Предыдущая публикация
Платиновый блонд
Автор – Рассеянный хореограф
– Ууой! - раздалось из ванной. Ксения красила волосы. Зинаида Петровна поняла – опять неудача. Ксеня, её любимая квартирантка, студентка- историк, так готовилась к этой окраске, что Зинаида уже давно была в курсе всех её подробностей и даже помогала намазывать противно пахнущей краской затылочную часть. В парикмахерской Ксюхе испортили как-то волосы и она решительно не хотела туда идти. А волосы у Ксюхи были и так хороши. Зачем такую красоту красить, Зинаида не понимала. Но Ксюша утверждала, что седеет. Ее подружка – Наталья, с неимоверно красивым цветом волос, который восхитил Ксению, дала ей рецепт перемешивания красок, и теперь в ванной этот процесс производился самостоятельно. – Ой, мамочка моя! Ксеня подсушила волосы и вышла, наконец, в зал. – Зинаида Петровна, вы посмотрите на это безобразие! Как теперь быть? Волосы Ксюхи были как будто присыпаны тёмным пеплом, но хуже всего, что этот пепел очень сильно отливал зелёным оттенком, особенно в районе висков и лба. – Ну точно же по Наташиному рецепту делала, у неё - классно. а у меня ... – А какой цвет-то ты ждала? – Ну, как вам объяснить? Платиновый блонд. Такой пепельно седой с оттенком в платину и ..., – Ксюша не находила слов, чтобы обьяснить пожилому несведущему в современных тенденциях человеку этот цвет, и решила закруглиться, – Вы, наверное, не представляете такой. #рассеянныйХореограф_опусы А Зинаида Петровна представляла, она сразу вспомнила именно этот цвет волос очень даже живо. И пока Ксюша жаловалась по телефону Наталье, пока искала выход, она полезла в свои старые фотоальбомы.Она быстро нашла два фото.
На одной мать смотрела вперёд, была уже совсем старая – снималась незадолго до смерти.
Когда мать скончалась, эту фотографию Зина хотела печатать для памятника, но в последний момент фото заменила. Взяла фотографию более давнюю, где матери лет 75 всего, и сидит она немного боком, смотрит сквозь линзы очков, нежно улыбаясь. Волосы волнами уложены в короткой стрижке.
Она всегда была такая. Все напасти встречала спокойно.
– Не такой ли цвет ты хотела?
Ксюха взяла фотографию:
– О! Именно! Слушайте, а это кто?
- Мама моя, она умерла уж давно.
- Красивая. Вот только цвет этот платиновый у нее с годами пришел, в старости, а я сейчас хочу.
- У мамы с юности он такой был, – задумчиво сказала Зинаида.
- Как это с юности? Родилась что ли такая?
- Неет! Родилась чёрной, ну, темно-русой.
Зинаида показала ещё фотографии матери. Милое очень юное лицо, словно освещённое изнутри мечтательной мягкой полуулыбкой. Лицо отличницы, послушной маминой дочки, девочки с чёрной косой.
– Вот она. А потом война. Она разведчицей была. И даже местным героем, приглашали её одно время в школы, в ДК. Она, кстати, воспоминания писала. И тетрадки эти у меня. Теперь никому уже не нужны.
– Чё правда? А почитать дадите? – скорее, интуитивно попросила Ксюша.
– Да, конечно, – Зинаида уже пошла в свою комнату за дневниками матери, – Только чур – из дома не тащить. Знаю я вас, молодых! Потеряешь ещё, а для меня - это память.
Ксюха как-то бережно взяла в руки три толстых тетради. И только теперь поняла, что для неё это весомый сюрприз.
Она всегда интересовалась историей, а тут – живые воспоминания. Однажды в архиве, она уже читала вот такие от руки написанные воспоминания ветерана. Тогда они никакого впечатления на неё не произвели. Такое ощущение, что ветеран писал по заказу партии. Много воды о воспитании личности строителя коммунизма и победе во имя коммунистического будущего. А конкретики никакой.
Ксюша отправилась в свою комнату – не терпелось просмотреть. И уже там она забыла обо всем: и о зелёных волосах, и об ужине ... и о том, что здесь и сейчас войны нет.
Ксюша читала и не могла остановиться. Эта девушка с черной косой стояла перед глазами. И она запоем читала о том, как юная Кира пыталась попасть на фронт. Как хотелось ей этого!
