки и сгущёнки. - Уроды, – только и сказал студент, зайдя в избушку. - Вы посмотрите, все банки ножом вскрыты, это не медведь, это туристы, ... . Действительно, вся тушёнка и сгущёнка, занесённые нами на перевал на своём горбу, была съедена, остались только пакетики с сухими супами да крупы. Чай, конфеты, сухарики тоже исчезли. Остались только развороченные спальники да горы мусора на столе, на нарах, на полу. Последующие три–четыре дня студенты, поминая недобрым словом туристов, опять таскали в гору продовольствие, а мы с коллегой начали маршрутить поодиночке. Вот такое открытие сезона получилось. Был ещё случай, в другой сезон и в другой избушке, когда в наше отсутствие, туристы, пережидая непогоду, изрубили на дрова не только чурки-скамейки, но и нары, а для растопки лучину щепали с косяков дверей и оконного оклада. И это при том, что рядом с избушкой была немалых размеров поленница дров, заготовленных ещё с зимы и наколотых плашками. Колун стоял рядом. Это, пожалуй, единственные, столь негативные, случаи, связанные с туристами, но они запомнились.

#ГеоргийФедотов

« А ПУТЬ И ДАЛЁК И ДОЛОГ» РАССКАЗЫ ГЕОЛОГА ГОРЕ-ГОРЬКОЕ ПО СВЕТУ ШЛЯЛОСЯ… Дядя Костя умирал. Умирал от страшной болезни – рака горла. Обнаружилась опухоль на поздней стадии. Сделали операцию, но было поздно – опухоль дала метастазы, которые как грибница начали захватывать другие органы. Вскоре после операции врачам стало ясно, что дядя обречен и прожить он может не больше года. Дядя Костя был одним из четырех братьев моей матери. В их крестьянской семье было семь детей, да еще двое детей умерли в младенческом возрасте. До войны жили трудно, но не бедствовали. Работали в единоличном хозяйстве, потом в колхозе. Война забрала на фронт двух старших братьев и отца. Дома осталось пятеро детей. Старшей из них, моей матери, в 1941 г. было 15 лет, Косте - 13 лет, самому младшему 2 года. Вот когда по-настоящему семья хлебнула горя! Моей матери пришлось поработать в колхозе сначала трактористкой, потом на лесозаготовках. Четверо младших детей жили с матерью полуголодной жизнью. От голода спасали картошка и корова. Старшие братья, получив тяжелые ранения в Курской битве, вернулись с войны домой, а их отец погиб при прорыве блокады Ленинграда в холодном январе 1943 г. Окончив 7 классов школы, Костя работал в колхозе, после войны попал в армию. Служить довелось на суровой Чукотке в топографическом отряде, составлявшем первые карты, по которым начали работать геологи. Отслужив несколько лет, вернулся на родину в Приморье. В начале пятидесятых годов в крае начались интенсивные геологические исследования с целью поисков месторождений полезных ископаемых. Костя устроился рабочим в геологическую экспедицию. Не имея специального образования, работал сначала коллектором, потом, практически подучившись, техником геологом. В эти годы я и познакомился с дядей. Он изредка навещал свою сестру, т. е. мою маму. Дядю Костю мама из всех братьев любила больше всех. Мне и брату он тоже понравился сразу благодаря своему доброму характеру. Дядя был красавцем брюнетом с волнистыми волосами. Иногда он заезжал к нам, возвращаясь из экспедиции, с рюкзаком, полевой сумкой на ремне и револьвером в кобуре, который нас, мальчишек интересовал больше всего. Дядя, разрядив револьвер, даже давал нам его поиграть. Через несколько лет он пристроил в геологию и своего младшего брата Анатолия, который бросил школу в 15 лет. Анатолий около 30 лет проработал в партиях простым канавщиком. Позже, когда мы с братом учились в старших классах и на каникулах приезжали к дяде Косте в гости в село Ярославку, он показывал нам интересные образцы руд и пород, рассказывал какие в Приморье есть месторождения. Благодаря влиянию моих дядей, я выбрал профессию геолога. Уже учась в институте, я изредка бывал у дяди Кости дома в г. Артеме. Мы с ним вели задушевные разговоры о геологии. Я рассказывал ему о моих путешествиях