Окаяныш (1)
- А можа не надо тебе сюда? – сквозь мерный шум леса пробивается шёпоток деда. – Не пожалела бы после. Только черту переступишь – так всё!
- Какую черту? – Мила отчаянным усилием продирает глаза и зевает.
Лохматый серый хвост мельтешит почти перед самым носом, тощий волчара торопится, прытко бежит по просеке, мышцы на задубевшей коже спины вздуваются буграми от усилий.
Откуда здесь взялся волк? Почему у него человечья спина? И тело?! Тело - человечье??
Повозку резко встряхивает на ухабе, и сонная одурь слегка отступает.
Голова будто отлита из чугуна, и дятлом долбится под черепом боль.
Застонав, Мила прячет лицо в ладонях, трёт с силой, пытаясь сбросить липкую морочь и, снова взглянув, облегчённо вздыхает.
Нет никакого волка. Только лошадка в серых яблоках неспешно тянет вперёд телегу, да дед-возница сильнее кутается в овчину, дымит вонючим самосадом. Кряхтит.
- Не передумала, птушачка*? - не поворачиваясь на Милу, спрашивает дед. И добавляет, не дождавшись ответа. – Скоро тебе слезать. Вишь, сосенку-кривулю? От неё и пойдёшь. На пригорку взберёшься, а там уже и Рубяжы.
- Долго... идти? – Мила снова зевает. Картинка начинает расплываться, являя взору уже знакомого волка.
Мила хочет показать на него деду, хочет спросить про эту странность, но от нового сильного толчка заваливается на бок и соскальзывает с телеги...
- Милушка! Ми-ла! Да ты никак спишь! – баба Жоля склонилась низко-низко, обдав Милу запахом сдобы и пересушенных под солнцем трав. – Умаялась, бедная. Ты в дом поди. Приляжь. Я печеного принесла, густянку** оставила. Всё свежее, сытное. Поди поешь.
- Что-то я расклеилась... – Мила не сразу смогла переключиться ото сна к реальности, и только через пару секунд сообразила, что так и сидит на старом бревне, приваленном к стволу раскидистой, улепленной незрелыми еще плодами, яблони.
- Ну, то понятно. Цельный день в дороге любого вымотает. Ты, давай-ка, проходь в дом. Шчас поешь-попьешь, и полегчает.
- Спасибо. Наверное, мне и правда нужно поесть... – Мила послушно побрела сквозь густую поросль ромашек и мяты к покосившемуся крылечку.
В сумерках запущенный сад изменился, деревья сделались будто больше и шире, свисающие с ветвей плетистые розы душистыми занавесками колыхались от легкого ветерка. Редкие огоньки светляков мелькали среди травы, и кто-то выводил за деревней бесконечно повторяющуюся длинную монотонную трель «зип-зип-зип-зип-зип...»
Мила толкнула рассохшуюся дверь, вошла в низенькие прохладные сени. Запах старья снова ударил в нос - баба Жоля хоть и приглядывала за домом, но ни уборкой, ни проветриванием себя не утруждала.
Комната в доме была только одна – с настоящей печью и порядком расшатавшейся мебелью. Старенький сервант у стены, стол, пара стульев, грубо сколоченная лавка. На полу выстроились плотно перевязанные бечевой коробки, пара корзин, прикрытых тряпками, и деревянная бадейка без дна. Стараясь ни обо что из них не запнуться, Мила направилась к столу, а бабка щёлкнула выключателем на стене, оживив свисающую с потолка тускловатую лампочку без плафона.
- Сядай сюда. – громыхнула стулом и смахнула полотенчико с широкой расписанной петухами тарелки. На ней по кругу пристроены были пышные золотистые пирожки, а по центру помещался простой кувшин, запотевший от холода. – Вот. Пироги с капустой, как ты любишь. Густянку передержала немного, её ложкой черпай. Я к себе пойду, а ты запрись. Да окна не отворяй в ночь. Шчас поешь и спать ложись. Утром поговорим.
- Откуда вы знаете, что я люблю с капустой? – хотела спросить Мила, но засмотрелась на полустёртую от времени надпись на столешнице. На самом углу криво и косо выцарапано было «окаяныш», и перед глазами вдруг возникла другая картинка: лопоухий Лёшка, вывалив от усердия язык, чиркает по столу длинным гвоздём, то и дело поглядывая на бабушку. Альвина Людвиговна - баба Аля, помешивает что-то в кастрюльке на печи и не сразу замечает этот акт вандализма, а когда замахивается на внука полотенцем, тот с хохотом выскакивает за дверь.
- Ах, окаяныш! Да чтоб у тебя руки поотсыхали! – беззлобно причитает ему вслед баба Аля. – Что ж ты не остановила его, Милушка! Он, н.е.х.р.и.с.т.ь, так всю мебель попортит!..
Опять! Третий раз за сегодня! Непонятно откуда взявшиеся воспоминания! И баба Жоля, встретившая её как старую знакомую! И яблоня, на стволе которой под отошедшей корой выцарапано, совсем как здесь, едва различимое «Мила».
- Милушка! Да что с тобой? – баба Жоля смотрела с беспокойством. – Об чём задумалась? Или увидала что-то не то?
- Нет... всё нормально. – Мила заставила себя улыбнуться. – Спасибо вам! Я поем и лягу.
- Я бельё свежее постелила, можешь не привередничать. И матрац протряхивала, и на солнушке сушила. Уж третье лето так делаю, обещанное держу.
Она постояла еще немного, и, поправив выбившиеся из-под платка прядки, наконец-то вышла. Тихо скрипнула дверь, простонали продавленные ступеньки, и Мила осталась одна среди тишины и уныния давно покинутого хозяевами дома.
Устало опустившись на стул, она разломила напополам пушистый пирожок, вдохнула аромат сдобы и пряностей. Начинка оказалась вкуснейшая – хорошо прожаренная с луком и томатной пастой капуста была щедро сдобрена перцем, тесто тоже не подвело – чуть сладковатое, пропечённое, слабо отдающее тмином и розмарином. Поворошив ложкой густянку, Мила подцепила кусок и зажмурилась, ощутив на языке давно позабытую сливочную кислинку. Хотя – почему позабытую? Ей никогда не доводилось раньше пробовать йогурт, сделанный на сквашенном кипяченом молоке.
Стоп! Баба Жоля не говорила, что это йогурт! И уж тем более не расписывала рецепт! Откуда же тогда у неё в голове эти знания?
Аппетит сразу угас. Мила отодвинула кувшин, еще немного поковыряла начинку у пирожка, а потом снова провела пальцем по вырезанным буквам, повторяя тихонечко странное резковатое словечко.
Окаяныш. О-ка-я-ныш.
И в голове тут же закружили смутные, но такие знакомые воспоминания.
Она, совсем маленькая, прячется за стволом яблони, а Лёшка смешно бегает вокруг на четвереньках, припадая к земле и взлаивая словно разыгравшийся щенок. Уши торчат лопухами, дыбится хохолок волос надо лбом и рыжие глаза почти теряются среди коричневых крапушек веснушек.
- А ну, домой, окаяныш! – кричит от крыльца баба Аля. – И ты иди с ним, Милушка, я «дамские пальчики» испекла.
Она щурится на солнце, смотрит из-под руки и когда Лёшка подбегает поближе, заключает его в объятия и принимается целовать. Тот отбивается, мычит, а потом замирает и только легонько продолжает подрагивать спиной под заношенной старенькой майкой.
- Ох, ты ж, горе моё! – неожиданно всхлипывает бабка и утыкается внуку в нагретую солнцем макушку.
Мила выныривает из-за ствола, бежит к ним по траве через сад. Во рту разливается сладко-ванильный вкус любимого печенья. Рассыпчатые, воздушные, с горкой сахарных крупинок по верху, «дамские пальчики» Альвины Людвиговны представляются шедевром кулинарного искусства. Больше ей никогда не доведётся пробовать такую вкусноту...