Сначала были отчаянные безуспешные просьбы, обращённые к райкому комсомола, наконец долгий разговор в городе, где располагался ЦК ЛКСМ, результатом которого стал её отъезд в спецшколу, готовившую разведчиков для работы в тылу врага.
Догорало лето 43-го. Шла учеба. А потом, наконец, дождалась Кира первого задания. Они с юношей из её разведшколы – Сашей должны были быть заброшены глубоко в тыл врага. Легенда – они двоюродные брат и сестра.
Глубокой осенней ночью они прибыли на аэродром – небольшое расчищенное для взлётов и посадок поле. Остро пахло увядающей травой, прибитой недавним дождём. Ли-2 уже ждал их. Самолёт шёл в район Апостолово, крупный железнодорожный узел, в немецкий тыл.
Саша сидел, прислонившись к жёсткой внутренней обшивке и напряжённо думал о чём-то. Кира не спрашивала о чём. Может, также как и она, твердил про себя свою новую биографию: "Я - Бубенков Александр Иванович родился в Киеве ..."
И она ещё раз мысленно повторила: "Я из Минска, мать заболела и умерла, я приехала к тётке, но она уехала в Германию, остался её сын - мой брат ..."
Ксюха читала, перелистывая страницы дневника, сравнивала даты рождения.
О Господи, – думала Ксения, – эти ребята, которые выпрыгнули в глухую ночь с парашютами из самолёта в глубокий вражеский тыл, в лес, в неизвестность, с одной рацией, были моложе её на три - четыре года.
Ксюша продолжила чтение.
Кира была легка – маленькая и худая. Сильным воздушным потоком её подхватило и потащило почти параллельно земле.
Ветер рванул парашют в сторону, и она покатилась по холодной сырой земле. Затем собралась, потерла руками ушибленные места, подобрала скользящий шёлк парашюта и посмотрела вокруг.
Редела предутренняя мгла. Надо было как можно скорее уходить. Её обострённый слух уловил какой-то шорох. Неужели фашисты! Нет, в очертаниях движущийся навстречу фигуры она узнала Сашу.
Вдвоём, как и учили в спецшколе, они закопали парашюты, забросали сверху сухой листвой. Потом, отойдя на километр, спрятали поодаль от кукурузного поля рацию. Переоделись. Ни дать ни взять – крестьяне, каких немало бродило тогда по дорогам войны.
Стало быстро светать, словно кто-то невидимый лил сверху холодную светлую воду, разбавляя плотные сумерки. Было совсем тихо, мирно клубился над дорогой белёсый утренний туман.
Через два дня на юго-западном направлении начнётся форсирование Днепра. А сейчас здесь была тишина.
Они долго шли. Но вот из-за поворота показались две тяжёлогруженные подводы. Кира сдвинула на самый лоб край платка.
– Пидвези, дядьку!
– Сидайте, – откликнулся пожилой мужчина.
Вскоре нашлась подходящая квартира в бедном домике, хозяином которого был железнодорожный рабочий. Из-за болезни он остался дома, когда начала война.
Саша с осторожностью принёс домой рацию и установил её на чердаке, замаскировав в печной трубе. И уже к концу сентября они передавали в эфир первую радиограмму и получили первый ответ. Казалось об их существовании уже и забыли, но нет – им отвечали.
Где-то далеко думали о них, это придавало сил, наполняло их гордым осознанием своей нужности, значимости в тех событиях, которые развёртывались на правом берегу Днепра. Они наблюдали за железнодорожными составами, телеграфировали – сколько эшелонов пришло, сколько вагонов в эшелоне. Выходили на связь ежедневно.
В квартире железнодорожника стояла печь. На ней и спали ребята вдвоём. Никакой романтики или чуточку стеснения в этом не видели. Прониклись легендой: они - брат и сестра. Сашка обнимал Киру на правах командира и брата, и они крепко засыпали. Дни были тяжёлые и волнительные.
– Ты о чём думаешь? - однажды спросила Кира, глядя на лежащего рядом Сашу. Тот смотрел в одну точку.
– Вспоминаю как мы после футбола на Волгу бегали с пацанами купаться. Здорово было.
– А я всё вспоминаю, как мы по парку с мамой, папой и братиком гуляли. Оркестр играл, мороженое. Хочешь мороженого?
– Очень...
– И я...
На печи во вражеском тылу лежали два разведчика - угроза для фашистов. Маленькая девчушка с длинной черной косой и пацан-футболист. Они мечтали о мороженом.
