Предыдущая публикация
Мамино письмо
«Здравствуй моя дорогая, доченька Тонюшка. С приветом к тебе и массой наилучших пожеланий твоя мама. Тонюшка, я вчера нашла на этажерке, когда прибиралась, почему-то раньше на глаза не попадался, листочек твой со списком жёнок, про которых ты писала. Это сколь же годков пролетело? Дай Бог памяти? Ты вышла замуж в восемьдесят втором году, в то время и писала. А сейчас на дворе две тысячи седьмой. Девка, дак почитай двадцать пять годочков пролетело. И вот что я подумала: а давай-ко расскажу тебе, доченька, как они жили-поживали всё это время. Досконально описывать не буду, а так, в общих чертах. Вдруг да когда-нибудь гоже будет тебе. Первой у тебя стоит Галинка. Теперь она Галина Викторовна Вересова. Помнишь, наверно, как за ней какой-то командир из Минькиной части приехал? Да откуда тебе помнить? Редко ты дома бывала. Оно и понятно – мужняя жена. Вы всё по югам разъезжали. Так вот приехал этот командир и увёз нашу Галинку. У них шуры-муры видно ещё в армии завелись. Правда на деревне говорили. Что он не велик и командир, всего младший лейтенант, но на погонах были звёздочки махонькие. Да порато далеко увёз он Галинку – в Германию. Раньше это называлось ГДР. И появилась она в деревне годков эдак через десять. Вся расфуфыренная, одёжа модная, причёска на голове шикарная. Идёт с мужем под ручку, а с ними два мальчика-близняшки. Девка, а сзади идёт адъютант и несёт ихние чемоданы. Это они с пристани шли. Матка у неё вся испереживалась дожидаючись дочери, они сулились кажной год приехать, а тоже то на юга ездили, то к неговым родителям. Богатые видно стали. Ну, думаю, она теперь и не поздоровается при встрече. Адъютант этот уехал сразу же, он из соседнего села, и как потом сказали ни какой не адъютант, а просто вместе служат, вот он и вызвался пособить им до места доехать. А назавтра: батюшки светы, и глазам своим не верю! Да ведь не изменилась Галинка ни капелюшечки. Волосы в хвост завязаны, платьишко надето, которое ещё, наверно, в девках носила, бежит босиком с ребятишками на речку купаться. А майор ейной в одной майке, в спортивных штанах до колен закатанных и тоже босиком, догоняет их. Бежат, хохочут, и мне, ты не поверишь, столь было радостно на них смотреть. Я сразу о тебе подумала: вот бы Тонюшка у меня так. А то ты одна-одинёшенька с Лёнькой на югах греешься. А тот, Руслан твой, бесстыжи глаза, и воймушки не воймует, что робёнку батько нужен. Прости, коли что не так написала. Болит за тебя душа. Гордая ты у нас. А я вот не такая, но тоже погордилась, не приняла твоего батька обратно. Года через три, приходил, просил прощенья, обратно просился, а я и разговаривать не стала. Сам свой выбор сделал. А в душе даже порадовалась, приговорив: «За что боролся, на то и напоролся». Тонюшка, учись прощать! Когда он умер от воспаления лёгких, это уж года четыре прошло, как он приходил ко мне, та зараза Варька, даже не соизволила фельдшерицу к нему позвать, сгорел он в одночасье, дак я себе, знаешь, как локотки кусала? Сутки в бане выла да сама себя корила. Проститься с ним не пошла, а вот в гости к нему на могилку часто хожу. Посижу на лавочку, папироску ему зажгу, выкурит, вторую поставлю, и всё разговариваю с ним. Сперва порато ревела у него на могилке, теперь только всплакну иногда, наговорюсь, и глядишь, полегчает на душе. Вот такая она жизнь, Тонюшка. Бывает и Руслан твой обратно придёт, дак ты сразу не прогоняй, поговори с ним. Ой, девка, понесло меня, а ведь про Галинку писала. Так вот убежали они купаться, а я полоскать бельё пришла. А Галинка из воды мне кричит: «Здрасьте, тётя Глаша! Как поживаете?» «Да всё хорошо, Галюшка, – говорю я ей. – А ты-то как?» «Да тоже хорошо! Витю у меня в Вологду служить перевели, теперь будем чаще к маме приезжать!» Такая хорошая жёночка из Галинки получилась. Хоть бы её майору бес под ребро не попал. Пускай у них всё ладом будет. Помоги им, Господи. Теперь обскажу тебе про Любку-цыганку. Через год, как ты уехала, умерла у Любки бабка. Похоронила её Любка честь-честью и затосковала девка. Часто по вечерам было слышно, как она поёт свою песню. Где-то в мае бабка-та умерла. А в июле опять цыгане наехали, стали табором на прежнем месте, за мостом. И ведь взыграла в девке цыганская кровь! Ушла Любка с цыганами. Заколотила она окошки в избёнке, замок на двери навесила, рассчиталась на работе и ушла. Жёнки