- Нет! – собственный голос выдернул Милу из глубины воспоминаний. - Хватит с меня загадок! Довольно!
Обхватив голову руками, она замерла, пытаясь унять разрастающуюся тревогу. Странности нанизывались друг на друга как бусы на нитку, но у неё не осталось сил, чтобы их разгадывать.
В тишине было слышно, как колотится сердце, и где-то далеко у леса ему вторит непрекращающееся «зип-зип-зип-зип-зип...»
Духота стояла нестерпимая, и Мила рванулась к окну, потянула хлипкую деревянную раму, не сразу сообразив откинуть задвижку.
С треском окно распахнулось, и в комнату поползла ночная прохлада и свежесть. Сладкий аромат роз, запахи близкой реки и прогретых за день сосен немного успокоили и снова перенесли в детство.
Ногам сделалось горячо, доски пола превратились в речной песок. Впереди на воде заскользила сияющая дорожка, и чей-то голос рядом проговорил негромко: «Сегодня ночь Солнцестояния, будут костры и танцы! Будут пускать венки по реке!» Мила знала, что так поступают каждый год. Это традиция. Потом, после того как парни выловят венки из воды и вернут хозяйкам, их следует повесить возле домов - как символ, как знак. А старые венки обязательно сжечь, и пепел ссыпать в реку.
- Когда-нибудь и ты сплетёшь такой венок. Непременно сплетёшь. - шепчет голос, и Мила хочет повернуться к говорившему, хочет взглянуть на него, но шея не подчиняется ей, делается как деревянная...
Вынырнув из очередных воспоминаний, Мила обнаружила себя почти по пояс высунувшейся из окна. Что же с ней происходит? Ещё чуть-чуть и она кувыркнулась бы во двор!
Здесь было невысоко, лишь буйно разрослись среди травы высокие разноцветные мальвы и где-то на земле шевелились и тихо ползали жабы.
Как же она боялась их в детстве! Бородавчатых, неповоротливых, грузных. И всё равно постоянно искала в саду...
Темнота стояла кромешная. Фонари не горели. Луна затерялась среди туч, и в отдалении над лесом тихо погромыхивало, подгоняя дождь.
В деревне давно спали. Только из её окна падал на землю одиноким пятном яркий жёлтый прямоугольник. Мила спохватилась, что сама торчит в проёме словно в телевизоре, и поспешила затворить створки.
Занавески к окну не прилагались. Нужно было срочно вырубить свет. Но едва Мила двинулась в сторону выключателя, как лампочка мигнула и погасла.
- Она перегорела. Или накрылись пробки. – чётко проговорила Мила вслух. - Так бывает. Это очень легко исправить.
Чувствуя себя дурочкой, она повторила фразу несколько раз, и привыкнув к темноте, осторожно переместилась к кровати.
Чтобы ни случилось - разбираться с этим она будет уже завтра, а сейчас нужно поспать.
Завтра с утра она обязательно спросит у Жоли, как пройти в заброшенную деревню. Тот дом отыскать будет трудно, но возможно. Нужно непременно в него зайти, поискать документы, фотографии, письма. Хоть что-то же должно было остаться от прежних жильцов.
Она приехала в эту глушь, чтобы разобраться и непременно сделает это! И еще... самое главное - не забыть спросить у бабки про ключ, который был вложен в конверт, и про снимок дома. Возможно, она знает отправителя. И знает причину, побудившую его прислать ей эти предметы.
*птушачка- птичка (бел.)
**густянка – так моя бабушка называла самодельный продукт из прокипяченного молока, напоминающий густую сметану.
***
Заснуть Мила не смогла – просто лежала, перебирая в памяти детали прошедшего дня. Она приехала сюда с определенной целью, и уж точно не предполагала, что незнакомая бабка окажет ей такой радушный приём, и возникнут из ниоткуда странные будоражащие воспоминания.
Рубяжы не были её целью, она приехала сюда лишь потому, что в Вяликой вёске закрылся на ремонт единственный хостел. Бронировать номер заранее она не стала – рассудила, что в деревне вряд ли будет аншлаг с заселением. И уж точно не подумала о том, что по каким-то причинам гостиница может временно не работать.
Вяликая вёска располагалась ближе всего по карте к месту, интересовавшему Милу. Девушка рассчитывала, что там же сможет нанять и проводника, чтобы вместе с ним отправиться в лес. Она проделала довольно длинный путь до деревни, и откровенно растерялась, узнав, что хостел закрыт. Дело близилось к вечеру, и Мила совсем сникла, решив, что придётся провести ночь на лавочке крошечного вокзала, но пышнотелая громогласная кассирша неожиданно посоветовала ей податься в Рубяжы. Как оказалось – там проживает её тётка по матери и за умеренную плату она не откажет помочь с ночлегом.
Странный молчаливый дедок довёз Милу почти до самой деревни. Лошадка плелась тихим ходом, и он не подгонял её, покуривал вонючую самокрутку и думал о чём-то своём. Милу в повозке укачало, и она почти всю дорогу проклевала носом.
Договариваться о ночлеге не пришлось – баба Жоля встретила её как родную – привела в этот дом, накормила. Усталая и впечатленная событиями долго дня Мила не стала говорить о причине своего приезда, решив, что это подождёт до утра.
Нужно было бы хоть немного поспать, но сон всё не шёл. Глаза привыкли к темноте, и Мила отчетливо видела сероватый прямоугольник окна, словно его подсветили чем-то снаружи. Гроза пролилась быстрым ливнем, гром захлебнулся дождём и затих, и во дворе возобновились шорохи и громкая трескотня сверчков.
Когда в проёме окна мелькнула быстрая тень, Мила не сразу сообразила, что кто-то пробрался в комнату.
Тихо процокали коготки по деревянному полу, взметнулся воздух, рассеивая пыль и что-то тёмным небольшим комком приземлилось на одеяло.
- Брысь! – первая мысль была о кошке.
Встряхнув одеяло, Мила схватилась за телефон и только тогда вспомнила, что не поставила его заряжаться. События прошедшего дня вывели её из равновесия и она ни разу не вспомнила о сотовом.
- Брысь! – прикрикнула Мила ещё раз, и что-то выдохнуло недовольно, мазнуло по голове мягким и тёплым и с шумом унеслось в окно. Это что-то совсем не походило на кошку - скорее на крупную летучую мышь!
При мысли о том, что зверёк мог запутаться в волосах или того хуже – укусить, Милу встряхнуло. Скатившись с матраса, она шагнула к окну, совершенно позабыв про баррикады на полу, и сразу же ударилась пальцем об угол одного из ящиков.
Боль была такой силы, что Мила испугалась перелома. Рухнув обратно на кровать, осторожно погладила пострадавший палец, и только потом решилась согнуть. Палец послушался, хотя болеть не перестал, но Мила всё же слегка успокоилась. Сейчас бы ей пригодился йод, а ещё лучше – спортивный бальзам. Интересно, есть в доме аптечка? Скорее всего баба Жоля не держит здесь ничего из лекарств. А если и держит – как отыскать их в темноте?
Позабыв про окно, Мила свернулась калачиком, натянув одеяло до подбородка. С улицы доносился лёгкий шелест листвы и едва различимые всплески, кто-то засмеялся в отдалении, послышалась негромкое пение...
Это на реке, - подумала Мила и улыбнулась. Рыбаки в ночном. Наверное, разожгли костёр и травят байки о всяком. И булькает уха в закопчённом стареньком котелке.
Хорошо сейчас на реке! Сидеть бездумно, наблюдая за игрой пламени, слушать тихое потрескивание веток и просто радоваться своей вовлечённости в жизнь: лету, теплой ночи, запаху сосновой смолы – всему, на что откликается сердце.
Нужно будет прогуляться туда. Днём конечно же, не ночью. Поглазеть на цапель, поискать в камышах выпь – отчего-то Мила была уверена, что непременно увидит здесь эту занятную птицу.