и геологических практиках на Курилах, Камчатке, Чукотке, Приморье . Когда я после института работал на разведке Лермонтовского месторождения, дядя давал мне практические советы по взаимоотношениям с рабочими. И вот это страшное известие. Тогда еще не было мобильной связи. Узнал об этом из письма моей матери. Зная, что дяде осталось совсем немного жить, я выбрался из тайги в город, где он жил, чтобы попрощаться с ним. Стояла теплая осенняя погода, когда я с матерью, отцом и тетей Антониной навестили дядю в его небогатой квартире в деревянном доме на окраине города на улице с ироничным названием Счастливая. Жена его, тетя Галя, встретила нас приветливо. Дядя Костя лежал в постели в маленькой спальне. Ходить и даже вставать он уже не мог. Узнать его было трудно. Сильно исхудавший, с запавшими глазницами, дядя пытался улыбаться гостям. Что-то еле слышно шептал нам, а из глаз его текли слезы. Глядя на него, и мы вытирали невольные слезы. Говорили ему какие-то ободряющие слова, выжимая из себя улыбки, держали по очереди его невесомую руку. Потом в соседней комнате пили чай и негромко разговаривали. Дядя Костя в открытую дверь спальни видел и слышал всех и как-бы участвовал в нашей беседе. Это было мое последнее свидание с дядей Костей. Попрощавшись с дядей и его женой, пошли на остановку электрички, чтобы уехать в свой поселок. Настроение у всех было грустное. На платформе, ожидая электричку, нас потрясло такое зрелище: среди немногочисленных ожидающих электричку людей на задних лапах неуклюже прыгала среднего размера собака дворняжка. Вблизи мы разглядели, что у нее нет передних лап. Вернее, есть короткие култышки. Собака жалобно заглядывала людям в глаза, прося подачку. Всем было ее очень жалко и люди угощали чем могли. От жалобного взгляда несчастной собачки многие, не стесняясь, вытирали слезы. Кто-то из ожидающих рассказал, что собака лишилась передних лап, попав под поезд. Вот так и запомнилось мне печальное прощание с любимым дядей, усугубленное встречей с несчастной собакой инвалидкой. Какая ее дальнейшая судьба я так и не узнал. Хотелось бы, чтобы ее приютил какой-нибудь добрый человек. Через три месяца холодной зимой дядя Костя умер. #ВикторИванович

Аэродром в Бору. Были и курьёзные случаи! Как-то раз, застряв в Борском порту из-за отсутствия билетов, мы с Игорем, в ожидании их появления, зависли в буфете. Под сибирские закуски из малосольного чира, капусты с клюквой, маринованных маслят, естественно, употребили. Оставив коллегу за столиком, ушел узнать о перспективах вылета, и нечаянно оказался свидетелем прелюбопытного разговора между кассиром, женщиной с пышным бюстом, и мужичком, в шикарной ушанке из песца. «Катенька, привет! Сто лет!» «Здравствуйте, Николай Степанович!» - почему-то потупившись и на Вы, ответила ему: возраст его никак не тянул на солидность. Видимо знакомый начальник. И не только! «Слушай, выручай! Позарез надо в Красноярск!» «Сделаем!» Через некоторое время, по громкой связи приглашают имярека к регистрационной стойке - «в виду перегрузки борта, Вы, зарегистрировавшийся последним, снимаетесь с данного рейса. Не переживайте! Улетите следующим!». Во как! Пораженный произошедшим, расслабленный алкоголем я решаюсь повторить эксперимент. «Катюша, рад тебя видеть!». Сосредоточенный, углубленный в прошлое взгляд. Вижу - не узнает, но боится ошибиться. Сколько нас прошло через этот Богом забытый аэродром, со сколькими пришлось общаться этой, видимо одинокой, молодой еще женщине и не только у окошка кассы… «Катя! Я - Саня!» «Точно! А я тебя сразу-то и не признала!» - на всякий случай соглашается она. – Что? Улететь не можешь? И всё повторяется один в один! Я почти на себе тащу друга к стойке регистрации билетов, и мы улетаем следующим бортом, вместо пассажиров, снятых в связи с «перегрузом»! Простите, люди! Но и на этом тогда наше приключение не закончилось. Коллега, проснулся уже окончательно в Красноярске, на десятом этаже Дома геологов, отданном под гостиницу для таких как мы, командировочных! Подошел к окну и отодвинул штору. Представляете реакцию? Человек считал, что он всё еще в Бору, где три этажа – это уже небоскрёб! #AleksandrChuvashev

