Предыдущая публикация
Священник под страхом смерти не может разгласить тайну исповеди.
Почему так? Ведь в первые века христианства была практика публично исповедовать свои грехи. Почему сложилось так, что исповедь сугубо личное и интимное дело?
– Здесь происходит борьба качества с количеством. Например, в монашестве. До какого-то времени игумены занимались и духовной жизнью монастыря, и его материальной составляющей. Людей было немного, все было просто. По мере усложнения игумен занимается духовной жизнью, эконом телесной жизнью монахов. По мере еще большего усложнения жизни игумен носит титул, духовник занимается духовной жизнью, эконом своей стороной, и еще появляется целый ряд должностей. Усложняется жизнь – усложняются дефиниции, и что-то древнее, родовое, изначальное может потихоньку уйти.
Когда христиан было мало, когда они платили за свою веру и молитву кровью, многое было не нужно. Заметим, что крестились они в зрелом возрасте. Крестившись в зрелом возрасте и омывши взрослые грехи, они под страхом смерти боялись совершить эти взрослые грехи, и им было нечего исповедовать, кроме бытовых, повседневных мелочей.
Подобно историку, надо смотреть на масштабный процесс движения Церкви во времени: как она увеличилась в количестве, как изменялись духовные практики, как они подстраивались под образ жизни, психологию новопришедших человеческих масс. Тогда и возникла необходимость в том, чтобы тайно выслушивать каждого. Крещеные в детстве, не пережившие религиозного обращения во взрослом возрасте, а пережившие его, когда ты уже крещен, это совершенно иная ситуация.
Например, язычник, который уверовал в Господа в возрасте тридцати лет, входил в купель крещения и выходил из нее, ощущая свое второе рождение. Он с омерзением отвращался от своих прежних грехов, своей прежней жизни. Среди древних христиан таких было большинство.
В наше время такие случаи, конечно, есть, но гораздо чаще происходит так, что человека крестили в детстве, пробовали или нет воцерковлять, но затем он оторвался от Церкви и возвращается в нее в возрасте 30-40 лет, набрав, уже будучи крещеным, столько и таких грехов, что заставить его говорить о них публично, все равно что заставить умереть.
Возникает множество исторически возникших нюансов, на которые мы вынуждены реагировать, и Церковь реагирует на них, меняя практику совершения Таинств, подстраиваясь под ту или иную ситуацию.
Мы с Вами уже говорили о разнице между покаянием и исповедью. Покаяние – это если я устроился волонтером в Дом престарелых и массирую пролежни лежащим больным, потому что ощущаю себя грешником. Исповедь – это центральный сектор покаяния.
Есть исповедь, а есть откровение помыслов, у нас эти вещи тоже смешаны. Есть покаяние в грехах, например: я в гневе побил детей, мне, действительно, стыдно, я положил грех на грех. Это мои грехи, я в них каюсь. А есть исповедование помыслов, это монашеское занятие, которым у нас занимаются многие миряне. Это уже другое. Есть покаяние в греховных фактах, а есть откровение помыслов. Многие люди, которые не имеют больших грехов, но исповедуются часто, по сути, превращают исповедь в откровение помыслов, рассказывая, какие помыслы тревожили их в течение последней недели или двух. Тогда повышаются требования к священнику, который получается какой-то старец или монах. Не каждый священник может это, да и не каждый должен мочь разбираться с помыслами.
Какой-нибудь человек прочитал монашескую книжку, где написано, что каждый вечер некий инок приходил в келью к старцу и открывал ему свои помыслы, чем достиг глубокого смирения и великой веры. Хорошо? Очень хорошо, но как это приложить к себе? Куда идти? И человек пытается идти к своему священнику и каждый раз открывать ему свои помыслы, а перепуганный священник говорит ему: "Зачем ты мне все это рассказываешь? Это все не нужно тебе". Получается конфликт: желание хорошее, реализация ошибочная. Нужно понять, что это разные вещи. Исповедание помыслов – это монашеский труд. Кроме того, не каждый монах способен и принимать помыслы, ибо это уже высота. Тем более, не каждый мирянин обязан это делать.
Поэтому исповедоваться нужно в фактах. Кроме этого, конечно, надо вести с собой работу и понимать, какие в тебе живут страсти, то есть из каких корней рождаются факты. Например, я гневлив, очевидно, из-за гнева я сквернословлю, говорю лишнее, веду неправильно себя за рулем и дома. Давайте разбираться с гневом. Но слушать перечисление всех вспышек гнева за месяц священник не обязан, он для этого не предназначен. Он скажет: "Давай кайся во всем вместе, Господь да простит. Читай правило и иди к причастию". И он поступит правильно. Так что нужно разделять покаяние, исповедь и откровение помыслов.