Хотя, какая может быть выпь?.. Она приехала совсем за другим. Сначала нужно разобраться с письмом и ключом, и только потом – гулять...
Вздохнув, Мила повернулась к стене и уткнулась лицом во что-то шерстяное и пушистое. Закусив губу, отстранилась осторожно, лихорадочно вспоминая – что с вечера лежало на кровати. Простыня, одеяло, подушка... и... всё? Точно всё! Ничего пушистого там точно не было!
Шерстяное надвинулось ближе, дохнуло на Милу капустно-чесночным забористым духом и проворчало глуховато, что больше любит начинку из толкушки с луком. И вредная Жолька знает об том, но нарочно делает наоборот!
Мила взвизгнула и хотела сорваться с кровати, но ей не позволили этого сделать – навалились тяжестью, придавив к матрасу.
Крик застрял в горле, язык будто закостенел – Мила не могла ни шевельнуться, ни позвать на помощь. Так и лежала, отчаянно вглядываясь в темноту, но никого, конечно же, не видела.
- Чегось глазья повылупляла? Спи, шелапутная! Ночь уже к рассвету котится, а ты всё ёрзаш!
Что-то невесомое пощекотало лицо, и сразу сделалось легко и спокойно. Тяжесть спала, и Мила, судорожно вздохнув, смогла, наконец, повернуться на бок. Но когда попыталась привстать с постели – её мягко толкнуло в грудь, и, ещё не коснувшись подушки, она уснула.
Разбудила Милу баба Жоля – безжалостно стащила одеяло и сразу принялась ругать.
- Ты что же не заперла за мной? И окно нараспашку! Ведь говорила тебе! Предупреждала!
- Доброе утро, - Мила с трудом разлепила глаза. – Я привыкла спать с открытым окном. Не могу без свежего воздуха.
- Свежего воздуха ей подавай, - проворчала бабка и с одобрением осмотрела пустые тарелку и кувшин. – Понравились тебе пирожки? Не слишком кислила густянка?
- Мне? Д-да... понравились. Спасибо вам за хлопоты. – спросонья думалось плохо, и Мила не стала заморачиваться таинственным исчезновением приготовленной бабкой снеди.
- Вот и хорошо. Сейчас ко мне пойдём. Завтраком тебя накормлю. Будешь пенку с молока? Ты любила, я помню. Такая раньше была славная пышечка, а теперь тоща да голенаста, что аистиха.
Отказываться было бесполезно, и, наскоро умывшись над стареньким тазом, Мила поплелась за бабкой. Удивительно, но пострадавший палец её совсем не беспокоил, а про голос и визит летучей мыши она странным образом позабыла.
Утро было залито солнечным светом. По траве рассыпались золотинки росы. Где-то высоко в кроне старого вяза заливался мелодичными переливами дрозд.
У заборчиков лиловели густые заросли душицы, белели колпачки колокольчиков, желтели шапочки пижмы. И Мила невольно подумала, какой из них может получится красивый венок.
Когда-нибудь и ты сплетёшь такой венок. Непременно сплетёшь. – вспомнилось ей вдруг и на миг сделалось зябко и тревожно.
Но когда на заборчик вознёсся полыхающий рыжиной петух, издал приветственное «Кукарррекккуууу!» - Милу отпустило.
У бабы Жоли было чисто и пустовато, в сенях стояли ведро да веник вверх прутьями. У стены маленькой кухоньки громоздился сундук с откинутой крышкой, до верху заполненный посудой. Маленький столик и парочка табуретов; печь, углом выступающая из стены и вдоль окна на веревочке свежие еще пучки распустившейся душицы и зверобоя – таков был нехитрый скарб бабки.
- Долго ты собиралась. Но правильно, что приехала. Саня всё ждала... да вот не дождалась... - баба Жоля вздохнула и повинилась. – Чтой-то я с утра тебе мозги парю. Сейчас блинцами займусь. Капустными. Не забыла их вкус?
Забыла. Потому что никогда не пробовала. – хотела ответить ей Мила, но бабка вдруг шикнула на кого-то, замахала фартуком.
- А ну, поди вон! За нами не приглашённым увязался. Нечего девку смущать! Ещё успеешь насмотреться.
- Вы с кем разговариваете? – решилась спросить Мила.
- А вон, вишь, ужак пополз? Его и гнала.
Через порожек тонкой верёвочкой действительно проскользнула змея, и Мила порадовалась про себя, что не заметила её раньше. Змей она боялась ещё больше, чем жаб, хотя и никогда не встречала.
- Они здесь свободно ползают??
- Змеи-то? Не. Только этот шуршит, когда не летает. А иной раз котом прибежит. За сметаной моей охотится.
Выдав эту загадочную тираду, Жоля разрезала капустный кочан на четыре части, и, нашинковав каждую меленько и тонко, присыпала солью и хорошенько пожамкала в плошке. Потом вбила яйцо, пару щепоток муки, поперчила, еще посолила.
- Тебе большим блином пожарить? Или, лучше, оладушками? – спросила Милу, потянувшись за сковородой.
- Делайте как вам удобнее.
- Да мне всё равно. Хочется тебя побаловать, вот и интересуюсь.
Водрузив сковородку на печь, бабка принесла банку золотистого топлёного масла и похвасталась:
- Я только на таком готовлю. Гораздо вкуснее получается.
Она отколупнула приличный кусок, бросила на раскалившуюся сковороду и, когда раздалось уютное шкворчание, выложила ложкой несколько ровненьких небольших лепёшек.
- Саня их иначе готовила. Добавляла чтой-то для вкуса. Так и не призналась в рецепте, унесла с собой. Она много чего по-своему стряпала и всё особенное, вкусное. Да что я говорю, когда ты сама всё знаешь.
Мила давно порывалась сказать, что ничего не знает и вообще не помнит ни её, ни какую-то Саню. Но каждый раз, когда хотела это сделать – словно что-то мешало, удерживало от признания.
- Шчас поешь и провожу тебя до дому, за столько лет позабыла поди дороженьку? - поддев лопаточкой тонкую поджаристую лепёшечку, бабка перевернула её другой стороной. – Дом-то, понятно, не обжитой, запущенный, но хоть посмотришь на свое наследие.
- Какое наследие? – изумлённо переспросила Мила.
- Дак бабино. Саня тебе одной дом оставила. Ты теперь в нём полноправная хозяйка.
- Но... со мной никто не связывался. Я ничего не знаю ни про какое наследство! Должен же был позвонить нотариус? Или написать? – представления о вхождении в наследство у Милы были самые смутные.
- Э-э-э. – махнула на неё лопаточкой Жоля. - Какой там нотариус, Милушка. У нас в глуши проще пусчоса встретить или вон мерников. Третьего дня Янке возле запруды наре примерещилась. Спасибо у неё красная лента в волосах была. Ею и спаслась.
Мила взглянула на бабку – не шутит ли? Но та без улыбки перекладывала на тарелку приготовленные оладьи.
- Вот, угощайся. Сейчас и густянку поставлю. А может, хочешь сметаны? Она у меня слаще сливок!
- Спасибо. Я так поем, - Мила потянулась за оладушком. Тот оказался хрустящим снаружи и мягким внутри, а уж каким вкусным!
- Вот и хорошо. Ты ешь. Ешь. Идти порядком придётся. По просеке через лес почти до самой болотины. Сапоги мои наденешь, от мошкары подкурим полынь. Справимся как-нибудь. А на ночёву опять в Лёхин дом вернёшься. Ему он теперь без надобности.
***
Мила доедала последнюю оладушку, когда в дом к бабе Жоле ворвалась худая растрёпанная тётка в ярко-синем спортивном костюме и красных лаковых босоножках, и заголосила уже от порожка:
- Спаси-помоги, Апанасовна! Спаси! Не оставь семью без кормилица!
- Чаго орешь, Руська? Опять что ли дурань твой евнику в картишки удачу продул?
- Нет, что ты! После прошлого раза он к евне и не подходит! Хуже всё, Апанасовна! Ох, как хуже! Блазень он словил! Стукотит теперя внутри, тянет в пущу!