🎨 Нестеров Иван Наумович (1922 - 2003) «Весной повеяло.(Геологи)», 1959 #Надежда 🔅

Из книги "Отблески дальних костров" Из геологической жизни Нельзина Л.П. ПОИСКОВЫЙ АЗАРТ – Многим геологам свойственна так называемая болезнь поиска. С самых молодых лет довелось и мне познать этот азарт. А потом это происходило неоднократно, – рассказывает Палыч. – в 1959 году Серебрянская партия исследовала Бутон, приток Серебряной, и прилегающую долину. В том памятном маршруте геологи были втроём: Аблизин, Нельзин и Володя Лебедев, возглавлявший радиометрию. Шли вдоль крутого правого берега реки, обколачивали прибрежные выходы коренных пород. Колотили – шли, шли – колотили. Изучали вильвенскую свиту по стратиграфии, принятой в те времена. Породы разреза знали уже довольно хорошо. Присутствовали там и тиллитовидные конгломераты. Копались, осматривали на очередной точке выход коренных пород. И вдруг Аблизин наткнулся на магнетит! Причём распространение магнетита не какое-нибудь фрагментарное, а с площадным залеганием. Непрерывная пачка мощностью в полтора метра. – У нас тогда аж руки затряслись, – улыбается Леонид Палыч. – Давай скорей копать – надо же проследить откуда и куда! куда бы ни отошли, копнём – вот они! Плотные, тяжёлые, жирные! И всё магнетит сплошняком! Какая-то неописуемая жадность появилась, всё набирали и набирали, несколько рюкзаков загрузили образцами. Пока до лагеря дотащили, все лямки пообрывались. На следующий день вчетвером туда пришли или даже впятером – снова образцы брали. У Аблизина глаза блестели, как у ненормального, редко таким видел его. Да мы все, должно быть, так выглядели. Геологи несколько дней пытались проследить площадное распространение магнетита. Все забойщики были нацелены на выполнение этой задачи. Результаты оказались ошеломляющими: обнаруженные места выклинивания находились на расстоянии километров в стороны от места находки. Однако потом, когда Аблизин сел считать запасы магнетита и вообще обдумывать геологическую ситуацию, он понял, что беда заключается именно в характере пространственного залегания. Кому нужно такое? Площадь распространения громадная при постоянной мощности всего в полтора метра. Никак невозможно обосновать целесообразность дальнейшей разработки. – Вы знаете, ребята, запасы-то огромные, – сделал вывод Борис Дмитриевич, – но что толку! Территория тоже огромная – пойди попробуй взять его! никто не станет браться за эту полутораметровую пачку. К сожалению, конечно. Это всё-таки не гора магнитная! СИНЯЯ ГОРА Горному отряду Аблизин поставил тогда задачу – отбить верхнюю и нижнюю границы конгломератов ордовика. Дело происходило на Серебрянской площади, под Синей горой, в основании которой и залегали те самые конгломераты. Глыбы огромные, забойщики мучились, мучились, но ничего толком добиться не смогли, чтобы приоткрыть геологические границы. Соответственно и геологи не смогли разобраться с этими конгломератами. Через какое-то время в горный отряд пришёл Аблизин с радиометристом Володей Лебедевым. Пришли они ближе к вечеру, когда все сидели в палатке, топили печку и гоняли чаи. Нельзин расположился вместе с горняками. Гостей стали блинами угощать, что их приятно удивило. Поговорили о проблемах сбивки синегорских пород. – Давай-ка завтра пройдёмся вместе, внимательно посмотрим, – предложил Борис Дмитриевич Леониду Палычу. – вдруг за что-нибудь глаз зацепится… Прошли на юг по просеке, вдоль основания восточного склона Синей горы. Кругом огромные, многотонные глыбы, покрытые, как одеялом, толстым слоем мха. Аблизин стал мох сдирать с валунов, под которыми скрывались конгломераты тельпосской свиты ордовика. После окончания маршрута