Любой серьезный труд ведет нас к сепарации: к отделению одного от другого. Например, молитва: есть молитва гласная, есть молитва умная, есть молитва церковная, есть молитва келейная. Есть целая наука о молитве, такая же наука есть об исповеди, но для этого нам всем нужно говорить об этом, что мы сейчас и делаем, читать, думать.
Естественно, человеку хочется исповедоваться дедушке с добрыми глазами, лучиками морщин от улыбающегося лица, с мозолистыми руками, конечно, с белой бородой. Почему дедушке? Потому что когда молодой человек приходит к молодому священнику, есть свои нюансы. Когда молодая девушка приходит к молодому батюшке. Есть вариант, что он будет снимать стружку. Когда дедушка будет принимать исповедь у "внука" по возрасту, у него будет больше сострадания, больше жалости, больше милости, больше опыта, он будет больше иметь права сказать: "Сынок, да ладно, поплачешь, Бог добрый, Он простит. Помучаешься, выздоровеешь, я знаю, я это видел много раз".
Там, где молодой священник скажет "Да, как ты мог, как ты такое себе позволил, как тебя земля носит", там дедушка скажет: "Что же за жизнь такая, Боже, такие юные, а такое творят. Ну ладно, ты приходи ко мне, приходи". Найдет такие слова, что, по сути, "купит" человека, не желая его покупать. Просто согреет его в течение минуты, а купит на всю жизнь, но не себе, а Христу. У человека произойдет идеальная перемена в душе.
Чего только не творит над собой современный человек, и вдруг он очнется, расплачется над собой, поймет, что он опозоренный, безобразный, всю жизнь плохо проживший. Что ему делать? В петлю лезть – Боже сохрани! В церковь идти, но ведь его же надо принять, а ему скажут: "Вот пришел, чучело, весь в наколках. Сними кольцо из ноздри". Тоже правильно, но сейчас ему нужно не то. Он потом сам с себя все снимет, но принять его надо, как дитя Божие, как блудного сына, для этого нужен опыт личного покаяния священника. Священник хорош, когда он сам кающийся.
Помните, как с апостолом Петром? Господь говорит ему: "Дам тебе ключи Царства Небесного". И в это время Господь попускает Петру тяжко согрешить, по сути, отречься от Него. Почему? Ведь Петру придется принимать покаяние миллионов. Если он будет невинный, как Архангел Михаил, он просто всех прогонит от райских дверей.
– То есть по принципу "сам быв искушен, искушенным можешь помощи"?
– Совершенно верно. Господь наш Иисус Христос искушен по всем, кроме греха, то есть Он знает пот, кровь, слезы, боль, радость. Если бы люди сказали:
-Да что Тебе на небесах... что Ты знаешь о нашей жизни? Ты что знаешь, что такое кровавые мозоли?
Христос говорит:
– Знаю.
– Ты что знаешь, что такое предательство, Тебя что били когда-нибудь?
– Знаю, – говорит Господь. – И били, и предавали.
– А Ты что знаешь, что такое рано утром вставать, на работу идти, когда солнце еще не взошло.
– Знаю, – отвечает Господь.
Все знает Господь. А апостолы еще знают опыт греха, слезного опыта. Апостол Петр плакал всякий раз, когда пел петух, говорил: ведь я тоже грешный. "Пришел Господь в мир грешников спасти, от них первый есть я".
Личный опыт греха есть у каждого человека. Потеря рая в детстве –это первый грех детства: какое-нибудь первое воровство, подглядывание за кем-то, первое вранье, первое предательство. Потом уже небеса свинцовые – и ты уже не в детстве. Детство – это рай, а первый грех – это уже выход из него. У каждого из нас есть своя история греха, и мы не можем забывать об этом. И оказывается, что эта история греха может быть нашим сокровищем, потому что благодаря этому мы можем смотреть на грешника, как на брата, как на заключенного в той же тюрьме, забитого в те же колодки. И мы исполним заповедь Евангелия: "не судите". Почему? Потому что у меня внутри то же самое, или было, или есть, или может быть. Священник должен это чувствовать. Он должен максимально стремиться к святости, но он человек, и у него тоже есть своя греховная история.
Протоиерей Андрей Ткачев
Следующая публикация
Комментарии 7