- Когда успел? – баба Жоля нахмурилась и полезла в сундук, загремела посудой и склянками.
- С реки принёс. Они с Петром ночью рыбалили да поплевали в воду с пьяных глаз. Вадзянік за то и пустил блазень! Пётр успел откреститься, а мой дурань принял! Помоги, Апанасовна! Я в долгу не останусь!
- Ох, Руся! Не вовремя ты объявилась! – попеняла бабка, выставляя на стол парочку пузырьков да потёртый мешочек, накрепко увязанный суровой ниткой. - У меня дело срочное, а блазень-то быстро не снять. Теперь отложить придётся. Такая досада.
- Уж прости, Апанасовна, не к кому ведь больше податься! Дед Новик уже совсем сдал, день с ночью путает. Да и никто лучше тебя блазень не отшепчет. Сама ведь знаешь.
- Знаю. Шчас прихвачу кой-чего и пойдём. – баба Жоля выскочила в сенцы, а тётка поддёрнула широченные, явно не по размеру, штаны и виновато взглянула на Милу.
- Вы извините, дэвонька. Я вам сеанс перебила. Не по злобе – по нужде. Апанасовна самая сильная в деревне шептуха. Время не терпит, если блазень сразу не отвадить – прилипнет на всю жизнь.
- Ничего страшного, я подожду... – Мила прихлёбывала холодный кисловатый квас и словно смотрела сериал про непознанное.
Вадзянік, блазень, шептуха – какие ещё сюрпризы ожидают её здесь? Тётка Руся говорила поразительные вещи, и по реакции бабы Жоли было видно, что она не врёт.
- Да вы не бойтесь! Днём у нас безопасно. Балуют, конечно, не без того. Но больше по-доброму. Иное дело – ночами... - Руся всё смотрела на Милу, и той сделалось неловко под изучающим колючим взглядом. Спасибо быстро вернулась Жоля со старым веником в руках, и тётка перенесла внимание на неё.
Быстро сложив в корзинку заготовленные вещички, бабка погладила Милу по волосам и попросила «обождать».
- Ты, Милушка, здесь пока перебудь. А заскучаешь - пройдись по деревне, навести любимые местечки. Только к лесу не суйся сама – вместе пойдём, поняла?
- Поняла, - покладисто покивала Мила, совершенно не представляя, чем себя занять. Вопреки заявлению бабы Жоли любимых местечек у неё здесь быть не могло, но, поразмыслив, она всё же решила прогуляться.
Рубяжы занимали низину, окружённую лесом. Чуть больше десятка домов окружали сады и небольшие огородики. За ними протекала неширокая речка, почти скрытая густой порослью камыша. Перед ним разросся ковром розовый клевер да торчали из травы сине-лиловые свечи шалфея, и над всем этим великолепием жужжали и сновали полчища насекомых.
Идиллическая картина поманила Милу, и она неспешно направилась в сторону реки. В этот утренний час ей не встретился никто из местных, только на бревне у крайнего дома сгорбилась одинокая фигура деда в ватнике и залатанных валенках. На спутанных давно нечёсаных волосах стожком торчал свалявшийся серый колпак. Сивая поросль почти полностью прикрывала лицо, оставляя видимым лишь бугристый нос и хитро прищуренные выцветшие глаза. Увидев Милу, дед оживился и помахал ей – позвал поближе. И когда девушка подошла – постучал рукой по бревну, приглашая присесть. И хотя разговаривать ни с кем не хотелось, Мила послушалась – неудобно было отказать старому человеку.
- Ошибся я, принял тебя за Саню. Уж опосля разглядел, что не она. Саня-то статная была, видная, белая что смятана. А у тебя кости да кожа. Вона как ключицы торчат – ущипнуть не за что. И волос в цвет крумкача. - дед захихикал и подтолкнул Милу в бок. – Да ты не косись на меня, я не со зла. Что вижу – об том и спяваю.
Дед примолк, шумно поскрёб в бороде и будто бы закимарил. От него крепко несло табаком и давно не знающим воды и мыла телом. Мила старалась пореже дышать, а потом и вовсе собралась улизнуть потихоньку, но дед вдруг шевельнулся, а потом обронил загадочное: «Ты в доме ищи, они в доме схаваны. И чтобы побач никого, ясны?»
- Что искать? О чём вы? – Мила подумала, что ослышалась, но дед уже прикрыл глаза и даже всхрапнул.
- Дедушка Новик, вот тебе гостинчик! – сзади, неуклюже подпрыгивая, подбежала чудная особа. Подумать о ней иначе было невозможно – низенькая и тощенькая, лет прилично за шестьдесят, она щеголяла в детском весёленьком платьице и тапочках с заячьими мордахами, редкие волосёнки были подхвачены с двух сторон красными пластмассовыми заколками точно под цвет родимого пятна на лбу.
Особа постучала деда по коленке и, не дождавшись никакой реакции, положила на бревно подвявший незнакомый Миле цветок. Крутанувшись на носочках, покосилась на Милу из-под редкой нестриженной чёлки и довольно резво припустила к реке.
Бедняжка! Она явно была не дружна с головой - Мила пожалела нелепую и смешную девочку-старушку. Печально всю жизнь прожить такой вот придурашной.
Постояв еще немного – подождала, вдруг дед проснётся. Но тот лишь глубже осел на бревне и раскатисто похрапывал. Будить его было бы неправильно, и девушка решила пересказать их короткий разговор бабе Жоле. Уж она точно найдёт объяснение странному пожеланию, Мила отчего-то была уверена в этом.
Настроение немного понизилось – девушка в принципе не любила загадки и неясности. Поэтому и приехала в такую даль получив по почте то письмо. Приехала еще вчера и до сих пор ничего не прояснила, а лишь сильнее запуталась.
Гулять расхотелось, но сидеть в доме, поджидая бабу Жолю, хотелось еще меньше. И Мила нехотя, но всё-таки пошла вслед за местной блаженной.
Над рекой стояла лёгкая дымка, деревья на том берегу казались нарисованными акварелью. Тусклое солнце запуталось среди их ветвей, подсвечивая капельки тумана розовым и золотым. И где-то за ними в глубине будто бы шевелились и двигались непонятные смутные тени.
Большая серая цапля спланировала к воде. Издав резкое хрипловатое "фраарк, фраарк, фраарк", неподвижно застыла, поджав под себя длинную тонкую ногу.
- Водовик её не любит, - щуплая фигурка придурашной чёртиком вынырнула из пелены, заставив Милу подскочить от неожиданности.
- Цапля без спросу таскает рыбу и пугает русалок! Её только наре не боятся. Они плохие, хотели меня забрать на дно.
Девочка-старушка скривила и без того морщинистое личико, словно собиралась заплакать, но вместо ожидаемых слёз громко и раскатисто рассмеялась.
- Хотели да не смолги! Откупилась от них ленточкой. Червоной! Наре любят ленточки.
- Наре - это русалки? – чувствуя себя довольно глупо, всё же спросила Мила.
- Наре – потайныя. У них хвосты как у рыб. А русалки – утоплые. Им даже одёжу выдают. Там. – придурашная махнула в сторону реки, а потом что есть силы притопнула тапочкой, едва не потеряв её. – Видишь ноги? Вот у них тоже такие. Потому, что из людей.
- А кто придумал такое название? Наре. – Мила спросила просто чтобы что-то спросить. Рядом со старушкой-ребёнком она чувствовала себя немного беспокойно. Та казалась совершенно непредсказуемой и неизвестно, как могла повести себя в следующий момент.
- Люди... – последовал расплывчатый ответ. – Тебе такая же ленточка нужна. Червоная. Без неё к реке лучше не приходить.
- Ты – Янка? – сообразила, наконец, Мила, вспомнив рассказ бабы Жоли.
- Янка, Янка, Янка, - болванчиком закивала её собеседница. – А ты – Мила. Я тебя помню.
