Горница

"Как выглядел и чем пах настоящий бал"

О балах мы хотим думать возвышенно. Ах, Наташа Ростова! Все наши представления – из кино или романов. И там, конечно, зашибись как романтично. Ну как в той смешной песенке: «Балы, красавицы, лакеи, юнкера, и вальсы Шуберта, и хруст французской булки…»
На самом деле, все было не так прекрасно. Даже совсем не прекрасно. И не дай бог современной Наташе оказаться на таком балу, она бы сбежала оттуда в ужасе через пятнадцать минут. И начхать на Болконского.
Итак, сперва наряды. Само одевание занимало часы. Юбки, кринолины, подьюбники, корсеты. Вот эти последние – настоящая экзекуция. Юным девушкам еще ничего, у них фигуры хорошие, а дамы в возрасте уже были упитанны, йогой и диетами никто тогда не увлекался, а ели много, просто черт знает сколько и до глубокой ночи. Никакого зожа. Свои пухлые тела дамы затягивали в корсеты с помощью нескольких человек. "Булки" жутко хрустели. Дамам было плохо, они с трудом могли дышать, но проклятый бал обязывал.
Кстати, у мужчин тоже были корсеты, утягивать животы. Армейская выправка достигалась банальными хитростями. Но дышать тоже было не слишком удобно
В восемнадцатом столетии требовались еше и обильные парики, усыпанные пудрой, нередко в них заводились вши. Но надо терпеть, терпеть, терпеть. Вши – это мелочь по сравнению с другими проблемами.
После мучительной процедуры одевания аристократы, наконец, втискивались в кареты, при этом за женщинами несли подолы их платьев: кругом была жуткая грязь. Москва и Петербург тогда еще совсем не похорошели. Престижные районы Москвы типа Остоженки и Хамовников регулярно затапливало. Последнее крупное наводнение случилось в апреле 1908 года, пятая часть города оказалась под водой. В Петербурге еще хлеще. Город уже стоял, но никаких гранитных набережных не было. Первую – от Галерного двора до Литейного дома – построили лишь в 1763 году. И дальше столицу неспешно одевали в гранит еще целое столетие. Прикиньте, по какой мерзкой жиже с весны до осени ходили и ездили все эти аристократы, цвет нации, лейб-гвардейцы в белых лосинах. Лишь высокие сапоги и выручали. О состоянии женских платьев лучше и не вспоминать, только утереться.
Рассмотрим теперь помещение, где давались балы. В любом приличном особняке непременно имелся большой зал. Как раз для балов. Все давали балы. Папаша Онегина, помнится, «давал три бала ежегодно». Тот дворец, куда ехала Наташа Ростова, находился в Петербурге на Английской набережной, и туда собирался явиться государь. Так что Толстой намекает: это дом высшего госчиновника, ну уровня нынешнего вице-премьера. И ясно, что зал был очень большой. Вроде простор. Но вспомним главное: тысячи свечей освещали этот зал. Окна плотно закрыты: мороз. Продукты горения заполняют все пространство. А еще парфюмы. Они были густыми и маслянистыми. Они пахли так, что если бы сейчас около вас оказалась женщина с таким ароматом, вы бы ее задушили. И этих парфюмов тут сотни. Воск, духи, а еще жир, которыми начищали сапоги офицеры. Очень атмосферно, как написала бы сейчас глупеньая девочка-блогер.
Косметика, между прочим, тоже была жутковатой, беленые лица дам превращались в маски. Мужчин не пускали без белых перчаток. Попробуйте целый вечер провести в лайковых перчатках дома, да вы чокнетесь. Кстати, был случай. Один раздолбай явился на бал, забыв перчатки. Это заметил Николай Первый, тот еще педант и зануда. Но поступил благородно: не выпорол, а отдал свои.
Перчатки можно было снять только во время ужина, на том спасибо. Но потом – надеть обратно.
Дамы были обязаны надевать лучшие украшения. Мало того, что штуки нелегкие, все эти сапфиры-изумруды – это ведь и понты, и индикатор вашего изысканного вкуса. Был еще ужасный случай. Княгиня Белосельская-Белозерская прибыла на придворный бал в платье лилового цвета, но украшения были совсем «мимо нот». Облажалась княгиня. Так на нее смотрели как на лохушку, а еще полгода обсуждали такое безобразное поведение. Довели бедняжку. Наша Оксана Лаврентьева им бы теперь ответила «кто тут лохушка», но предки Лаврьентьевой в ту эпоху в лучшем случае тачали сапоги или пасли овец.