стало ясно, что всюду вдоль склона наблюдаются элювиально-делювиальные развалы конгломерата. – Слушай, Палыч, – говорит Аблизин, – а ведь здесь недавно проходил Володя Шимановский. Как же так?! Просмотрел? Сюда же карабкаться надо, силы тратить, смотреть внимательно. Вот что значит охотник – смотрел совсем не туда, куда надо!.. – Приоткрыть-то границу приоткрыли, но разобраться тогда с ними так и не смогли, – сказал мне Леонид Палыч. – Трудно было судить по одному фрагменту обнажения. Всё остальное находилось под развалами, которые ломиком не свернёшь. На тот момент Аблизин с Курбацким пришли к выводу, что конгломераты тельпоса с разрывным и угловым несогласием перекрывают кварцитопесчаники Синей горы. Через десятилетия аэрогеологический отряд Леонида Нельзина проводил исследования в районе Синей горы. При обследовании обнажений коренных пород на вершине горы и у подножий восточного и западного склонов Нельзин пришёл к выводу: конгломераты лежат под Синей горой, а Синяя гора не древний разрез, а наоборот – самый молодой! Признаки молодого разреза были в том, что конгломераты насыщены мелкими аметистовыми галечками, аметистовой дресвой и песчинками, что характерно для ордовика. Это наблюдается и на севере и на среднем Урале. В результате сложилась иная точка зрения в отношении залегания конгломератов тельпоса в разрезе пород серебрянской серии. возможно, пачка конгломератов подстилает синегорскую свиту, и тогда самая древняя толща в стратиграфии пород серебрянской серии (по Аблизину) выпадает из разреза протерозойских пород. Но этот вопрос остаётся открытым, требуются дополнительные исследования. Своим мнением Нельзин поделился с геологом Уральского геологического управления Минкиным, и тот сказал: «Палыч, ты прав абсолютно. Я когда ходил там, тоже пришёл к выводу, что это было ошибкой первых съёмщиков. Это типичный ордовик. Ты прав!» – А на западном склоне, под самой горой, – продолжал Палыч, – я заметил коры выветривания. И скорее всего, они образовались по зоне надвига. Там, где надвиг оголяется, там достаточно быстро образуются коры. Идёт глубокая химическая проработка жёлтоцветов, красноцветов. Позже, когда я на севере работал, я неоднократно встречал конгломераты с аметистовой галечкой и вспоминал про Синюю гору. Виктор Алексеев и Игорь Попов на севере тоже немало пород омолодили, причём омолодили не просто так, а на основании фауны. И правы оказались. Древние становились молодыми, а молодые уходили в основание. Собственно, так и должно быть, в геологии не может всё в один раз и навсегда решиться. В 1970-х годах на Синей горе побывали Виктор Яковлевич Алексеев, Игорь Борисович Попов и поддержали мнение Нельзина относительно молодого возраста пород Синей горы. АККОРДЫ В СЕРЕБРЯНСКОМ ЛЕСУ – Год был, кажется, шестидесятый, полевой сезон только начался, переезжали мы тогда на второй лагерь, – начал рассказывать новую историю Палыч. – Степан Корченюк был со мной, жена его Мария Ивановна и маленькая Зойка. Годика три тогда ей было. Зойка талисманом была в отряде, забойщики её на плечах таскали постоянно, особенно Иван Дмитриенко – с его плеч она вообще не слезала. Наняли лошадок, погрузились, едем по тайге тихонько – снаряжение на подводах, геологи пешком топают, Зойка на Дмитриенко едет. Остановились на реке Тырым. Хорошо помню: тайга тогда девственная стояла, лес стройный, высокий, речка узенькая, ёлки вдоль неё стеной стоят, даже днём мрачновато. Обустроились геологи, начали работать. А перед началом сезона Палыч купил свой первый транзисторный приёмник – «Минск». Ловил и длинные, и средние, и короткие. Мечта, а не транзистор! И как-то вечерком перед сном Палыч включил транзистор в палатке. Включил тихонечко, чтобы забойщиков не тревожить. Передавали музыку с Первого международного конкурса имени Чайковского. В записи. Играл американский пианист Ван Клиберн, который двумя годами раньше стал лауреатом этого конкурса. В