Предыдущая публикация
Религия организованной ненависти
«Раскулачивание» док. №№102–104
Док. 102
Сарасова (Потапкина) Антонина Андреевна родилась в 1926 г. в д. Зарубино Топкинского района нынешней Кемеровской области. Рассказ записала Спиркина Светлана в 1999 г. (с. Раздолье)
О том, как проходила коллективизация, я знаю по рассказам родителей. С ней они связывали надежду на лучшую жизнь и относились с душой и радостью. Пошли в колхоз сами, никто их не заставлял. Говорили, что, наконец-то, мы будем жить для себя, а не батрачить на кулаков… Тогда раскулачивали только богатых людей. У нас в деревне была одна такая семья. Но она сбежала, как только услышала про раскулачивание. Так что раскулачивать и выселять у нас некого было... Колхозники работали с восхода до заката… В поле ели, в поле спали... В годы коллективизации был голод… Голод был и в войну. Весь хлеб отправляли на фронт, оставляли только на семена... В нашей деревне были такие, кого забрали как врагов народа. У нас, например, в соседях жил счетовод. Ночью его забрали, и больше о нем никто никогда не слышал. Забрали и председателя, который, чтобы отпраздновать новый урожай, самовольно выдал рабочим испеченный хлеб. Правда, председателя потом отпустили. Никто не смел взять домой даже горсть зерна. По сталинскому закону за это можно было сесть в тюрьму на 10 лет... Сразу после войны жить было очень тяжело. Был большой налог на все, даже на тех, кто не имел живности. Сдавали кожу, шерсть, мясо, яйца, картошку, молоко и т.д. Приходилось подписываться «на заем». Затем эти займы погашали в течение десятка лет… Говорили об урожае, обсуждали председателя, рассуждали о местах, куда забирали людей. О Сталине говорить боялись. Один дед сказал, что на 7 ноября раньше портрет Бога несли, а сейчас Сталина. Его наутро забрали. Больше его никто не видел. Нищету в деревнях люди связывали с революцией и войной. Они сильно плохо отразились на жизни. В колхозе кроме начальства хорошо жили кустари, которые катали валенки, шили сапоги, делали сани, телеги, колеса, выделывали кожу. То есть те, кто не ленился после колхозного дня работать. Деревня всегда жила в нищете, так как власти все в городах, о деревне и не думают, заботятся только о себе. Крестьянину до сих пор нигде ходу нет. Все его пытаются обмануть. Мои родители мечтали, чтобы мы уехали в город. Даже Бога об этом молили. Но мы остались в деревне, потому что были неграмотными… В годы реформ жизнь изменилась в лучшую сторону: меньше стало ручного труда, появилась техника, хорошая одежда, продукты и т.д. Многое изменилось, но главное в том, что жить стало значительно легче. Можно бы теперь и забыть плохое, начать жить заново. Но как забыть голод, разруху, унижения от политики советских вождей, которым верили, которых боготворили?! А они…
Док. 103
Коробецкая (Панова) Екатерина Павловна родилась в 1926 г. в с. Жуланиха Алтайского края.. Рассказ записал Качко Валерий в 2000 г. (г. Кемерово)
Коллективизация в нашей семье связывается с раскулачиванием, то есть репрессиями против крестьян. Наша семья была репрессирована в 1931 г., реабилитирована только в 1992 г. Родители, конечно, — посмертно. Горькие, очень горькие воспоминания о тех временах. Высылка протекала очень быстро. Приехали военные, собрали обоз, погнали нас в тайгу в необжитые места. Из имущества у нас забрали все, оставили только одежду. Даже детей не всех разрешили взять. С нами поехали только те, кому не было 12 лет. Двенадцатилетнюю мою сестру и двух шестнадцатилетних братьев родители были вынуждены оставить в деревне побираться, как бездомных собак. Для вовлечения в колхозы применялись в основном насильственные меры. Силой заставляли подписываться в список колхозников. Заставляли вступать и ежедневной надоедливой агитацией. Имущество раскулаченных поступало в собственность колхоза или делилось между бедняками. У нас в деревне все знали, что бедняки — это лодыри и пьяницы. Они временно работали у богатых, а