А уж о платиновой седине не мечтали точно. Она вскоре пришла сама ...
А Ксения не спала всю ночь...
Ксюша читала, переворачивая страницу за страницей. Уже начало светать. Сегодня на пары идти, а у неё зелёные волосы. Что делать? Но вопрос этот растворялся, уходил на второй план: "Подумаю потом."
Ежедневные сводки от ребят Центр получал регулярно:
" Алекс - Центру. В течение пяти дней на станцию Апостолово ежедневно пребывало по три-четыре воинских эшелона с вооружением и боевой техникой, в каждом эшелоне по 20 вагонов."
Центр отвечал:
"Центр - Алексу. Поступающие от вас сведения представляют большой интерес."
Сведения передавал Саша ночью. Они по очереди дежурили на станции. Время было дождливое. Кира приходила с задания уставшая, насквозь промокшая, ложилась немного отдохнуть, а потом бралась за хозяйство. Надо было почистить чугунки, сварить что-нибудь сегодня на пропитание всем троим. Саша таскал воду с колодца, колол дрова, которые привозили со станции. Топил печь хозяин.
Хозяина звали Константин. И очень скоро он догадался, кого пустил на постой. Сейчас он работал на железной дороге, а значит - работал на немцев. Конечно, все знали, что наши наступают, и Константин надеялся, что такие квартиранты ему зачтутся.
Потихоньку и он начал сообщать ребятам некоторые сведения с железнодорожной станции. Делал это как-бы невзначай, в разговоре за обедом. Но ребята понимали – помогает.
Вскоре Кира наладила связь с местными подпольщиками. Здесь же, в Апостолово, они были не одни. Была ещё пара из их разведшколы, через них и вышли на подполье.
Работа, страх перед немцами, усталость и ответственность перекрывали трудности быта, не позволяли думать ни о чём. Раз в две недели они растапливали печь и мылись по отдельности на маленькой кухне: сначала мужчины, потом Кира.
В корыте она замачивала одежду, а стирали - каждый своё. Так решил Саша. В тот день валил снег, но бельё все равно пришлось развешивать на улице.
И вдруг на Сашу нашло веселье. Новости с фронта были отличные, настроение поднялось. Кира уже заканчивала вешать бельё, когда получила снежком в спину.
– Ах ты..., – в Сашу тоже полетел снежок.
Начался бой, где линией фронта служила верёвка с бельём. Бой перерос в рукопашную схватку, а рукопашная в неожиданные объятья и поцелуй Саши. Короткий, тихий, но совсем не дружественный. Настоящий поцелуй, как в кино. Саша ослабил объятия. Кира покраснела, схватила оставшееся бельё, начала вешать.
Саша тоже застеснялся, отошёл в сторону. А вечером на печи он уже её не обнимал, лежал поодаль. Кира хоть и не видела, но понимала – Саша не спит. От нахлынувшего счастья и ей не спалось дольше обычного. Ей давно нравился "брат", но проявить это Кира никак не могла. Они на важном задании. Какая тут любовь! Им это было запрещено. Но сегодня она поняла – Саша тоже влюблён.
Сашка был светловолосый, голубоглазый, худощавый и высокий. Он был активистом всегда. В спецшколу попал сразу, без обивания порогов, как у Киры. Дома его ждала мама. Отец пропал без вести в первые месяцы войны. Оба они, по сути, шагнули в войну со школьной скамьи. Что они видели? Благополучное городское детство. Здесь, в тылу врага, они учились всему: топить печь, готовить себе, стирать, служить Отечеству, ненавидеть врагов и ... любить тоже учились здесь.
Теперь эти знаки любви стали их тайной. Они не говорили об этом, но чувствовали, что между ними происходит нечто прекрасное. То Саша крепко сожмёт руку Киры, то нежно возьмёт за плечи, то погладит по спине. И каждое прикосновение Киры к нему наполняло её невероятным теплом. Она брала Сашу за плечо, когда он сидел за столом, а внутри клокотало что-то буйное и невероятно радостное. Наверное, это предчувствие хорошего будущего, думалось Кире.
И она уже представляла мирное время. Представляла, как они с Сашей идут по парку с двумя детьми, как играет оркестр, как поют птицы, работают карусели, а в руках у них – мороженое...
Ребята голодали, денег, выделяемых им центром, было недостаточно. Они экономили. Немного помогало подполье – какая-то женщина раз в неделю приносила им молоко и яйца. Это очень помогало.
