Дело происходило на военном поле, близ Красного Села. Государь (Николай Павлович) присутствовал при маневре гвардии корпуса против предполагаемого неприятеля; план маневра, заблаговременно составленный, был сообщен всем начальникам отдельных частей, и "все шло как по маслу". В известный момент Государь подзывает к себе флигель-адъютанта князя Р-а и отдает ему, приблизительно, такое приказание:
- Поезжай к командующему гвардейской кавалерийской дивизии генералу Пенхержевскому и скажи ему от меня, что теперь настало уже время ударить с его дивизией во фланг неприятеля и т. д. Понял ты меня?
- Понял, Ваше Величество, - и князь Р. стремглав скачет с полученным приказанием. Кавалерийскую дивизию находит он стоящую в бездействии с командиром впереди; подъехав к генералу Пенхержевскому, он передал ему волю Государя. Тот, находя привезенное приказание несходным с планом маневра, заявляет сомнение и просит флигель-адъютанта князя Р. повторить, после чего решается предпринять переданное флигель-адъютантом князем Р. движение (оказавшееся впоследствии совершенно противным желанию Государя).
Государь же в это время, выехав со всею свитою на возвышенное место, с нетерпением ожидал исполнения своего приказания; но дивизия не показывалась даже на горизонте. Потеряв, наконец, терпение, Его Величество дал шпоры своей лошади и в некотором волнении, со всем штабом, поскакал сам отыскивать генерала Пенхержевского и настиг его исполняющим движение в противоположную сторону.
Государь приказал остановить дивизию, или лучше сказать сам скомандовал ей остановиться, подозвал к себе дивизионного начальника и в гневе своем высказал ему много неприятных слов.
Как старый служака, Пенхержевский, опустив саблю, в безмолвии выслушал монарший выговор, не позволив себе ни слова в оправдание. Когда же Государь отъехал, высмотрев в свите флигель-адъютанта князя Р. и отозвав его к стороне: - Вы слышали, - сказал Пенхержевский, - а ведь я и на йоту не отступил от переданного мне вами приказания!
- Слышал, генерал, - почти со слезами на глазах отвечал князь Р., - и даю вам честное слово употребить все зависящие от меня средства, чтобы исправить мою невольную ошибку.
По окончании маневра, не сходя с лошади, князь Р. отправился прямо во дворец и просил камердинера доложить о себе Государю.
- Обождите немного, - отвечал камердинер, - Государь переодевается и сейчас выйдет. Нескончаемыми часами показались "бедному преступнику" минуты ожидания "грома и молнии". Наконец, выходит Государь.
- Что ты?
- Я принес повинную голову Вашему Величеству.
- Что такое, я не понимаю?
- Вы изволили давеча гневаться на генерала Пенхержевского, а он ни в чем не был виноват; один я во всем виноват, неправильно передав ему ваше приказание. Поникнув головою, князь Р. приготовился к неминуемой грозе.
Каково же было его удивление, когда с милостивой улыбкой Государь протянул к нему руку: - Спасибо тебе за твое ко мне доверие, которое даст мне возможность исправить все дело! Ступай себе домой и спи спокойно.
В тот же вечер, по всему лагерю рассылается приказ всем начальникам отдельных частей собираться завтра к 9-ти часам утра к ставке Его Императорского Величества.
В назначенный час выходит Государь и, обращаясь к собравшимся: - Господа, - говорит он, - я собрал вас, чтобы исправить мою невольную ошибку, которой вы все были свидетелями. Генерал Пенхержевский, пожалуйте сюда!
Вчера во время маневра я на вас сердился и высказал вам много неприятностей; к крайнему моему удовольствию осведомился я, что вы тут были вовсе невиновны и потому спешу снять с вас незаслуженное оскорбление; дайте мне вашу руку и скажите, что вы меня прощаете.
"Как теленок заревел" наш дивизионный начальник и бросился целовать протянутую к нему руку. Государь обнял его и заставил-таки вымолвить слово "прощаю". Потом, обернувшись опять к собравшимся:
- Флигель-адъютант князь Р., - кликнул Государь, - пожалуйте ко мне, - и когда тот вышел: - Еще раз благодарю вас за доверие вами мне оказанное, мне это очень приятно! И я бы желал, чтобы все здесь присутствующее, при случае, последовали вашему примеру.
Какое еще лучшее доказательство можно найти для удостоверения возвышенной, доброй и справедливой души Николая Павловича? Как! Самодержавный, могучий Император публично просит прощения у простого генерала в нанесении ему незаслуженного огорчения! И после этого бояться докладывать ему сущую правду, какая бы она ни была! Для меня это всегда бывало непонятно и часто заставляло меня страдать в продолжение моей службы.
Однажды (это было позднею осенью) Государю угодно было произвести маневры в самом близком от Петербурга расстоянии. Войска с утра были выставлены против мнимого неприятеля, якобы желающего овладеть столицей. День прошел, как и всегда, в сильной пушечной и ружейной пальбе и разных эволюциях.