все полученное пропивали. Они становились активистами колхозов. Они-то и загубили хозяйскую скотину в колхозах, не зная, как ухаживать за ней. Никакого сопротивления колхозам со стороны крестьян не было. Подчинились безпрекословно. В председатели колхозов рвались на первых порах посторонние, далекие от крестьянской жизни люди. Правда, потом догадались, что надо выбирать толковых и хозяйственных людей из самих деревенских. Таких, которые могли бы честно биться за колхозное дело. До коллективизации наши таежные деревни были ухоженными, с многочисленными садами. В них росла малина, черемуха, рябина. Вот и у нас красивая была деревня! После коллективизации наступило полное опустение. Хорошие дома заселялись какими-то здоровыми и толстыми дядьками. Они разоряли и выселяли жильцов. Ни за какими садами они, конечно, уже не ухаживали. Красота пропала. До коллективизации в деревне во всем соблюдался порядок. В каждой семье был режим питания и питья. Соблюдался пост. Во время коллективизации наступил хаос. Не признавали ни Бога, ни дьявола! Повседневный крестьянский порядок порушили. В еде уже не стало такого, как раньше, разнообразия. А после коллективизации наступила карточная система. Питались мы теми продуктами, которые оставались после сдачи плана. А оставалась гнилая картошка, которую нам и выдавали на трудодни. В 1931–33 гг. и в 1941–46 гг. был страшный мор людей из-за страшного голода. В городах еще как-то карточки спасали, а в деревне их не было. Перебивались люди, как могли. Из-за нищеты и голода были случаи воровства. В народе это вызывало сочувствие, а не осуждение... Лучше всех в колхозе жили председатель, бригадиры и кладовщик. Это было наше начальство, которое не воровало, а «брало». В колхозах был настоящий рабский труд. Работали весь световой день. Иногда прихватывали и ночь. Мы и в единоличниках много работали, особенно во время страды. Но там мы знали, что работаем на свою семью. А здесь на кого?.. Кто вызывал у властей подозрение, сразу же забирались как враги народа. Причем, забирали в основном порядочных, умных и невинных людей. Если и был в деревне какой учитель, то его забирали. Колхозники были прикреплены к земле. Это было выгодно государству. Самостоятельно уехать они не могли, так как не имели паспортов. Государство боялось, что если оно даст паспорта колхозникам, то они все разбегутся. А без паспорта никуда. Неправда и то, что когда началась война, мужики охотно пошли воевать. Они пошли потому, что существовал долг, было слово «надо!» Их провожали со стонами и плачем, понимая, что провожают насмерть. В классе, котором я училась, было 18 мальчишек. С войны вернулось только двое или трое. После войны морально стало жить лучше. Сначала была радость от победы, а потом наступила хрущевская «оттепель». В «оттепель» народ стал разворачиваться, вздохнул на недолгое время, стал наращивать свое крестьянское хозяйство. А потом на него ввели ограничение. Нельзя стало держать больше одной коровы, десятка куриц. Не пойму, зачем это сделали? До сих пор деревня не может вырваться из нищеты. И вина за это лежит на местных органах власти… Несмотря на голод и нищету хотелось любить, радоваться жизни. Первое показанное кино было большим событием для деревни. Церковь коммунисты закрыли. Веру отменили. Священников тиранили, ссылали. Крестьяне молча относились к этому. Лишь втихомолку молились. О политике у нас в семье не говорили, не понимали ее. Занимались лишь своим хозяйством. Никаких рассуждений не вели. Очень боялись репрессий. Люди смирились с таким образом жизни при коммунизме. Всю жизнь прожила в работе... Когда мы с Андреем Николаевичем поженились, все наше имущество состояла из двух ложек и двух вилок. Холодильник, телевизор купили в кредит лет через 15–20 после свадьбы. В годы нынешних реформ жизнь изменилась в лучшую сторону. Моим родителям, например, не давали никакой пенсии. А мне моих пенсионных денег хватает. Сейчас не нужно бояться за свое будущее.