В начале зимы в небе над Апостолом был сбит наш самолёт. Один из тех, которые прилетали бомбить железнодорожную станцию. Ребята видели как привезли немцы обгоревшие трупы лётчиков, как бросили их на площади и несколько дней не разрешали хоронить.
Саша сжимал кулаки:
– Сидим, затаившись, как мыши. В открытую бы с ними, с гадами.
Киру пугала его горячность:
– А тут мы разве не рискуем, не ходим каждый раз по кромочке?
А Сашке было стыдно за себя, за то, что он не там, где гремит фронт. И за чувства свои ему было тоже стыдно. Все воюют, а он тут влюбляется. Он замыкался, "включал" строгость командира, злился на Киру, но вскоре оттаивал.
Ксения читала и думала ...
Любовь перекрывала войну. Она была сильнее. Она по сути своей мудрости сильнее, потому что она – родитель жизни, она – добро и свет. А война – смерть, конец всему и ненависть. .
Здесь, в самом пекле войны, затрепетала молодая любовь, как птичка над извергающимся вулканом. А у Киры, у молоденькой девчушки, откуда-то из недр души всплывала женская житейская мудрость. Она не обижалась на выпады командира, она всё понимала. Чем больше человек наполняет жизнь любовью, тем меньше он готов думать о войне, и Саша этого боялся...
Ксеня взяла последнюю тетрадку...
Работать становилось всё труднее. Немцы начали приглядываться.
Однажды ночью, когда Кира спала, шумно с криком в дом вбежал дежуривший в ту ночь на станции Саша.
– Облавы готовятся, знакомый староста сказал! Кира собирайся. Константин, может вы с нами?
Константин уходить отказался, встал убирать дом за ушедшими ребятами.
Какая полная луна стояла в ту ночь над селом.
Кира с Сашей вовремя ушли из дома. Цепь за цепью, всё более плотным кольцом охватывали гестаповцы двор Константина. Это на двух-то молодых ребят. Они бегали по двору, и так и не обнаружив никого, увели хозяина. Больше о Константине Кира ничего не слышала.
А Ксении очень хотелось думать, что тот уцелел.
Саша с Кирой временно скрылись в доме подпольщика. Сообщили в Центр. Вскоре их переправили в соседнее село. Шло начало марта.
– Чё ж вы, робята, так одеты-то тонко? Морозы трещат, а оне без порток, – вещал мужичок, член подпольной группы, который должен был их везти. Он принёс пуховый платок жены для Киры и валенки для Александра.
На подводе, бесконечно расчищая снег, двигались они медленно. В телеге была замаскирована рация. С момента поцелуя прикосновения ребят были мимолётными. А сейчас, на 30-градусном морозе, Сашка обхватил своими длинными руками замерзшую Киру в охапку и шепнул ей на ухо:
– Война кончится и мы поженимся, да?
А Кира так замёрзла, что только мотала головой, закутанной в ворохи шали. Только потом она осознала, что это было первое в её жизни предложение руки и сердца.
– А мороженого не хочешь? – веселил он её в дороге.
– Неее, – дрожа и улыбаясь отвечала Кира.
Здесь попали они под проверку. На въезде в село немцы осматривали повозки. Сердце ушло в пятки и даже, несмотря на мороз, бросило в жар. Но, то ли немцы тоже замёрзли, то ли уже готовились к отступлению и были не особенно старательны, досмотрели телегу поверхностно, рацию не обнаружили.
В селе Чишмя ребята остановились в доме у дороги. Там жила хозяйка. Бойкая бабёнка держала коров. Ей требовались работники.
Отсюда Саше удалось передать важнейшее донесение: "В направлении Никополя прошёл 201 "тигр". Такое скопление мощной техники могло означать только одно: фашисты разработали план решительного наступления в данном районе.
Вскоре Кира заболела. Простыла всё-таки. Её лихорадило, она металась в бреду несколько суток. Позвали местного лекаря. Саша от неё не отходил, он поил её, обмывал, делал всё, что советовал фельдшер. И хозяйка на первых порах очень помогла – Киру отпаивали парным молоком.
Но прошел месяц, Кира уже вовсю трудилась на хозяйку, когда та проболталась своему приятелю - полицаю о подозрительных постояльцах. "Говорят – деревенские, на работу нанялись, а сами и коров-то не видывали. ЭНе подоить, не помыть нормально не могут. Да и в бреду девчонка какой-то Центр вызывала."