Итак, бал! Люди съезжаются, людей очень много. И спустя минут тридцать в зале уже почти нечем дышать. Думаете, веера нужны были для красоты и прикрывать лукавые улыбки? Нет! Это были кондиционеры той эпохи. Дамы обмахивались рьяно, потому что корсеты давят, воздуха нет, им плохо.
В Пушкинскую эпоху стало чуть полегче: вошли в моду платья-туники. С высокой талией. Они даже не требовали корсетов. И ножки были видны получше. Чем Пушкин и наслаждался. А потом опять началось утяжеление сбруи – кринолины. Этакие каркасы из конского волоса. Походите всю ночь в таком каркасе, а весил он не так уж мало. Фитнес, конечно, но жестокий.
Но главный кошмар – танцы. Нет, сами по себе полонезы и менуэты были красивы. Правда, чесались головы под париками в 18 веке, но терпим, пляшем.
Танцев много, больше, чем на обычной дискотеке теперь. И все шли по строгому распорядку. Вот распространенный их ассортимент для первой половины 19 века: полонез, вальс, полька, лансье, галоп, вальс, франсез, полька, галоп, лансье, вальс, франсез, котильон… Да это с ног свалиться даже если с утра взбодрилась в бассейне. Но в бассейнах тогда не бодрились, мылись вообще нерегулярно.
В начале 19 века хитовым танцем стала мазурка. Дадим слово Юрию Лотману, лучшему знатоку эпохи: «Мазурка танцевалась с многочисленными причудливыми фигурами и мужским соло, составляющим "соль" танца. И солист, и распорядитель мазурки должны были проявлять изобретательность и способность импровизировать. "Шик мазурки состоит в том, что кавалер даму берет себе на грудь, тут же ударяя себя пяткой в centre de gravité (чтобы не сказать задница), летит на другой конец зала и говорит: «Мазуречка, пане», а дама ему: «Мазуречка, пан»…» (Лотман приводит цитату Смирновой-Россет).
Это уже практически спорт. Мазурка требует физической ловкости и быстроты. Разумеется, все потеют. То есть к жуткому амбре в душном зале добавляется еще один компонент.
А кроме того – дико грохочут сапоги с подковками. Кавалеры же лихо отплясывали. Есть воспоминания, как однажды этот стук просто заглушал музыку. Представляете весь этот ад?
И тогда дамы грохались в обморок. Это вообще было обычным явлением. Ну представьте, что вас на три часа запрут в жаркой вонючей комнате, где дикий шум. А еще заставят там носиться, выделывать коленца, в руках у вас кроме веера еще ридикюль и книжечка, где вы записываете кавалеров на будущие танцы. Органайзер 19 века. Да вы закричите: «Выпустите меня, я не хочу никакого бала! Свободу мне, свободу! Врубай Оксимирона!». Нормальная реакция современного человека.
Но ту ужасную пору вынуждены были терпеть, улыбаться, плясать, флиртовать. С багровыми от духоты и корсетов лицами. И падать в обмороки.
Есть знаменитая история, как на одном нашем балу, когда дамы грохались одна за другой, находчивый кавалер выбил канделябром окно. И в зале внезапно пошел снег. Обычная физика. Скопилось много влажных паров, и когда ворвался морозный воздух, пары стали превращаться в хлопья. Снег идет, и все в смятеньи...
Нет, это было тяжелым испытанием. И если молодые еще могли от души оттягиваться, особенно крепко выпив, то люди в возрасте буквально дурели от вони и грохота. А у них гипертония, диабет, тахикардия. Да, сейчас мы спокойно валим с корпоратива, если он надоел. А тогда уйти было нельзя: протокольное мероприятие. Хозяева бала зорко следят, кто как себя ведет, кто куда пошел. Уйти раньше – ну это как сейчас плеснуть вином в лицо начальнику. А уж если в зале император, либо кто-то из царской семьи – это совсем кирдык. Пока главный не ушел – стоять, бояться, плясать.
Уж не говоря о такой мелочи как туалет. Был же ужин в программе. Дамы же ели и пили вино, им было надо иногда выходить. Нет, вы представьте как они во всех этих панталонах-корсетах-кринолинах страдали. Это не выскочить «Ой, я на минутку нос попудрить!». Это церемония очень надолго, в сопровождении прислуги. Дама присаживается, остальные держат ее кринолины.
Нет, бал – сущая мука. Очень плохой корпоратив. Не верьте кино и романа.
Автор Алексей Беляков