Советском Союзе его называли Иваном. – Пошли первые аккорды Первого концерта Чайковского для фортепьяно с оркестром, я ещё немножко приглушил. Вдруг со всех сторон как начали галдеть: «Палыч, ты что делаешь! Лишаешь нас такой прекрасной музыки! Мы ж по театрам никогда не ходили, дай и нам послушать!» Клиберн – он же гений, ему всего двадцать три года было, когда победил на конкурсе. Он божественно играл. Эхо в лесу отсутствует, но акустика прекрасная. Музыка была настолько завораживающая, наверное, и в театре такого восприятия не было бы! Ни ветерка в лесу, и веточка не дрогнет, все в лагере затихли. Слушают! А утром за завтраком забойщики восторженно высказывали свои мысли: «Слушай, Палыч, какая музыка! Всю жизнь бы слушать!» – «А как же! Это же классика и есть!» – отвечал я им. Ох, до чего же аккорды были сказочные! Я до сих пор помню! Тёмный, ночной, мрачный лес, а в нём такая бесподобная музыка! Легендарный Техасец, недаром вся страна наша была в диком восторге от него. На конкурсе, по слухам, многие рыдали. Говорили тогда, что с победой Вана Клиберна навсегда закончилась «холодная война» между Советским Союзом и Соединёнными Штатами. А ещё его называли – помню по радиопередачам – ярким последователем великого русского музыканта Сергея Рахманинова. Нашим надо же было чем-то крыть… Клиберну задали вопрос: «О вас часто говорят, что вы отличный пианист. Но стали ли вы гениальным музыкантом?» А он простодушно ответил: «Я был гениальным только в течение получаса один раз в жизни – на конкурсе Чайковского в 1958 году. В тот момент я реально ощутил, что на меня снизошло господне благословение. Я играл так, как не играл больше никогда в жизни». А ведь на конкурсе было не всё так просто. Члены жюри безумно боялись отдать первую премию американцу, председатель жюри даже с Хрущёвым советовался по этому поводу. Надо отдать должное генсеку – он назвал Клиберна. А мы спустя годы ощутили и почувствовали блаженство в тайге Среднего Урала. Знал бы Клиберн, где его слушали! И с каким удовольствием слушали! Мне кажется, что такого в моей жизни больше не повторилось. В дальнейшем, едва какой концерт начинали передавать, я включал звук погромче, по заявкам моих радиослушателей – забойщиков. НЕВЕРОЯТНОЕ ВЕЗЕНИЕ В 1960 году Курбацкий возглавил рабочий сплав по реке Сулём, притоку Чусовой. В верховья реки группу забросили со стороны Тагила. На Среднем Урале стояло шикарное бабье лето. Геологи сплавлялись на двух лодках, шли по реке и описывали разрез. В группу входили техники геологи Леонид Нельзин, Николай Мурашов и Володя Шакин, тогда студент четвёртого курса геологического факультета. Потом неожиданно для всех он бросил учёбу и стал актёром в Пермском ТЮЗе. – Он ещё играл в фильме, помнишь, про двоечника Ивана Семёнова, по книге Льва Давыдычева? – сказал Палыч. – Шакин снимался в роли милиционера. Он начитанный парень был, просто до ужаса! Театр любил самозабвенно! Геологию тоже любил, но театр перевесил. С ним было интересно – вечерами он всегда нам рассказывал о делах театральных. Сплав проходил без осложнений. У нас был мешок белых сухарей, и Курбацкий сказал так: «Пока сухари не съедим, возвращаться даже не думайте». Сплавлялись, грызли сухарики, вечером подыскивали площадку на берегу, разворачивали палатки, ночевали, утром сворачивались – и дальше, вниз по реке. А в конце пути случилась неприятная история: воды вроде бы много в реке, а лодки не идут! Впереди огромные булыжники. Хоть и бабье лето, вода-то холодная. Но всё-таки пришлось брать лодки «под уздцы» и протаскивать вниз. Шли мы так несколько суток, как бурлаки, за ночь обсушиться не успевали. Обнажения приходилось описывать, держа карандаш негнущимися пальцами. Сейчас пришлось бы повторить – подумал бы сто раз, а тогда шли себе, и всё! Курбацкий в упряжке больше всех находился. Тащит лодку по пояс в воде, потом – на берег: молоток, пикетажка, карандаш. Пока костерок