Гестаповцы не замедлили явиться. Это случилось ночью, когда Саша на чердаке летней пристройки к хозяйскому дому налаживал рацию перед очередным выходом на связь с Центром.
Всё произошло мгновенно: рухнула пробитая черепица, и открывшийся в проёме кусок звёздного неба заслонила фигура в каске.
Киру вытащили из постели, разрешили одеться и, грубо подталкивая автоматом, привели в местное отделение гестапо. Сашу закрыли в другой комнате.
Кира этой ночью нацарапала на стене надпись: " Алекс. 6 мая 1944 года". Она надеялась, что так наши узнают о судьбе своих разведчиков. Кира готовилась к расстрелу.
Ксения читала:
" А я сидела на холодном полу и думала: весна ведь, а у меня уже не будет прогулки в парке, не будет детей, и мороженого тоже не будет. И с Сашей у меня ничего больше не будет. И страшно было очень за него. А за себя, почему-то – не страшно."
Расправиться с пленными гестаповцы не спешили. Они выведывали сведения. И вот об этих днях Кира в своих дневниках практически ничего не писала. То ли стыдилась описывать то, что происходило там, то ли не хотела бередить душу. Почти месяц таскали её на допросы, то увещевая обещаниями, то избивая.
Но в мрачной одиночке Кира знала – наши наступают. Лёжа на сыром полу, она ловила отдалённый гул орудийных раскатов и улыбка освещала её осунувшееся лицо.
С Сашей происходило то же самое, его таскали на допросы, угрожали расстрелом, истязали. А потом вдруг оставили в покое. Саша решил –готовятся расстрелять.
Через месяц после ареста к нему в камеру втолкнули седую женщину, она упала на пол. Саша рванулся к ней, усадил её, убрал длинные волосы с лица.
– Саша! – позвала его женщина хриплым голосом, какой бывает после долгого молчания, и Саша содрогнулся, узнав Киру.
Они молча и тихо обнялись. Слёз не было. Была необычайная радость. Им суждено увидеться ещё раз, это ли не счастье! Он усадил лёгкую, как пушинка, Киру к себе на колени, она легла к нему на плечо, а он гладил её по голове.
– Волосы твои стали серебряными, они как свинцовая пуля. Это я виноват – не уберёг тебя.
Кира взяла прядь волос, посмотрела – только на концах остался прежний цвет, остальное - пепел.
– Это не ты, это война виновата. Это её пепел.
Кира впервые за месяц просто и спокойно уснула. Говорить не хотелось больше ни о чём. Саша был рядом, а значит – ничего не страшно
Утром его увели. Больше его Кира не видела. Через три дня её освободили. Части Советской армии так стремительно наступали, что немцы не успевали расправиться с пленными.
Только после Кира узнает, что Сашу немцы забрали с собой и расстреляли почти через месяц. Тогда, в июне 1944-го, для Киры закончилась война.
***
Ксения проспала лекции. Зинаида Петровна разбудила её уже в девять.
– Ты что, всю ночь читала?
– Ну, не всю, – Ксеня потянулась, – Но прочла все три тетрадки. Не могла остановиться, – Ксеня села, – Зинаида Петровна, какая у Вас мама героическая была. И дневники эти – шедевр.
После чая они вместе разглядывали архив хозяйки. С пожелтевших газетных вырезок на них смотрела седая бабушка-ветеран, волосы с отливом - мечта современной моды. А на груди – два ордена и семь медалей. А Зинаида Петровна гордо рассказывала, что один из орденов вручал сам Малиновский.
– А Сашу она так сквозь всю свою жизнь и пронесла. Она совсем не брала в рот мороженого. Так всю жизнь и не ела. Говорила, что раз Саше не суждено, то и она потерпит. А вот Там встретятся и отведают вместе, как и хотели. И отец мой, Царство небесное, всегда третий тост за Александра поднимал, ценил эту любовь.
Вокруг седовласо-платиновой Киры на всех фотографиях – школьники, студенты и ветераны.
И где-то рядом ... невидимый и горячо любимый Саша. Совсем мальчик – советский разведчик, только только познавший любовь, и так и не доживший до своего мороженого.
А Ксеня отправилась в парикмахерскую и стала темно-русой.
Ну его, этот платиновый блонд!
#рассеянныйХореограф_опусы
Следующая публикация
Комментарии 4