Док 104.
Баранова (Демидова) Клавдия Константиновна родилась в 1926 г. в д. Большие Вязовцы Ивановской области. Рассказ записала внучка Барановой, Дарья, в 2001 г. (г. Березовский)
Наша семья не очень-то стремилась вступить в колхоз. Были, как говорится, на перепутье. Так как все это было в новинку, поэтому не очень-то хотелось расставаться с нажитым добром, хозяйством. Не сказать, что до колхоза жили очень богато. Но всего было в достатке. Родители, конечно, не хотели отдавать все в колхоз на совместное пользование. Были и такие люди, которые ничего не делали (то есть, не имели своего хозяйства), а пришлось бы с ними делиться… Работящие бедняки вызывали у нас сострадание. Но были и бедняки, не желавшие работать. Много кого раскулачивали. Сначала кулаков, потом просто зажиточных крестьян. А после уже стали забирать у каждой семьи все, что у них было. Помню, как-то приехали и забрали у соседей единственную лошаденку. Когда ее уводили, то ребятишки долго бежали за телегой и плакали. Да, много слез пролил в те годы простой крестьянин… Раскулаченных отправляли в основном в Сибирь. Ничего не разрешали взять. Уезжали в том, в чем были. Сначала нас просто агитировали вступать в колхоз. Обещали всем безбедную жизнь. Бедняки, конечно, сразу поддались на уговоры. А вот зажиточных крестьян загоняли в колхозы с помощью угроз, конфискацией имущества или ссылкой. Люди сопротивлялись. Большинство крестьян прятали имущество, зерно, хлеб и т.д. Создавались какие-то банды, убивавшие людей, приходивших с конфискацией. Власти присылали отряды для подавления этих мятежей. Активистами колхозов были люди, не имевшие гроша за душой, доносчики. Сельчане, конечно, относились к ним с негодованием, почти как к предателям. До коллективизации деревня, можно сказать, процветала. Кулаки и середняки хорошо вели хозяйство. Во время коллективизации сельское хозяйство оказалось на грани упадка. Ведь все рассуждали так: это все ведь не мое, зачем я буду лишний раз спину гнуть. После коллективизации, конечно, питались хуже, чем до колхозов. А в колхозах жили практически голодом. Правда, после коллективизации появилась хоть какая-то техника, стало полегче работать на поле. Но что толку от этого «полегче». Ведь есть-то нечего!.. Работали, как говорится, от рассвета до заката. Как уйдешь в 6-00 часов, так домой придешь не раньше 22-00, а то и позднее. Работали в поте лица. Если пашем, то коня уже несколько раз сменят, а человек все работает. Оплата при этом почти никакая по трудодням, да и то в конце года. Давали что-то очень мало, зерна, еще чего-то, я уже и не припомню. Жили впроголодь. Голод был. Людям и так есть нечего было, так еще нужно было платить налоги на то небольшое хозяйство, что разрешалось держать колхознику. Держишь кур — сдай яйца, коровку — молоко, мясо и т.д. Страшное было время! Ели все, что попадется под руку. Все держали маленькое хозяйство. Очень большие были ограничения в содержании личного скота. Приходилось еще платить с «дохода» налоги. С коровы 300 л молока в год, с курей яйца, с овец шерсть и т.д. Семье почти ничего не оставалось. Да и времени почти не было на свое хозяйство. Конечно, мы воровали в колхозе. Но не считали это за воровство, так как колхозное это наше, выращенное нашим честным трудом. А вот до колхозов не воровали. Все жители деревни знали друг друга, жили как большая семья. Да и воровать было не зачем: у всех до колхозов всего было в достатке. Пенсионеров в колхозах не было. Все работали до последнего. Если кто-то не мог работать, то считалось, что его должны прокормить родные. Был закон «о колосках». Если кто-то взял с колхозного поля несколько колосков или гороха, то ему грозила тюрьма или штраф. Как-то тетя Маша (соседка) принесла украдкой с поля в фартуке несколько колосков. Состряпала для своих голодных детишек лепешки. Тут неожиданно зашел соседний