- Откуда? Мы разве встречались?
- Мы разве встречались, - повторила Янка тоненьким голоском и следом всхлипнула и скривилась. – Позабыла, как меня дразнили? Ты и Лёшка-окаяныш! Янкой-без-души! У.р.о.д.и.ц.е.й лесной! А я хорошо помню-ю-ю! Такое не забывается!
- Ошибаешься! Я тебя не дразнила! Я вообще первый раз в вашей деревне.
- А вот и не первый! Не первый! Не бреши! Ты к бабе Сане приезжала. Каждое лето. И дразнила меня, и камушкой бросалась.
Янка снова всхлипнула и пошла от Милы к камышам. Прежде чем нырнуть в густую поросль, обернулась и посмотрела долгим взглядом.
- Дразнили меня! – снова донеслось до девушки её бормотание. - За то его и наказали! И тебя накажут! Погоди! Дойдёт время и до тебя!
схаваны – спрятаны
крумкач - ворон
побач - рядом
потайныя - потаенные
***
Пожелания местной чудилки перечеркнули радость от прелести мягкого утра.
А уверенность, с какой та посулила ей кару, даже испугала. Мила не могла и представить, чем вызвана столь сильная неприязнь – в объяснение про детскую дразнилку поверить было трудно. Она ведь никогда не бывала здесь. Точно – не бывала. Но как тогда объяснить загадочное наследство? И узнавание местных? И внезапно накрывающие её видения?
Вода в реке вспыхнула золотом, искорки затрепетали от лёгкой ряби, и Мила увидела загорелого дочерна пацанёнка, скачущего по бережку. Он обернулся и, помахав ей рукой, закричал: «Милка! Милка! Иди, секрет расскажу! Про красную берёзу, что в маре растёт! У неё вместо сока – кровь, а в корнях сердце!»
Солнце осветило его со спины, заключив на мгновение в золотистый ореол, и ослеплённая Мила зажмурилась. А когда снова открыла глаза – мальчишка пропал.
- Красных берёз не бывает, - шепнула Мила растерянно, и в ответ зашуршали камыши.
Взлетела в небо парочка птах, стебли заходили волнами, и из зарослей вывалилась Янка. В руке она тащила длинный стебель с коричневым початком на конце и, подойдя к напрягшейся Миле, протянула его девушке.
- Для тебя сорвала. Забирай цветочек!
- Спасибо. Обойдусь. – холодно поблагодарила Мила. Захотелось вскочить и уйти от этой ненормальной, но она приказала себе сидеть.
- Возьми, возьми! От подарка не отказываются! – сморщенное личико стало кривиться. Янка взмахнула стеблем и сунула Миле в лицо коричневую тугую трубочку.
- Что ты ко мне привязалась! – Мила не могла больше сдерживаться. – Подари свой камыш деду.
- Это рогоз! – Янка разломила стебель напополам и бросила Миле под ноги. – Правильно тебя от нас услали! Ты злая, Милка!
Взмахнув коротеньким подолом, она побрела по берегу на тоненьких спичках-ногах, и только когда разросшийся ивняк полностью скрыл понурую фигурку, Мила смогла расслабиться.
Нужно было возвращаться, чтобы узнать, не освободилась ли баба Жоля. Мила уже решила, что расскажет ей всё, ничего не утаивая, и пусть та решает - верить ей или нет.
Нащупав в кармане джинсов конверт, помедлила – доставать или не стоит, и всё же достала, чтобы ещё раз взглянуть на присланные ей предметы.
Внутри лежали старый ключ и фотография без каких-либо приписок. Это был нерезкий снимок небольшой части дома – старые ступени, почти потерявшиеся среди бурьяна, потемневшие доски двери со струпьями облезлой краски и прямоугольник почтового ящика с сохранившемся адресом на корпусе.
Мила не смогла разобрать расползшиеся буковки даже с помощью лупы, спасибо отправитель повторил адрес и на конверте: Калтусовский лесхоз. Дрыгва, д. 13. Он не потрудился вложить даже коротенькую записку, только фотокарточку и ключ, и тем самым сильно заинтриговал Милу.
Поначалу она подумала, что это чья-то глупая шутка. Но быстро отмела это предположение, поскольку не видела в нём смысла. Немногочисленные знакомые знать не знали ни о какой Дрыгве. И не были замечены в подобных розыгрышах.
Мать, когда она переслала ей переснятое фото, посоветовала не заморачиваться, а лучше подумать над тем, чтобы, наконец, выбраться к ним.
Они – мать и её заокеанский бойфренд - давно зазывали Милу в гости. Мать прочно осела в чужой стране, десять лет назад «встретив свою судьбу». Она уехала без сожалений, как только дочь выпустилась из университета, и не могла понять дочкиного упрямства и упорного нежелания их навестить. А Мила в свою очередь не понимала – как можно принять и полюбить равнодушный океан, скучные пальмы, с веером топорщащихся листьев и колючими стволами, и такое ослепительное, словно надзирающее за всеми солнце. Она бы точно не смогла жить среди других запахов и видов, среди чужой речи и чуждого уклада.
«Ты не в нашу породу пошла! – сокрушалась мать, и Мила не спорила.
Отца она не знала, родители развелись перед её рождением. Что побудило сделать это, мать не рассказывала, а Мила предпочитала не спрашивать. Только в душе копилась обида на человека, который их бросил и ни разу не попытался узнать, как живет его дочь.
Разглядывая полученное письмо, она было подумала - не от него ли оно, но тут же отругала себя за эту глупую мысль. Отец априори не мог ей ничего прислать.
Так и не определившись с возможным отправителем, Мила полезла искать информацию в интернете.
Запрос по карте показал ей глухую пущу на северо-западе Беларуси. Территория лесничества была обширной и включала в себя леса и протяжённую марь. Самой ближайшей точкой к нему оказалась деревня Вяликая Вёска, в которую, после недолгих размышлений, решила отправиться Мила.
У неё как раз намечался отпуск и очередной вояж с подругой Ариной на море. Она ездила туда по привычке, чтобы не проводить свободное время в одиночестве. И даже обрадовалась возможности отменить всё. Арина негодовала и называла старой авантюристкой, и когда Мила объявила, что всё-таки поедет в деревню, сочла её пропавшей для общества и укатила отдыхать с сестрой...
Писк ласточек вывел Милу из задумчивости. Птицы носились у самой воды, хватая в воздухе синих стрекоз. У берега с негромкими плесками ныряли утки.
Чуть дальше, ближе к середине реки, торчало из воды что-то похожее на сдувшийся мяч. Мила заметила его только тогда, когда он медленно и лениво начал перемещаться в её сторону. А когда подобрался совсем близко, распугав недовольных уток, различила бледную рыхлую кожу, под которой что-то колыхалось как студень.
Девушка ещё не успела подумать – что это может быть, а мяч вдруг слегка приподнялся и завис, уставившись на Милу. Застыла и она, только теперь сообразив – что находится перед ней.
То была человеческая голова!
Комья слизи налипли на лысую черепушку, несколько пиявок присосалось к тому месту, где когда-то было лицо. Среди них мутными шариками пучились рыбьи глаза и гипнотизировали Милу!
Когда вокруг головы река взялась пузырями, и что-то плюхнуло с силой, подняв тучу брызг, Мила отмерла и, зачем-то схватив стебель рогоза, замахнулась на т.в.а.р.ь, а потом припустилась бежать. Спотыкаясь и оскальзываясь на траве, задыхаясь с непривычки, она неслась к деревне и не сразу поняла, что её не собираются преследовать.
Дед Новик всё так же дремал у забора, и когда она рухнула рядом, чтобы отдышаться, пробормотал в бороду: «Рогозину выбрось. В дом её не таскай».
- Почему? – выдохнула Мила.
- Да чтобы баламутень за ней не пришёл. По солнцу, положим, не решится. А ночью может и навестить.
- Я... сейчас... видела...