разведём, чтобы хоть чуточку обогрелся, он опять впрягается и тащит. Невмоготу было! Сушимся и снова в воду. А она уже ледяная. Ну, спроси сейчас: чего ради геройствовали? Наконец Курбацкий сказал: «Впереди изба должна быть, Лёня, давай вперёд по берегу. Если она жива там, ты печку растопи, а мы пока протянем хозяйство». Прошёл я берегом – действительно изба стоит. Я чайник прихватил. Дрова сухие в избе были, занялись сразу, я чайник поставил, вскипятил. А тут и они появились. Устроились, на четверых места как раз хватило. Простояли там два дня, забегали площадь вокруг избы, отработали, обсохли окончательно и в себя пришли. Потом Курбацкий говорит: «Слушай, Лёнь, тут до посёлка, до Сулёма, недалеко уже, по тропе километров пять. Сходи-ка, попробуй лошадь нанять и приезжай за нами». Я утречком собрался и пошёл. Пришёл в посёлок, без труда договорился. Правда, хозяин лошади и повозки сказал, что завтра утром поедем. Ну, утром так утром. А оставшиеся в избе отдохнули уже и в эту ночь решили «пульку» расписать. Мурашов, ладно, не особо, а Курбацкий с Шакиным за преферансом могли забыть всё! Утром мы брод переезжаем, от реки смотрю: дверь в избу открыта, никого нет! Ближе подъезжаем – доски валяются, гарью тянет. Захожу в избу – спят! Разбудил их и спрашиваю: «Что случилось?» – «Играли, а про печку забыли», – Нисколько не смутившись, ответил Курбацкий. Ночью уголёк выпал, когда они спать улеглись, а может, и раньше. Увлеклись, не заметили. Любители «пули», пока играли, не забывали про чайник, ставили его не раз. Это и спасло их. Ночью Шакин проснулся, чтобы по малой нужде сходить на улицу, а в избе дыма полно. Что такое? Огонь по стенкам уже пополз… Шакин мужиков растолкал, они одуревшие от сна и дыма. А под полом тоже горит. Кинулись быстрей пол разбирать, доски выбрасывать на улицу, стенки заливать, благо река рядом. Дверь выломали. Таким чудесным образом и спаслись! КРЕСТЫ Этот случай произошёл тоже в бассейне Серебряной. Палыч вышел задать линию и произвести разметку шурфов. Шёл один. Идёт себе, тюкает топориком, засечки делает. Разметил, вернулся в лагерь и на другой день послал забойщика на линию: – Иди, Степан, линия небольшая, покопайся там. Через день Палыч пошёл принимать шурфы. Подходит к последнему шурфу, Степан копает. Вылез потом на отвал, расшуровал костёр, котелок поставил кипятить. Сидят, тихонечко чаёк попивают. Степан и говорит: – Слушай, Палыч, ты оглянись вокруг… – А что такое? – Оглянись, оглянись! Оглянулся геолог, а кругом кресты! Ветхие, но стоят ещё. Старый погост, всеми забытый, могилы уже сравнялись с землёй, а кресты сохранились. – Знаешь, Степан, – сказал Нельзин, – я ведь, получается, через кладбище с топориком прошёл и даже не заметил ничего. Не попалось мне ни одного креста. – Я тоже не сразу понял, вон три шурфа по пять метров выдал уже, пока первый крест увидел. Последний шурф копаю и боюсь: вдруг покойника выкопаю? И что, мне продолжать? – Да господь с тобой! Я сейчас в сторонке линию размечу. На погосте уже ёлки столетние стояли, не мудрено было оплошать. – А совсем рядом с Серебрянкой, километрах в пяти от посёлка, аналогичная история произошла, – продолжал рассказывать Палыч. – Там тоже деревенька когда-то стояла, на карте смешное название осталось – Луковка. В полевой сезон 1961 года работали мы с Владимиром Сергеевичем Кротовым, участником великой отечественной войны. Воевал он в конной армии Доватора. Заядлый рыбак был. Потом мы с ним вместе и в Мойвинской партии работали. Геологи как раз переезжали на новое место, время было позднее, вечернее. Вроде место неплохое, довольно живописное, роща берёзовая вокруг поляны. Быстренько развернули палатки-времянки, легли спать. Просыпается Нельзин утром, выходит из палатки и видит заросшие холмики вокруг палаток. Он сразу сообразил, куда они заехали. Когда проснулся Кротов, Палыч сказал ему: – Владимир Сергеевич, похоже на то, что мы на погосте