мальчик, ну тетя Маша и его угостила лакомством. А тот пришел домой и рассказал все родителям. В результате тетя Маша просидела в тюрьме целый год. Колхозники, конечно, мечтали о роспуске колхоза, так как за работу нам почти ничего не платили. Единственное, что хорошего появилось после коллективизации это школы и медицинские работники. Страшно было, когда наших деревенских забирали в лагеря без суда и следствия. У нас забрали председателя лишь за то, что колхоз не выполнил план по заготовке зерна (нереальные планы спускались «сверху»). Его посадили в тюрьму, где он и скончался. В те годы из-за чьего-либо доноса лишали людей свободы или даже жизни. У родителей паспортов не было, а были лишь справки о рождении. Никто не мог выехать из деревни в город или даже перейти из своего колхоза в соседний, более процветающий. Только сейчас я начинаю понимать, что это специально делалось правительством для удержания людей в деревнях, колхозах. В колхозе все жили одинаково бедно. Кое-как «справно» жили те, кто любил труд, любил землю. Когда началась война, сначала все шли без горя. Родственники провожали мужей, братьев, сыновей на войну, как на праздник, с песнями и танцами. Но затем, после многочисленных потерь, люди уже не горели стремлением идти на фронт. Вернулось с фронта мало людей. Примерно половина от ушедших… В нашей деревушке церкви не было, а была в соседней деревне. Батюшка сам ходил по деревне от дома к дому и читал проповеди. Жители встречали его приветливо, как почетного гостя. Но церковь закрыли. Закрыли, да и все. Говорили, что Бога нет. Церковь разграбили, в ней сделали какой-то склад… Все, по возможности, стремились уехать из колхозов. Сама я оказалась здесь, в Сибири, потому что мужа сюда отправили лишь за то, что он был в немецком плену…
(Лопатин Л.Н., Лопатина Н.Л. Коллективизация и раскулачивание в воспоминаниях очевидцев. М., 2006.)
Вот видим в опросах старожилов два совершенно противоречивых откровения. В первом о том, что среди набранных молодых парней, судя по всему уже в 1944 году, из всего класса вернулись только трое, но иной рассказчик сообщает, что в деревню вернулась половина. Мой отец тоже свидетельствовал, что вернулась половина. Как такое сопоставить? Ведь к 1944-му немцев уже гнали и потери куда как много большие, чем несли мы в начале войны, несли уже они. Наше оружие по всем своим характеристикам и по его количеству в разы превосходило немецкое. Да и воевать у немцев уже было некому, а потому собирали всех слепых и хромых, слишком старых и слишком молодых и в качестве пушечного мяса кидали на Восточный фронт просто на убой.
А загадка эта разрешается просто: свеже набранные бойцы — все комсомольцы — то есть безбожники. А на фронте высокая выживаемость была исключительно у людей верующих: отец, хоть сам по возрасту на фронт и не попал, но очень часто слушал беседы фронтовиков, с которыми служил. А они частенько и проговаривались (особенно в нетрезвом состоянии, но шепотом и только на ушко: за такое откровение в сатанистской стране могли из армии погнать), что в окопе атеистов не было — молились все. И если в 41-м и 42-м молодые призывы практически повыбило, то уже от Курска и Орла немцев гнало старшее поколение — 30–45-летние солдаты — все рожденные в Царской России — все крещеные. Вот они-то и брали Берлин. А безбожная молодежь, как в начале, так и в конце войны, осталась на полях сражений. Потому следовало бы хорошенько задуматься на эту тему: по какой все-таки причине была одержана победа в этой тотальной безпощадной войне.
И второе. Все опрашиваемые старожилы в один голос сообщают, что если простые колхозники за горсть зерна оказывались в тюрьмах (а кого-то и расстреливали), то уж начальство, бригадиры, счетоводы и председатели, перли себе столько, сколько унесут. Но вот какими оборванцами выглядели даже они:
Следующая публикация
Комментарии 1