- Баламутня. По утрам он любит всплывать, подглядывать за людьми. Но на бережок не суётся - от солнца ему сильный вред. Зато ночами полная свобода, ночами, бывает, он и в деревню заходит.
- Но кто это??
- Баламутень же, бестолковая. Из тапельцов*. Здесь их немного – у нас в деревне правила знают.
Слово было незнакомое, но Мила прекрасно поняла его смысл и тихо ахнула, безоговорочно поверив деду. Да и как было не поверить – если только что сама видела в реке это отвратительную т.в.а.р.ь.
- Но как такое возможно? Откуда он взялся?
- В Рубяжах всё возможно, - подхрюкнул дед и, выпростав руку из складок одёжки, звонко прихлопнул Милу по лбу.
Ладонь у него оказалась сухая и горячая. Кожу сразу ожгло кипятком, но отстраниться Мила не смогла – какая-то сила удерживала её на месте словно магнит.
- Забыццё дужа моцнае... Постаралась, но свести можно. Ты не боись, унучка, – забормотал дед непонятное.
Мила деда не слышала – из глаз брызнули слёзы, до того больно сделалось голове.
- Отпусти её, старый пянёк! – баба Жоля спешила к ним по дорожке. – Изведёшь мне дзяўчынку! Она уже и с лица сошла!
Дед Новик ещё продолжал удерживать Милу, когда она подбежала да шлёпнула его по руке, и боль тут же прекратилась.
- Ишчо и пятно ей наставил – точь-в-точь как Янкина мета! Чего удумал? Зачем это всё?
Не дожидаясь ответа, баба Жоля приложила Миле ко лбу чистый прохладный платочек, и, приникнув к нему губами, зашептала быстро-быстро.
- Что ты там шэпчэ зря, - не открывая глаз, поинтересовался дед – Забыццё на ней. Забыццё.
- Забвение? – бабка обхватила ладонями лицо Милы, пристально вгляделась в глаза. – То-то я смотрю – не такая ты, Милушка. Вроде и говорю с тобой, а отклика не чую.
- Что на мне? Какое забвение? – Мила вывернулась из бабкиных рук и помотала головой. Боль от дедова прикосновения хоть и прошла, но соображалось ещё плоховато.
- Забыццё. Память тебе отчекрыжили.
- Как это – отчекрыжили?
- А так. Раз - и усё. Нету.
- Забвение, Милушка. вроде замка. Или тебя не помнят, или ты забываешь. Его чаще перевязом срабатывают. А иные стиранием. Перевяз размотать можно. А стирание уже навсегда.
- Перевязка на ней, - дед улыбнулся, пошевелив бородой. – Узелок-бусина красиньким горит.
- Ты хоть понял, чья то работа?
- Чего ж не понять. Санька и сделала. Она умелицей была. Таких больше нету.
***
Дедово заявление про перевяз сильно взвинтило Милу. Если он прав, то эти внезапно прорывающиеся видения - правдивые картинки из её детства! Но что же заставило «Саньку» – её бабушку?! – поставить на них заслон?
- Ты иди до меня, Милушка. – неожиданно попросила её баба Жоля. - А мне с Новиком словом перекинутся надо. Я тебя догоню.
– Можно тоже послушать? Про забвение и про перевязку? Это же меня напрямую касается. Я должна знать!
- Всё узнаешь. Дома поговорим. Про всё поговорим, Милушка, обещаю. В Дрыгву тогда позже наведаемся. Как начнёшь вспоминать.
- А если не начну?
- Начнёшь, - махнул на неё дед Новик. – Нашенский воздух память вернёт. А ежа (еда) закрепит. И запомни – Санька всё в дзеравяку (деревяшку) упрятала. Ищи дзеравяку!
- Цыц на тебя, старый! – рассердилась Жоля. - Орёшь на всю округу!
- Да тут все свои, - захихикал дед. – От кого нам скрываться?
- Иди, не стой, Милушка. А то он шчас опять приснёт. – Жоля слегка подтолкнула Милу в дорожке. И Мила нехотя пошла.
Деревня постепенно оживала, во дворах появился народ: закутанная в тёплый платок старушонка перетряхивала вязаные половички; мужик в рабочей робе перебирал рыболовные снасти, у него под ногами вился облезлый, противно орущий котяра – требовал себе пожрать; тётка в халате кричащей расцветки пропалывала что-то на грядке и с нескрываемым интересом уставилась на проходящую мимо Милу.
- Здравствуйте. – на всякий случай поздоровалась девушка, а тётка в ответ прошептала что-то и закрестилась.
- Мила! Ты?! – позвала из-за низенького заборчика симпатичная незнакомка. – Ну, точно – ты! Вернулась наконец-таки! Я так скучала!
Она выбежала из калитки и порывисто обняла оторопевшую Милу.
– Ты совсем не поменялась! Ну просто ни капельки! Бабулин секрет используешь? Признавайся! Я тоже хочу! – она говорила с лёгким певучим акцентом, немного удлиняя гласные. Восклицала, смеялась, крутила и разглядывала Милу, голубые глаза искрились весельем, зубы сияли белизной на загорелом лице. – Пошли скорее в наш уголок. Не отпущу тебя просто так! Посидим-посплетничаем как в старые добрые времена. Милка! Поверить не могу! Такой сюрприз!
Стащив косынку и тряхнув золотистыми длинными волосами, девица потащила Милу во двор.
Мила неловко улыбалась и пыталась притормозить, лихорадочно раздумывая над тем, как бы повежливее отвязаться от незнакомки. Признаваться в потере памяти не хотелось, а без этого разговор вряд ли получится. Она, конечно же, не помнила эту высокую и худющую как модель красотку и не представляла как к ней обращаться. Девица совсем не замечала её смущения, и сходу начала припоминать забавные моменты из их общего детства.
- Помнишь, как bobutė (бабуля, бабушка - лит.) нас метлой гоняла? За то, что мы прутья подёргали и подожгли? А как в опару угольков насыпали, помнишь? Милка! Поверить не могу! Сколько лет не виделись! – всё повторяла она, посматривая на Милу. – Вот же умничка! Теперь хоть будет с кем поболтать! Местные меня сторонятся. Да и не интересно с ними, сама понимаешь. Милка! Красоточка! Как же я рада! Теперь насплетничаемся всласть.
Она провела Милу в глубину неухоженного сада. Туда, где под старым раскидистым деревом были вкопаны столик и деревянная скамья. На скатерти стояла супница с узором из лилий, кучкой лежали стручки молодого горошка и на деревянной досточке красовались аппетитные ломти ржаного деревенского хлеба, щедро присыпанные тмином.
- Я окрошку приготовила. Как знала, что быть гостям. Садись в тенёчек. Сейчас тарелки принесу и поедим.
- Спасибо. Я не голодна, - попыталась откреститься от угощения Мила, но новая-старая знакомая уже убежала к дому.
- Голодна. Голодна. – сварливо проскрежетало откуда-то сверху, и на голову Миле просыпалась древесная пыль.
Подскочив со скамейки, девушка вгляделась в переплетение ветвей и с трудом различила на фоне ствола крошечный нахохленный комок. Это была сова, точнее – домовый сычик. Один из самых маленьких представителей семейства совиных. Мила следила в интернете за одним популярным влогом о жизни птиц, благодаря полученной там информации и распознала малыша.
Сычик сердито таращился на неё, растопырив крылья, грозно пощелкивал клювом, будто хотел прогнать со двора случайную гостью. Пёстренький и круглоглазый, он сразу понравился Миле, и она потянулась, чтобы погладить птаха.
- Не делай того, о чём пожалеешь, - остановила её порыв подошедшая с подносом в руках хозяйка. – Он не любит нежностей. Может и за палец прихватить.
- Это твой? Такой хорошенький!
- Пригаси восторг, Мила. Piktas не терпит панибратства.
Золотоволосая взяла с подноса приборы, переставила на стол пару толстых хрустальных стаканов, до краёв наполненных ярко-красным напитком.
