Не его дело...

– Ты серьезно думаешь, что вот из-за этого я тебя прощу? Скажи спасибо, что заявление не написали! – Алина захлопнула дверь перед носом Димы. Молодой человек помялся несколько минут на лестничной площадке и пошёл вниз. Цветы он оставил на одном из подоконников между этажами. Улица встретила его свежим весенним воздухом, едва ощутимым шлейфом женских духов и дождем. Дима похлопал по карманам, достал сигарету и затянулся. – Возле подъезда вообще-то курить нельзя, молодой человек. – в ближайшем окне тут же нарисовалась бдительная жительница. – Общественное место. – Да я знаю, я же не мешаю никому. Да и дождь идет. – Мне мешаете, уходите отсюда или милицию вызову. – Из-за т

Вот и дождалась Ольга Сергеевна от сына весточки....

Измаялась она совсем. Ночами спать не могла. Все думала, почему сын не пишет и не звонит. Наконец душа успокоилась. Пришла телеграмма, где было всего несколько строк, но зато каких. "У меня всё хорошо. На днях выезжаю. Люблю. Скучаю. Петр" Теперь сынок точно приедет. Ещё немного подождать, и она наконец обнимет родную кровинушку. Сколько же они не виделись? Нет. Не вспомнить ей. Все дни как один в черном цвете. Спроси ее какая вчера погода была, и то не скажет. Спроси, что она сегодня на завтрак съела, не ответит. И вот такая радость, весточка от сына. Ольга Сергеевна едва дождалась утра. Чуть появилось солнышко, а она уже по деревн

Это был второй послевоенный год, весна.

За одной партой со мной сидел Заур Казишвили. Про подобных говорят, что у него шило в попе. У Заура их было не меньше двух сразу. И постоянно рот до ушей. Что бы он ни делал, постоянно рот до ушей и какие – то телодвижения. Ну не мог он быть неподвижным ни минуты. Даже на чистописании и то елозил попой по сиденью туда – сюда, высунув язык от усердия. Мне было непонятно, как можно что – то написать, но у него получалось. Каллиграфом, правда, он не был, так ведь и я - тоже. Его отец, майор Казишвили, был комендантом гарнизона. Огромный такой носатый широченный дядька, с волосатыми большущими лапами и гремящим голосом. Когда он впервые пришёл к нам в

ПЕРЕПЕКЛИ..

Сыро, душно в избе Ермолиных. За столом у маленького окна, в свете смрадно коптящей лампы, шорничают старик Ермолин вместе со старшим сыном Терёхой. Жена Терёхи, крутобокая Анфиска гремит ухватами, переставляя чугунки. Старуха уже несколько дней как отправилась с товарками по куски. Рябой низкорослый Петруха мечется «по хозяйству» со двора в избу, украдкой поглядывая в угол, где на нарах, за грязной ситцевой занавеской, лежит его Матрёнка, родившая накануне девочку-первенца. Дочка слаба и не хочет брать затвердевшую грудь. Матрёна обтирает маленькое сморщенное личико, с тревогой вглядывается в мутные глазки и упорно мажет поджатые губки прозрачным молозивом. - Хватит избу студ

НЮСЯ

У Егора Прохорова умерла жена. Так и не оправилась от последних родов. Тут бы горевать и горевать, да пятеро ребят осталось. Старшему, Николке, девять. Илюшке – семь. Близнецам Саньке и Лёшке по четыре. И младшей только три месяца, Алёнке, доченьке долгожданной… Некогда горевать, когда дети есть просят. А уложит всех, полночи сидит в кухне, курит ... Поначалу Егор сам, как мог, крутился. Ну, свояченица приезжала, помогла чуток. Родных-то у них больше и не было. Хотела забрать Саньку с Лёшкой, мол, тебе полегче будет. Потом из опеки какой-то, что ли, приходили двое. Предлагали всех детей в интернат отдать. Никого никому Егор отдавать не собирался. Как это – родных детей кому-то отдать?

Он уже несколько дней лежал у дверей, ведущих в подвал дома...

Все проходили мимо, не обращая на него внимания. Признаков жизни он не подавал. Ни голосом, ни малейшими движениями. Он медленно умирал. От тоски и ненужности. Но его домашние ещё возились с ним, проявляя заботу и, принося какую-то еду, помогая ему хоть что-то съесть. Они укрывали его тёплыми вещами, гладили по головке. Из глаз его, которые перестали источать весёлый блеск, медленно текли горячие слёзы, которые совсем не высыхали. Он безразлично смотрел на окружающий его мир. Но усталый и больной мозг ещё выдавал сюжеты из немногих прожитых лет. Особенно к ночи вспоминалась ему та жизнь, чётко и ярко. Он всю ночь глядел на звёзд

Без четверти зима

А за окном — без четверти зима, И странное волнение на сердце. Сутулятся бетонные дома В пустых попытках как-нибудь согреться. А за окном — без четверти декабрь, Там звёзды опускаются на крыши, И даже скромный уличный фонарь Мне кажется значительней и выше. А за окном — без четверти «ноль ноль», Ты спросишь, почему же мне не спится… «Ещё чуть-чуть. Прошу тебя, позволь Перешагнуть ноябрьскую границу». Автор Любовь Козырь, 2013

Любава

Характером Любава была крута! В деревне все говорили: кремень-девка. Попусту не болтала, а если уж скажет, то и возразить нечего. Строга была. И то сказать: без родителей осталась рано, со старенькой бабушкой, много работы приходилось с малолетства делать, много забот выпало. Выросла Любава пригожая, работящая, к людям почтительная, на гулянье веселая. Вскоре и жених ей нашелся - Игнат, на соседней улице их дом стоял. Парень красивый, высокий, силы не занимать. Стали готовиться к свадьбе. Любава уж так хотела семью, чтоб как у матушки с батюшкой была - дружная, крепкая, работящая, и деток очень хотела. Знала, как трудно одной расти. Замечталась она о том, как жить станут с Игнашей,