сказывали, что Гришка Захаров караулил её, да прокараулил. Парень рёвушки-ревел, когда бежал вслед за табором. Говорят, что долго кричал: «Любушка, вернись!» Целую зиму от неё не было ни слуху, ни духу. А летом с табором объявилась. Дед у неё вожак в таборе, и души в Любке не чает. Но, (это мне Любка по секрету сказала, когда я при встрече спросила у неё про нагайку, слыхала, что там непослушных нагайкой учат), когда она не послушалась и зауросила, он перетянул её пару раз по спине нагайкой, на что Любка сказала ему: «Ещё раз тронешь – уйду!» А ещё через зиму она приехала уже с робёночком. Замуж Любка вышла за цыгана, всё как полагается. Тонюшка, а сколь она красивая, ты бы только знала! Волосы кудрявые по плечам, глазищи чёрные, что два омута, юбки широкие, на шее мониста, серьги до плеч. Ну, чистая цыганка. Только она не бегала по деревне, не гадала, не попрошайничала. Этого у неё не прижилось от цыган. И мужик ей под стать: кудреватый да чернявый. И тоже красивый. А Любка, как приедет, раскроет бабкину избёнку, ставни с окошек снимет, всё обиходит, а потом сядет у окошка и запоёт свою любимую: «Ой, то не ветер ветку клонит…». До костей, до дрожи пробирает эта песня, когда её поёт Любка. Последний раз, когда она приезжала, у неё уже трое ребятёнков было. Раскрыла Любка избёнку, обиходила её, а после подарила старой деве Пелагее, у которой своя изба вот-вот раскатится по брёвнышкам. Пелагея когда-то ещё по молодости дружила с Любкиной маткой. А потом, вышла она на крылечко, прислонилась к косяку и спела свою песню. После поклонилась в пояс, всем, кто пришёл послушать её песню, и сказала: «Прощайте, земляки, мои. Я больше не приеду. Дети в школу пойдут. Я хозяйство буду заводить, а то в каждый раз не знаю кого попросить за коровой приглядеть. Нынче цыгане ведут оседлую жизнь. Муж решил, что больше летом времени терять не будем на таборную жизнь. Простите меня, коли, что не так. Не поминайте лихом Любку-цыганку. А я вас никогда не забуду». Вот с тех пор мы её больше и не видали. --- Теперь у тебя написано «Бабушкина доля». Ну что сказать про бабушку? Ты и сама всё знаешь. того, как Григорий ушёл к Варьке, она пришла ко мне и со слезами просила за него прощения. «Что ты, мама, – говорю я ней, – да тебе-то за что прощения просить у меня? Ты-то в чём виновата?» А она мне и отвечает: «Худо видно я него, Глашенька, воспитала, раз он семью на эту потаскушку променял. Ладно бы путняя жёнка была, а то: лентюха-лентюхой». А потом и говорит ещё: «Помру я, Глашенька, скоро. Экой позор приняла на свою седую голову. Всю жизнь мужики погуливали, но с умом это делали, чтобы жёнка не узнала. Потрясут яйцами на стороне – и домой, к жёнке под крылышко возвращаются. А та и воймушки не воймует, что мужик из чужой кровати воротился. А тут бестолковой насовсем ушёл, да ещё чула на развод подал. Ох-хти-хти, грехи наши тяжкие» – столь горестно она вымолвила последние слова, что мне так её жалко стало. « Пускай, – говорю я ей, – разводится, знать такая моя судьба: одной век доживать». «Да разве ты одна? – спрашивает она. – Вон тоня замуж вышла, робёнки пойдут – будут тебе внуков на всё лето спихивать. А пошто ты только одну Тоня родила?» «Да хоть эту сумела выносить, – отвечаю я ей. Три выкидыша, не шутка в деле». «А я и не знала, пошто не сказывала раньше? Я бы тебя к бабке Василиске сводила?» «Не до этого было, да и не хотела тебя напрасно тревожить». Тонюшка, а ведь и впрямь одна-одинёшенька живу. И с внуком не довелось мне поводиться. Вот ведь как получилось. Просился ко мне в мужики Витька Погорелов, помнишь, он хромой ещё. Жёнка у него года с два как померла в то время. Не захотела я с ним связываться. Говорят: «Коли утреннее солнышко не обогрело, от вечернего худо тепла ждать». А ещё люди сказывали, что из-за неговых кулаков Дарья в доски ушла. Поколочивал он её пьяный. Вечно бедная в синяках ходила. Ну, дак бабушкина доля, Тонюшка, и закончилась на батьковом предательстве. Помнишь, она в ноябре того же года и померла. Вы с Русланом тогда вместе на похороны к ней приезжали. А на батьковы ты так и не приехала. А вот на свою свекровушку я не пообижусь. Мы с ней в согласье жили, за всю жизнь ни разу не бранивались. Ну, про Петровну нечего рассказывать. Как увезла её Катерина. Так они больше и не бывали в деревне. Дальше у тебя написано: «Зинкино письмо. Не забыть отправить». Не