- Надеюсь, твой вкус не поменялся? Это клюквенный сок. Такой, как ты любила. Я сахар не стала добавлять. Может, принести?
- Не надо. Спасибо. А Piktas – это на каком языке?
- На литовском. – девица взглянула с удивлением. - Переводится как Сердитый.
- Это имя?
- Имя. Неужели забыла? Одра любила использовать родные словечки, и в разговоре, и в именах. Ты как попугай всё повторяла за ней, я даже злилась, когда она ставила тебя в пример... Кайя, Милушка лучше тебя будет знать наш язык! Кайя, ты равнодушна к нашим корням! – выразительно продекламировала она и следом вздохнула, а сычик Piktas внезапно слетел ей на голову и, потоптавшись, замер.
- Он ручной! – восхитилась Мила. – Знаешь, мне показалось, что он даже может разговаривать.
- Разумеется, может. Когда захочет. Ругался на тебя, наверное? Не бери в голову. Забудь.
- Да нет. Передразнил только... – Мила запнулась, и круглые глаза сычика насмешливо мигнули.
- Как здесь уютно! - решив сменить тему, Мила кивнула в сторону разросшихся розовых кустов. – В доме, где я ночевала, растут похожие...
- Ты ночевала в Лёхином доме? Серьёзно, что ли? После всего, что произошло?
«А что произошло?» — едва не спросила Мила, но вовремя прикусила язык. Чтобы сгладить неловкость, потянулась к стакану с соком и похвалила старый сад.
– Он такой умиротворяющий! Кажется, что время застыло.
- Иногда я думаю, что так и есть. Здесь ничего не меняется... – Кайя наполнила до верха тарелку густой, пахнувшей спелым летом окрошкой. – После ухода bobutė я всё оставила как было. Не хотелось нарушать традиции.
- Давно она... ушла? – Мила интуитивно поняла, что речь ведётся о ком-то из близких, судя по всему – о бабушке.
- Почти вслед за твоей. Они ведь в связке были... Да ты знаешь...
Мила не знала, не помнила ничего, но кивнула утвердительно и поспешно зачерпнула холодной окрошки, чтобы заесть свою невинную ложь.
Под зубом хрустнул ломтик редиса, почувствовалась свежесть молодого огурца, на языке растеклись сливочная мягкость желтка и кислинка сметаны, к ним добавились яркость свежего укропа и острота горчицы, и пряность настоянного на ржаном хлебе кваса. Вкус у окрошки оказался изумительный и неожиданно – знакомый. А ведь Мила принципиально не готовила её – уж очень непривлекательным казалось ей это блюдо, и только теперь поняла, как же она ошибалась.
- Ты работаешь? Где обитаешь? Тоже не замужем? Или успела сходить? – сыпала вопросами Кайя.
- Успела. Но быстро сбежала, - Мила отщипнула кусочек от хлебного ломтя и медленно прожевала. – Разошлись по обоюдному согласию. Он заскучал со мной, а я – с ним.
- Бывает. – Кайя понимающе кивнула. Прихватив молочный стручочек гороха, закинула в рот целиком и похвалила, прожевав. – Самое лучшее лакомство! Бери. Пока я всё не смела.
- Я лучше хлеб, - Мила потянулась за новым кусочком.
- Понравился?
- Очень! Просто волшебный вкус!
- Всё по рецепту моей Одры. Ты правильно поступила, что вернулась. Давно надо было так сделать. Скоро Солнцеворот. Сюда язычники съедутся, станут костры разжигать, прыгать через огонь, венки пускать по реке. И мы с тобой сходим к ним, погадаем.
- Язычники? - изумилась Мила.
- Ну, да. То ли секта, то ли община. Изучает языческие верования племён балтов. Они третий год приезжают. И группами, и поодиночке. Человек до тридцати набирается. Возле Вёски палаточный лагерь разбивают. Кто-то по квартирам разбредается. Они смирные. А бабулечки рады подзаработать. Но празднуют в Рубяжах – место-то особенное. Правда, на другом берегу, на наш бабка Жолина не пускает, чтобы местных не беспокоили. Ну, они не настаивают. На другом берегу им вольготнее. Они устраивают настоящее действо, Мила! С песнями, хороводами. И ритуалы, обязательно! Я раньше издали смотрела, одной идти как-то неловко было. А вдвоем почему не присоединиться?
Она вдруг охнула и смахнула сыча с головы. И тот, сердито проверещав, снова скрылся в густой кроне.
- Чуть прядку не вырвал! Он меня скоро лысой оставит! Разозлился, что я на Солнцеворот собираюсь. Забывается временами, думает – он здесь главный.
- Каюшка! Доброго тебе утречка! – баба Жоля возникла как из-под земли. – А я всё гадаю – кто мою гостеньку увёл, спасибо каукас нашептал, что она у тебя.
- И вам добра, баба Жолина. Как видите – у меня. Я гостям всегда рада. Тем более старым подругам.
- Окрошкой подружку угощала? – бабка окинула взглядом натюрморт на столе и усмехнулась. – А сама всё горохом балуешься? Не надоел?
- Никогда не надоест. Люблю его! – Кая прикусила свеженький стручок, а потом будто спохватилась – привстала, приглашая бабку присесть, предложила ей окрошки.
- Сыта я, детонька. В другой раз непременно спробую. А теперь уведу у тебя Милушку. Поговорить нам с ней нужно.
- Забирайте. Как я вам помешаю... – Кайя лениво потянулась. – Слышь, Милка - ночевать ко мне приходи. А хочешь – перебирайся совсем. Поживём вместе, пока твой дом в беспорядке.
Неожиданное предложение застало Милу врасплох – неудобно было отказать старой-новой подруге, но оставаться у неё тоже не хотелось, по какой-то причине Миле не удавалось расслабиться в обществе Кайи, оно не чувствовала себя с ней свободно и легко.
- Да я Милушку уже пристроила. А если что – моя хата рядом. – баба Жоля покосилась на дерево и быстро нарисовала в воздухе непонятную закорючку, вызвав громкое негодование сычика Piktasа.
Кайя тоже недовольно поджала губы, но ничего не сказала бабке. Расцеловав Милу в обе щеки, сунула ей половину хлебного кругляша и пучок свежей яркой редиски.
- Похрустишь. Она сладкая. Сочная. А вечером приходи на посиделки, как раньше. Я очень рада, что ты вернулась, Милка!
***
До дома бабы Жоли дошли в молчании. Мила была слишком впечатлена свалившимися на неё событиями, а бабка не торопилась пускаться в объяснения, дала девушке время, чтобы всё осознать.
Уже у калитки их нагнала тётка Руся, начала зазывать на ужин.
- Мой-то с уловом пришёл. Я кой-чего на засол пустила, а остальное пойдёт на бульон. Такую соляночку сварганю, пальцы отъедите! Отказа не принимаю – обидите! Вечером жду. К ужину можете не переодеваться.
Рассмеявшись своей неуклюжей шутке, она умчалась, сверкнув красным лаком на босоножках, и баба Жоля лишь неодобрительно качнула головой.
- Шебутная Руська, но добрая, простая. Одна беда - мужик ей туповатый достался, из городских да выученных. С тех пор, что ни день – то прыкрасць (неприятность, бел.), вечно влипает во что-то. Вот она и колотится с ним, и меня дёргает, но всякий раз благодарит. Уважительная, одним словом. Вечером придётся пойти, оно и к лучшему – будет причина отказать Кайке.
- Вы не хотите, чтобы я с ней общалась? – Мила озвучила за бабку её пожелание.
- Не буду скрывать – не хочу. – Жоля повернула щеколду на калитке и неожиданно замахала руками на кого-то невидимого. – А ну, кыш по дворам, любопытные! Нечего на дзяўчынку (девчонку, бел.) глазеть.- и пояснила, отвечая на недоуменный взгляд Милы. – Шушэра (шушера, бел.) понабежала, шчас понесут сплетни по пуще. Ну, нам то не страшно – без оберега туда не сунемся. Ты поначалу его при себе подержишь, а уж потом сама разберёшься...