Кошка

Пустынный дом, заброшенный жильцами
На самом деле и не пустовал.
Он вечно был наполнен сорванцами-
Любой мальчишка тут хоть раз играл.
По лестницам носились без оглядки:
«Войнушки», в «догонялки»... мало ли?
Здесь много мест, чтоб наиграться в «прятки»!
Придумать дети многое могли.
Тут было всё не просто понарошку,
А настоящий дом! Хоть дождь, хоть град!
Ну, а недавно в дом вселилась кошка,
И очень скоро родила котят.
Ребята над семейством «шефство» взяли!
Кормили и старались приласкать!
В коробке малыши смешно пищали-
Пушистые комочки. Целых пять!
Мальчишки расходились ближе к ночи,
И, не взирая на погоду дней,
С утра сюда бежали, что есть мочи,
Неся с собой кусочек повкусней.
Но как-то утром, бросив взгляд знакомо,
Застыл народ над зрелищем таким:
Со стороны заброшенного дома
Валил клубами вязкий черный дым.
Дом полыхал. И окна, словно гроты,
Чернели в стенах... Всюду гарь несло.
Пожарных поскорее вызвал кто-то,
Чтоб пламя с дома дальше не пошло.
Сбегались люди: взрослые, ребята...
Был слышен голосов неясный гул...
Вдруг кто-то громко выкрикнул: «Котята!»
И кто-то из ребят вперёд рванул!
Но всё же до дверей не добежали...
Родители, хоть, может и с трудом,
Мальчишек у порога задержали,
Не дав вбежать в горящий страшный дом.
Все слишком ясно правду понимали...
Что слишком поздно в старый дом бежать....
К груди мальчишек мамы прижимали,
До боли крепко, лишь бы удержать...
Пожарные в пути... Еще немножко...
Вдруг, изумлённо прокатилось : «Ах...!»
Из щели в двери показалась кошка,
Неся котёнка первого в зубах.
Пищащий груз — бесценный, невесомый-
Оставила подальше от дверей.
И снова вглубь охваченного дома
Вернуться поспешила поскорей.
Минута, две... и вот несёт второго.
Чуть опалён у кошки правый бок.
Разжала зубы... и к порогу снова...
Чтобы спасти еще один «клубок»...
Вокруг в оцепенении молчали,
Ни выкриков.. Ни чьей-то суеты...
Все про себя мгновения считали
И мысленно твердили: «где же ты...»
Вот на траве и третий, и четвертый...
И, хоть прошли минуты — не часы,
Стояла кошка на ногах нетвердо,
В ожогах вся, оплавились усы...
Текли по лицам слёзы поневоле...
Запомнит кошку каждый — до седин...
Её глаза — стеклянные от боли-
Смотрели внутрь... где был еще один.
Застыв лишь на мгновение снаружи,
И тут же силы новые найдя,
Хромая, прижимая в страхе уши,
Упорно шла вперёд, ведь там дитя.
Сирены на подходе завывали-
Пожарные почти что во дворах!
Сердца людей секунды отбивали,
Все ждали чуда, прогоняя страх.
Ползла до жути медленно минута...
Потом вторая... и опять тик-так..
И с каждым стуком сердца вера в чудо
Тихонько отступала. Как же так?
Из шлангов пена била по окошкам...
Вода напором.. но огонь внутри....
Но только вдруг...измученная кошка
С котенком показалась у двери...
Казалось это просто невозможным!
Изранена совсем, едва дыша...
Бедняжку подхватили осторожно,
И отнесли к котятам малыша.
Помочь сейчас ей было просто нечем.
Как подступиться? Вся обожжена...
Стонала чуть... почти по-человечьи...
Практически уже обречена...
И по щекам размазывая слёзы
Сейчас мальчишки вырвались вперёд.
Мольбы помочь, истерики, угрозы!
Ну сделайте хоть что-то, что спасёт!!!
И слёзы пацанов сильней укоров...
Не в силах растоптать сердца детей,
Врачи обычной подоспевшей «скорой»
Спасти пытались кошку, не людей.
***
Два месяца прошло с событий этих...
Уже котят спасённых не узнать!
Живут в пожарной части. Ну, а дети
К ним каждый день приходят поиграть.
А в мягком кресле — в уголке особом,
Где рядом стол и старенький диван
Живет отныне важная особа -
Для всех пожарных главный талисман!
Её зовут негласно просто «Мама»,
А кто-то «Героинею» зовёт.
Всё тело кошки покрывают шрамы,
Ожег последний скоро заживёт.
А истина всё так же непреложна:
Любовь даёт нам силы обрести!
На свете очень многое возможно,
Лишь нужно не сдаваться и идти.
© Ольга Гражданцева

Три самых кассовых фильма советского проката

На третьем месте — мелодрама Владимира Меньшова «Москва слезам не верит» (1979 г.). Ее посмотрели 84,4 миллионов человек.
Трогательная история о том, как три подруги ищут свое счастье в столице, покорила не только советского, но и зарубежного зрителя. В 1981 году картина выиграла премию Оскар как лучший фильм на иностранном языке.
На втором месте расположились «Пираты XX века» (1980 г.) с 87,6 миллионами зрителей. По сюжету этого остросюжетного боевика, советское судно с грузом опиума для фармакологической промышленности подвергается атаке пиратов.
Создатели фильма долго мучались с цензурой — чиновники возражали как против опиума, так и против урана. В конце концов, раздраженный сценарист Станислав Говорухин заявил им, что на корабль с тоннами пустых бланков партийных билетов на борту никто нападать не будет.
Абсолютным лидером советского кинопроката за всю его историю стала мексиканская мелодрама «Есения». В кино ее посмотрели 91,4 миллиона человек.
Грандиозный успех истории любви выросшей в цыганском таборе аристократки Есении и офицера Освальдо стал загадкой для советских критиков: незатейливый, хоть и любимый зрителем сюжет, отсутствие рекламы, известных актеров и зрелищных эффектов.
Критик Нея Зоркая объяснила популярность «Есении» так:
«Минимум новизны при комбинациях известного, красочность и яркость, «переживательность»... но все в умеренных пределах, не переходящих недолгих и сладких слез, легко высыхающих при благополучном и тайно предчувствуемом финале».