знаю, писала ли ты про неё, но Зинка молодец. После ухода мужика к молодой стерве, она не спилась, не сгулялась, а одна, с Божьей помощью подняла детей. Всех вырастила. Кого-то уже выучила, кто-то учится ещё. Тоня, а ведь не сложилась семейная жизнь у Зинкиного мужика. Жёнка-та у него оказалась гулящая. Родила нему двоих робёнков, а бывает и вовсе не неговых, всяко люди поговаривали, да и опять загуляла. Мало того, что она свою семью разбила – загуляла от мужика, она и Зинкину разбила, а теперь и с Зинкиным мужиком развелась – за третьего вышла, двоих робёнков там без батька оставила. То есть ещё одну семью разбила. Её иначе как потаскуха, не назовёшь. А Зинкиному мужику так и надо, сам виноват. Про него говорят: «За что боролся, на то и напоролся». Теперь вот бегает от одной бабы к другой, а к Зинке на поклон не идёт. Понимает, что не простит, не примет обратно. Зачем он ей теперь? Самое тяжёлое время она пережила. Анна. Анне у нас повезло в жизни, с мужиком то есть. Даром, что не молодая замуж выходила. Она Алексею, через год после рождения дочки ещё двойню народила. Два мальчика. Миня и Гриня. Девка, они похожи меж собой, как две капли воды. И что вытворяли. Один не выучит уроки, другой за него отвечает, и наоборот. Это сколько уж ним? Дай Бог памяти. Дашку она родила в восемьдесят первом, значит парничков – в восемьдесят втором, ты в то лето свою курсовую работу писала, а они них перед Новым годом и родила. Сейчас седьмой год, значит им по пятнадцать годочков. Они в этом году школу заканчивают и в училище собираются. Хотят, как батько, шоферить. А Даша в десятом учится, живёт в интернате, за Двиной. Там десятилетка. Она собралась на учительницу литературы и русского языка поступать учиться. Говорит: «Поеду поступать к тёте Тоне в институт. Буду в нашей школе ребят учить». Алексей мужик, куды хошь. Ничего из рук не выпадет. Всё умеет. Домик Анне отремонтировал – любо-дорого смотреть. Сколь я радёхонька за неё. Теперь напишу про Татьяну. Хорошая она жёнка. Кирюша в армию собирается, окончил училище в районе, кучу всяких специальностей наполучал. Весной не попал, заберут осенью. Ему кабыть то ли в сентябре, то ли в октябре уже и девятнадцать исполнится. Мамка негова, кукушка, сперва ещё года три девке нервы мотала, требовала робёнка обратно. Да токо суд него Татьяне присудил. Потом эта матка какое-то время не появлялась. Когда Кирюше исполнилось десять лет, явилась снова. Ей кто-то сказал, что в десять лет, робёнок имеет право сам выбирать с кем ему жить. Вот она и понадеялась, что парнишко с ней уедет. Да не тут-то было. Не пошёл Кирюша с ней. Мне дак кабыть и жалко тогда её стало. Да токо не зря в народе говорят: не та мать, что родила, а та, что вырастила. А у неё с Матвеем ещё трое своих народилось: два парничка и деушка. А Нюрка-брекотуха всё никак не успокоится. Всё так же, как сорока, трещит на всю деревню. Она недавно юбилей отметила – семьдесят годков. Пригласила и Татьяну с Матвеем. Татьяна весь день хлопотала, накрывая Нюрке столы. Так она, змеёвка, посадила сноху за самый краешек стола, и кабыть и не заметила этого. Это жёнки у колодца назавтра рассказывали, кто был на пиршестве Нюркином. А Татьяна не погордилась, посидела с краю для приличия, потом шепнула что-то Матвею, и ушла. Где-то примерно через полчаса, Матвей встал, поздравил мать, извинился, что уходит рано и тоже ушёл. А ведь она внуков даже не позвала в гости. А уж Кирюшку-то могла бы. Парень ранёхонько женился, ещё летом, незадодолго перед Нюркиным юбилеем, так она у него на свадьбе два дня гуляла, песни во всю глотку пела. А Кирюшкина матка сперва на восемнадцать годков к нему приехала. Слёзно прощения просила, и чтобы позволили новой раз к сыну приезжать в гости. Татьяна, добрая душа, конечно, всё простила и разрешила приезжать. А матка у Кирюшки остепенилась, замуж вышла, двух робёночков из детдома взяла – деушку и парничка. Дак на свадьбе у Кирилла, они всей семьёй были.Больно рано он женился. Да говорят: любовь не картошка, не выбросишь в окошко. Знать так оно и должно быть. Вот токо дождётся ли молодая него из армии? Вот в чём вопрос. Бывает и дождётся, коли робёночка сотворили – не до гулянок будет. Она, Ленка, Марьи Куличихи дочи, на годок постарше Кирюхи, вроде неплохая девка. работает телятницей и заочно учится на зоотехницу. Автор Лилия Синцова
Следующая публикация
Нет комментариев