Она прошла мимо разросшихся васильков прямо к крылечку и, обернувшись, спросила с улыбкой:
- Проголодалась, Милушка? Сейчас яишну пожарю, к ней огурцы подам. Зеленушку. Всё своё, свежее, только с грядки. А Кайкину радыску (редиску, бел.) лучше курам покрошу.
- Не суетитесь пожалуйста! – попросила Мила. – Я окрошки наелась. Больше ничего не полезет.
- Да какая суета, когда мне приятно тебя попотчевать, - бабка присела на тёплые деревянные ступени и ласково оглядела Милу. – Ты мне теперь вместо внучки. И славная такая – в Санин род.
- Ну, что вы... – смутилась Мила и пристроилась рядом. – Я её совсем не помню... бабушку Саню. И вас не помню. Извините.
- Не извиняйся, детонька. Твоей вины здесь никакой. Слыхала же, что Новик сказал – всему виной перевязка.
- Но зачем её поставили? Для чего?
- Если Саня сработала – для защиты. Оградить тебя хотела. Поэтому и услала подальше.
- От чего??
- Точно не скажу. Есть у меня одно подозрение. Но сперва проверить нужно. Вечером карты раскину.
- И мама ничего не говорила. Не вспоминала про бабушку.
- Может и её забвение коснулось... – бабка резко взмахнула фартуком и шикнула сердито. – Брысь, нехрысць (нехристь, бел.)! За хвост тебя оттаскаю!
В ответ громко фыркнуло, а потом зашуршало кустами, и Жоля состроила им кукиш.
- Опять эти... шушэры?
- Сродственник ихний. Домашняя бестия. Шкодный, зараза! Повадился мою сметану располовинивать. И, главное дело – прямо передо мной жрёт и не подавится. А стану гнать – будто не слышит.
- Но он же невидимый?
- Пячурник*-то? Не. От тебя пока прячется. Приглядывается к новенькой. Любопытный дюже. А уж какой нахальный! Попадись мне только, и.р.о.д.и.щ.е лохматое – все усы повыдергаю! – Жоля опять погрозила притихшим кустам, и те в ответ негодующе закачались.
- Баба Жоля, я ведь не просто приехала, - замялась Мила, не зная, с чего лучше начать разговор.
- Я уже и сама об том догадала, как Новик про забыццё сказал.
- Мне письмо пришло. А в нём – фотография и ключ, вот, - Мила вытащила конверт и продемонстрировала бабке его содержимое.
Жоля внимательно изучила фото, покивала головой, на ключ только взглянула мельком – в руки не взяла.
- Сильно он сдал, бедняга. Санин дом. Он это. Точно он. Сразу узнала. И крапива всё растёт. Ворожбитке крапива первейшая помощница.
- Ворожбитке?
- Ага. Бабушка твоя сильной ворожбиткой была. Под стать ей разве что Новик... Ну и Одра, само собой.
- А вы? Вы ведь тоже можете необычное. Русиного мужа спасли от водяного.
- Всего-то блазень отогнала, невелика заслуга. Я, детонька, из шептух. Наша сястра заклятками да наговорами справляется. А шептухи потому, как шёпотом их произносим, вроде как таинство соблюдаем, ограждаем от посторонних.
- А Одра – правда бабушка Кайи?
- Правда.
- Необычное имя.
- С особенным смыслом. Одра значит буря.
- Кайя говорила, что она была в связке с бабушкой Сашей. Я не поняла, что это означает.
- Связка – она вроде равновесия. Добро одной стороны не позволяет расходиться злу другой. Одра раганой была. По праву рождения. Старики молвили, что от ведьмы и ч.о.р.т.а рождена, но утверждать не возьмусь.
- От яго, от яго. – грянуло из кустов. – Мне дзедка (дедка, бел.) об том рассказывал.
Среди зелёной листвы промелькнул серый, весь в репьях, хвост, и стало тихо.
- Брысь, нехрысць! – вскинулась Жоля. – Тебя спытаць забыліся! (спросить позабыли, бел.).
Дальше последовала длинная неразборчивая тирада – в волнении бабка перешла на незнакомый Миле язык. Отдельные слова девушка понимала, но торопливую и эмоциональную речь перевести не смогла. По тому, как Жоля грозила кулаком, а потом зашвырнула в кусты расшитую цветами тапочку, было ясно, что она очень сердита.
- Пошли в дом, Милушка. Там точно никто подслушивать не станет! От ч.о.р.т.а или нет родилась, а всё одно нехорошая была. Ничего не чуралась.
- Но Кайя с теплотой её вспоминала...
- А что – Кайя? Родная кровь. Любимая внучка. Разве ж станет она против бабки плохое говорить? Нет, конечно же. И ты бы не стала. Одре очень не нравилась ваша дружба. Да и Саня её не одобряла. А вы как назло – везде вместе мотались. На речке днями пропадали. И Лёшка с вами.
Сказав про Лёшку, Жоля запнулась и с силой грохнула сковородой.
- Зажарю я тебе яичну, не спорь. Куры зря что ли несутся...
- Не надо! Я бы чая выпила, если можно.
- Чего ж нельзя? Шчас закипячу.
Бабка долила чайник водой, водрузила на печку, а потом покосилась на Милу.
- Одра и Саня друг дружку через силу, но терпели. Другого слова не подберу. Одра неприязнь не скрывала. А Саня – нет, больше помалкивала. Но разве правду сокроешь?
Бабка расстелила полотняную салфетку и принялась раскрашивать на неё подсохшие уже соцветия ромашки. К ним добавила пахучего тимьяна и парочку смородиновых свежих листочков. Помяв смесь руками, ссыпала её в видавший виды заварочный чайничек и залила подоспевшим кипятком.
- Piktasа ихнего ты видала...
- Сычика? Он очень милый.
- Нашла милого. – хмыкнула Жоля. – Каускас разное обличие себе берёт. В саду вот сычом предстал, а ко мне ужом приползал. На тебя поглядеть да Кайке донести. Вот она тебя и подкараулила.
- Но мы хорошо пообщались.
- С чего бы плохо? Вы вроде не ссорились. Но Кайка от бабки всю науку взяла. Это помни. Ведьмачить – вроде не ведьмачит, тихонько себя держит. Но что у неё на уме – один рогатый родственничек ведает.
Баба разлила чай, к нему подала холодный брусочек жёлтого масла, поставила расписанную розочками розетку с клубничным вареньем да корзинку с румяными кругленькими булочками-колобками.
- Спробуй бульбяныя булачкі (картофельные булочки). Надоечы (давеча, бел.) напекла, да как знала, что приедешь - сберегла несколько. Они долго свежесть держат.
- Да я не голодна, - снова завела Мила, но под сердитым бабкиным взглядом стушевалась и покорно потянулась за булочкой.
- Вот и умница! – похвалила Жоля и вышла в соседнюю комнатушку.
Тут же легонечко хлопнула дверь, протопотали плохо скрываемые шажочки и что-то мягкое потёрлось о Милины ноги, боднуло приветственно головой и прогудело просительно:
- Подай со стола хлебной крошечки! В животе вецер (ветер, бел.) воеть.
- Пожалуйста, угощайтесь, - Мила протянула наугад булочку, и серая мохнатая лапа быстро вынырнула из пустоты, схватила её и смачно зачавкала.
- А ты, ничого, сойдешь за свою. Мабыць (пожалуй, бел.) мы с тобой поладим. – невидимка икнул и снова боднул Милину ногу, оставив на ней приличный пушистый клочок. – Шорсть как с вшивого пёса сыпется! - пожаловался он. – Кайка твоя давеча косо зырканула, по ейной милости теперя линяю!
*Печурник - в поверьях северо-запада Беларуси живущий под печью домовой, дух-хранитель в облике прямоходящего кота.
***
Продолжение сегодня, в следующей публикации...
Автор
канал Про страшное
Нет комментариев