Осенний день короток и холоден; а потому маневр кончился в совершенную темноту, и войска приказано было расположить на ночлег по окрестным деревням. Государь поехал ночевать в Зимний дворец, большая же часть свиты, в ожидании продолжения маневра на следующий день, заняла на ночь помещение в так называемом Красном Кабачке.
Лишь только Государь уехал, граф Орлов (Алексей Федорович) призывает меня и передает мне приказание Его Величества, состоящее в том, чтобы ранним утром поставить по московской дороге двух жандармов, одного у Петербургской заставы, а другого около Пулкова с приказанием никого из проезжающих не пропускать по шоссе, а сворачивать на проселочную дорогу, дабы они не могли помешать движению войск.
Оставив Орлова, я тотчас разослал имевшихся у нас ординарцев из линейных казаков и жандармов отыскивать командира лейб-гвардии жандармского полуэскадрона капитана Коллена для передачи ему означенного распоряжения. Ординарцы мои, промаявшись половину ночи по невылазной грязи и непроглядной темноте, возвратились с известием, что капитана Коллена никак найти не могли, потому что никто не знает, где он пристал на ночлег с полуэскадроном.
Что тут делать? Лишь только занялась зорька, иду доложить графу о нашей неудаче. Как "змеей укушенный", вскакивает мой граф:
- Что-о! И жандармы еще не стоят на своих местах, - воскликнул он в ужасе, - а Государь сейчас приедет! Ты, знаешь ли, что из этого беда может выйти? Уж как ты хочешь, а ежели Государь будет гневаться, я ему прямо скажу, что не я, а ты в этом виноват.
У меня даже силы не хватило отвечать. Слезы оскорбления чуть не брызнули у меня из глаз, и я поторопился выйти. Очень хорошо помню, что, выходя от Орлова, я прямо наткнулся на приехавшего петербургского генерал-губернатора, почтеннейшего и всеми уважаемого Павла Николаевича Игнатьева (еще он тогда не был графом), который всегда меня любил и ласкал.
- Здравствуйте, мой друг, - сказал он, протягивая мне руку. - Но что с вами? Вы так расстроены.
Я рассказал ему мою обиду.
- Ну! Не огорчайтесь, - возразил добрый Павел Николаевич; - я сейчас пойду к Орлову и разъясню ему, что вашей вины тут никакой нет.
Расставшись с Игнатьевым, я вышел на крыльцо, и первый попавшийся навстречу, - он и есть наш искомый капитан Коллен. "Помилуйте, где вы были? Мы вас ищем, как булавку, - обращаюсь я к нему. Ну, да нечего толковать! Посылайте скорее двух ваших жандармов" и т. д.
Вслед за сим иду к Орлову.
- Жандармы посланы, ваше сиятельство.
- Да? Ну, слава Богу! Да распеки ты, пожалуйста, хорошенько этого негодного Коллена; куда он там запрятался?
- Я не имею никакого права его распекать, тем более что он даже чином старше меня.
Тем дело и кончилось, немало испортив мне крови!
В то же время я счел нужным, для предупреждения новых и крайне горестных для меня сюрпризов, переехать на время лагеря на постоянное жительство в Красное Село для того, чтобы быть на слуху всего там происходящего и, чтобы, в случае внезапного прибытия туда Государя, иметь возможность распорядиться самому, не испрашивая, как милости, разрешения благодушного начальника.
Намерение мое было безотлагательно приведено в исполнение; но к крайнему моему огорчению, и эта мера не избавила меня от новой неприятности. В один прекрасный вечер, прочитывая ежедневные приказы по гвардейскому корпусу (постоянно мне доставляемые), я получаю сведение о том, что назавтра назначена стрельба в цель всей артиллерии, в присутствии Великого Князя Михаила Павловича; а так как к моей обязанности исключительно относилось только то, что касалось собственной особы Императора, то я и оставил эту статью без особенного внимания.
Ночью меня будит фельдъегерь.
- Что такое?
- Государь изволить присутствовать на стрельбе артиллерии, и ему уже выставлена подстава от Царского Села.
Внезапно слетает сон с очей моих и заменяется пером в руке. Печатать записки некогда, все нужно писать. Первая моя записка полетела с фельдъегерем в Стрельну к графу Орлову, остальные тоже разосланы по принадлежности, так что к 11-ти часам утра граф Орлов и все, кому надлежало быть, съехались.
Приехал и Государь, сели на лошадей и поехали на военное поле. Ну, слава Богу! Все обстоит благополучно, ученье идет прекрасно. Государь по нескольку раз благодарит все батареи; наконец, приказано ударить отбой, все по домам!
Батареи уже начали разъезжаться в разные стороны, когда Его Величеству вздумалось сделать еще одно построение, вследствие чего Государь, звучным и неимоверно громким своим голосом, скомандовал: "Конная артиллерия стой, равняйсь!".
Артиллерия не слышит и продолжает свое движение. Государь, проскакав несколько вперед, вновь командует еще более усиленным голосом: "Конная артиллерия стой, равняйся". Стук лафетов заглушает голос, движение не прекращается; тогда Государь оборачивается и спрашивает трубача.