разместились. А тут мужик мимо лагеря геологов проходит, геологи к нему с вопросом. – Да, ребята, вы палатки на кладбище поставили. Здесь целая трагедия произошла жуткая, – начал рассказывать мужик. – в 1937 году сюда семьи раскулаченных привезли с юга России. Человек сто, никак не меньше. Отняли у них все инструменты, только один топор разрешили оставить да одну пилу двуручную. Выдали им на всех мешок зерна и бросили зимовать. Они успели к морозам соорудить одну хату на сто человек… По весне в живых один остался, остальные перемёрли. Вот всех их тут и похоронили. Так над народом нашим издевались… – горько вздохнул мужик. ТРИШКА Эта история произошла в 1960 году на Серебрянской площади, в районе посёлка Межевая Утка, в междуречье одноимённой реки и реки Шурыш – притоков Серебряной. В Межевой Утке геологи наняли лошадь с телегой, погрузили на телегу вещи и потопали на свой участок. – Шли по свежим вырубам, и что характерно – подчеркнул Палыч, – тогда выруба чистенькими за собой оставляли… вдруг зайчики по травке разбежались. Как цыплята. Мы со Стёпой быстро скинули рюкзаки и оба погнались не за двумя, а за одним зайцем. Поймали его. Малюсенький совсем, меньше котёнка. Я за уши поднял его и за пазуху сунул. Притих сразу, не шелохнётся даже. В лагере я сделал ему оградку и выпустил его. Бросали ему разную травку, он хвощ хорошо ел, капустку сильно уважал. Есть начал сразу, ни одной минуты не медлил. Рос заяц очень быстро, на глазах прямо. Тесновато ему стало в оградке, мы её расширили. И как водится, дичь есть – будет и охотник. Появилась рысь, стала охотиться на нашего Тришку – так мы назвали зайца. Руководил нами тогда Саша Фондер-Флаас. У Саши была мелкашка. Рысь придёт ночью, шуршит тихонечко, но только Саша приоткроет окошко, сразу исчезает. Ну до чего чуткая и осторожная была! Понимала отлично, что среди людей охотится, а зайчатинки всё равно хотелось. Каждую ночь она в лагерь таскалась, того и гляди утащит Тришку. Тогда я его к себе в палатку стал забирать. Тришка, как котёнок, быстро привык в палатке. На ночь Нельзин засунет его в спальный мешок, погладит по шёрстке, он и спит вместе с ним. Тришка настолько привык к человеческому теплу, что едва Палыч спать соберётся, он уже сам в спальник лезет. Так и жили. Заяц привык к геологам. Когда все на работу уходили, он по лагерю туда-сюда шастал под опекой дежурного. А вечером люди соберутся у костра, Степан только за баян возьмётся, Тришка уже рядом сидит. Слушает. Играл Степан хорошо и своей игрой завораживал не только геологов, но и Тришку. Любой геолог или горняк позовёт зайца, он подбежит, сядет рядом и Степана слушает со всеми. Однажды Тришка потерялся. где? Никто не знал. обыскали всё в округе. Удрал, подумали геологи, или рысь всё-таки ухитрилась утащить его. Несколько часов Тришки не было, а все переполошились – настолько уже привыкли к нему и полюбили его. Палатка у Палыча маленькая была, крылья её по полу стелились. Он крылья приподнял, посмотрел, а Тришка свернулся калачиком и спит там себе тихонечко. Похоже, откомаров спрятался… Потом геологи переезжали на новое место. В Межевой Утке трактор трелёвочник наняли с коробом металлическим. А он громко тарахтит. Во время переезда Палыч за пазухой держал Тришку, а как на новое место приехали, выпустил зайца попастись. И тот от этого тарахтенья сбежал, конечно. С испугу! Погоревали геологи, погоревали, ну да что поделаешь! Грустные, они принялись за установку лагеря, надеялись, что, быть может, заяц вернётся. Прошло несколько дней. Сидят вечерком геологи у костра после ужина. Что-то забренчало на кухне. Во дела! Это Тришка по кастрюлям промышляет! Вернулся! И если бы в тот момент геологи не закричали в один голос: «Тришка!» – всё бы было просто замечательно. Но от радости геологи закричали так громко, что заяц крутнулся и снова исчез в кустах. На этот раз он удрал навсегда. #ВладимирКуртлацков

#ГеоргийФедотов