Предыдущая публикация
Кошубка
Переезд Митя помнил смутно. Мама разбудила среди ночи, одевала, пихала в сумки вещи. Папа ходил туда-сюда, носил что-то тяжёлое, хлопал дверью. До вокзала ехали на машине. Мите на колени поставили большую тяжёлую сумку, пахнущую шерстью.
Может быть, именно из-за этого запаха Митя так часто вспоминал потом Кошубку. Вообще-то мама ему уже давно объяснила, что «Кашубка» — это не имя, а название польской фирмы, да и пишется через «а», но в Митином сознании мамину вязальную машинку звали именно Кошубкой. Хорошее такое имя, тёплое и пушистое, как кошка в шубке.
На новом месте Мите не понравилось. Они жили теперь в комнате с бесконечно высоким потолком, под которым болталось на верёвках вечно сырое бельё, по полу гулял сквозняк, с общей кухни пахло капустой, отовсюду неслись крики и плач. Мама тоже стала кричать и плакать, а папу Митя почти не видел.
Однажды ночью в комнату ввалился какой-то большой дядька, мама пыталась его выгнать, но он не уходил. Митя, спросонья сообразив только, что маму обижают, вскочил, заслонил её собой и пихнул противного дядьку в живот.
Из комнаты их выселили. Мама говорила, что не из-за Мити, папа молчал. И снова куда-то ехали, только вещей стало, кажется, поменьше. Когда вышли из вагона, папа заговорил:
— Митяй, — сказал, — у деда характер тяжёлый, ты уж веди себя как следует.
Митя пообещал вести себя и-де-аль-но. Мама улыбнулась сквозь слёзы.
Дед оказался жутким. Высоченный, мрачный, всё лицо в шрамах, а вместо правого глаза неряшливая чёрная повязка. Митя хотел спросить, не разбойник ли он, но не стал. О таком не спрашивают. Митю втолкнули в дедов дом, следом затащили одну сумку.
— Митенька, веди себя хорошо, — всхлипнула мама. — Мы тебя заберём, как только всё наладится.
— Помни, что обещал, — сказал папа. Дед не сказал ничего.
И только когда машина скрылась за деревьями, увозя папу и маму, Митя тихонько шмыгнул носом. И украдкой осмотрелся. И увидел ружьё на стене и большую страшную палку в углу, и понял, что будет, если вести себя хоть чуточку не и-де-аль-но.
— Ну, проходи, чего встал, — сказал дед и легко подхватил сумку. Голос у него был грохочущий, будто по жестяному жёлобу уголь ссыпают. Митя сделал два крошечных шажка и заплакал. — Развёл сырость, — проворчал дед и ушёл куда-то. Наверное, за палкой.
Мите отчаянно захотелось выбежать из дома и припустить за машиной. Если попросить как следует, разве мама с папой его не заберут? Но едва он приоткрыл дверь, дед страшно крикнул:
— Не выпускай тепло! — И Митя закрыл поспешно дверь, разулся, снял пальтишко. Может, дед и не убьёт.
Потолки в доме были низкие, дед едва не задевал головой балки, да вовремя пригибался: привык, наверное. И сквозняков на полу не было, зато были вытертые тканые дорожки.
— Вон там твоё спальное место, — прогрохотал дед и поставил сумку на застеленную лоскутным одеялом железную кровать. — Покойной бабки постель.
Так и зажил Митя с дедом: слова сказать не смеет, глаза отводит, чтобы ненароком не разгневать, старается слушаться, а по ночам, лёжа в кровати покойной бабки, всё думает и думает про Кошубку.
Дед на Митю большого внимания не обращал. Если что надо, скажет, а так молчит. То ложку вырезает, то сети вяжет, то в лес или на реку на целый день уйдёт.
Мите, признаться, очень хотелось на реку, но дед его не звал. И ладно, и подумаешь! Лучше одному в тёплом доме сидеть.
Закроет Митя глаза и вспоминает, как щёлкает иглами Кошубка, как напевает себе под нос мама, как бормочет радио на кухне. А стоит чуть задремать, отпустить мысли в вольное плавание — и вот уже пушистая кошка Кошубка вяжет на спицах большой-большой дом, в котором будут жить мама, папа и Митя. Тёплый дом, уютный, с красной черепицей и большой печкой…
— Что-то ты хандришь, — заметил как-то дед, вернувшись домой прямо посреди Митиных мечтаний. — Ну-ка…
Он потянулся было, но Митя занырнул от него под одеяло — да так и просидел там до вечера. А за ужином дед смотрел внимательно, повернувшись чуть боком, чтобы наставить на Митю свой единственный глаз.
— Ты не заболел ли?
Митя изо всех сил замотал головой. Мало ли что дед с больным сделает! Может, в лес снесёт и там оставит, а может, огреет палкой. Мало ли!
После ужина дед снова ушёл, а вернулся уже после того, как Митя, вдоволь набоявшись темноты и духа покойной бабки, забился под одеяло и уснул.
С того момента Мите и вправду сделалось худо: вставать с кровати было тяжело, есть не хотелось. Дед теперь целыми днями торчал дома и поил его какими-то противными горькими отварами, а у Мити даже сил не было бояться.
— Ишь, истосковался совсем, — рокотал вполголоса дед. — И что мне с тобой прикажешь делать?
Митя закрывал глаза и думал о Кошубке.
Однажды дед снова куда-то ушёл, и Мите пригрезилось, что за гробом. Сначала уложил в бабкину кровать, изморил, теперь вот хоронить готовится. Интересно, а гроб тоже бабушкин?
Дверь тихонько открылась и сразу же снова закрылась. Митя зажмурился покрепче, слушая тяжёлые шаги.
— Ну-ка, Митрий, просыпайся, — велел дед. — На-ка вот.
На грудь поверх одеяла мягко опустилось что-то тяжёлое, и Митя приоткрыл глаза. Кошка! Большая и очень пушистая светло-серая кошка с изумрудными глазами.
— Будет тебе хоть такая компания, — сказал дед, — а там и мамка с папкой приедут.
— Кошубка, — прошептал Митя и слабо улыбнулся.
Саша Петренко
Следующая публикация
Комментарии 10