Тут требуется некоторое пояснение. Когда Государь садился на верховую лошадь на учениях, смотрах, парадах и пр., два штаб-трубача конвоя Его Величества обязаны были за ним следовать, для передачи, посредством сигналов, его приказаний.
Николай Павлович так твердо знал все сигналы, что никогда не называл, а пропевал их трубачам своим голосом. Увы! Только тогда заметил я, что трубачи блистали своим отсутствием.
- Орлов, - раздался зычный голос, и мой принципал с рукою под козырек поспешил подъехать. Не знаю, в чем состоял их разговор; только по окончании его: - Государю, коляску, - крикнул мне граф Орлов, и я, сломя голову, поскакал по направлению, где должен был стоять экипаж.
Отъехав сажен 100, слышу за собою голос: - Самсонов! Самсонов! Я остановился. Это был флигель-адъютант граф Орлов-Денисов (Василий Васильевич):
- Ступай, Государь тебя спрашивает.
- Хорошо, - отвечаю я.
- Поезжай же ты за коляской, она вон там-то.
Возвращаясь назад, вижу я издали спешившуюся группу, окружающую Императора, и кто-то один верхом стоит поодаль и выглядывает в мою сторону. Лишь только он меня увидел, марш-маршем подскакал ко мне; это был герцог Максимилиан Лейхтербергский, молодой супруг Великой Княгини Марии Николаевны.
- Écoutez (слушайте), - сказал он, запыхавшись, - l'Empereur est furieux contre vous; ne lui répondez pas un mot, ou vous êtes un homme perdu! (Император в ярости на вас; не отвечайте ему ни слова, иначе вы потерянный человек!).
- Monseigneur, - отвечал я со слезами на глазах, - jamais tant que je vivrai cet acte d'intérêt et de bonté que vous daignez me témoigner ne sortira, ni de mon coeur, ni de ma mémoire (никогда, пока я живу, этот акт заботы и доброты, который вы соизволили засвидетельствовать мне, не изгладится ни из моего сердца, ни из моей памяти).
Подъезжая ближе к группе, я очутился за спиною Государя, прямо против графа Орлова, который, неприметными для других знаками, показывал мне, чтоб я отъезжал в сторону.
"Нет, - думал я, - это вздор! Пусть Государь меня видит, и сразу изольется на меня его правильный или незаслуженный гнев; а то хуже будет впоследствии, ежели накопится". Так и сделал. Объехав вокруг, я стал против Его Величества.
- А, пожалуйте-ка сюда.
Я соскочил с лошади и подошел на середину кружка.
- Что это значит, что как я ни приеду, всегда застаю какие-нибудь неисправности? Пора бы, кажется, вам привыкнуть к вашей обязанности? Ступайте-ка на гауптвахту.
Я повернулся, сел на лошадь и отправился в Красное Село к караулу, стоящему у самых ворот дворца, отдал офицеру мою шпагу и вошел во внутренность караульного дома, поручив лошадь ординарцу.
В непродолжительном времени в коляске возвратился Государь во дворец, за ним следовали в своих экипажах Наследник (Александр Николаевич), Великие Князья и прочие важные особы. Государь Наследник остановился у самой гауптвахты и вошел ко мне в комнату; все остальные, ехавшие за ним, почли за нужное последовать его примеру, и в один момент моя арестантская обратилась в самый что ни есть аристократический салон.
Бедный караульный офицер совершенно растерялся, не зная, что ему делать: стоять ли в строю на платформе или оборотиться со всем караулом лицом к высоким посетителям? Цесаревич заявил мне милостивое свое участие и спросил, "как это могло случиться, что трубачей не было на своих местах?".
- Очень просто, Ваше Высочество, - отвечал я: - трубачам раз навсегда приказано во время лагеря находиться при лошади Государя и вместе с нею выезжать, не ожидая никаких дальнейших приказаний. Ныне Его Величество изволил прибыть совершенно неожиданно, и трубачи, не получив о том сведения, не выехали; но все-таки я виноват кругом, что не заметил их отсутствия и не послал за ними.
Наследник был настолько ко мне милостив, что взял на себя выяснить Государю всю незначительность моей вины и вообще так утешал и обласкал меня, что я (очень хорошо это помню) позволил себе ему сказать: - Что вы делаете, Ваше Высочество? Государь изволил меня наказать, а вы неоценимым вашим участием делаете из этого наказания такую для меня награду, которой я не считаю себя достойным.
Государь, по возвращении с военного поля, тотчас же сел в дорожную коляску, чтоб ехать обратно в Царское Село, и в это время я очень хорошо мог расслушать его последние слова, обращенные к Наследнику: - Не могу же я взыскивать с трубачей; я взыскиваю с начальника, пускай посидит! Пошел! - и коляска помчалась.
Но едва Государь успел доехать до Царского Села, прилетел ко мне фельдъегерь с известием о моем освобождении.
Нет комментариев