Истории детей блокадного Ленинграда.
В ноябре 1941 года в ходе блокады Ленинграда начала действовать Дорога жизни - ледовая трасса через Ладожское озеро. Благодаря ей множество детей смогли отправиться в эвакуацию. До этого некоторые из них прошли через сиротские дома: чьи-то родные погибли, а чьи-то — пропадали на работе целыми днями.
«В начале войны мы, наверное, и не осознавали, что и детство наше, и семья, и счастье когда-нибудь разрушатся. Но почти что сразу это почувствовали», — говорит Валентина Трофимовна Гершунина, которую в 1942 году, девятилетней, вывезли с детским домом в Сибирь. Слушая рассказы выросших блокадников, понимаешь: сумев сохранить жизнь, они лишились детства. Слишком много «взрослых» дел пришлось делать этим детям, пока настоящие взрослые воевали — на фронте или у станков.
Сегодня, в Международный день защиты детей, несколько историй о детстве, украденном войной, о потерях и лишениях, а ещё о жизни — вопреки всему.
⠀
Маленькая Ира потеряла в войну маму, брата и дар. «У меня был абсолютный слух. Я успела поучиться в музыкальной школе, — рассказывает Ирина Константиновна. — Меня хотели без экзаменов взять в школу при консерватории, сказали приходить в сентябре. А в июне началась война».
Ирина Константиновна родилась в православной семье: папа был регентом в церкви, а мама пела в хоре. В конце 1930-х отец стал работать главным бухгалтером технологического института, но так случилось, что за год до начала войны его не стало. Перед смертью он говорил жене: «Только береги сына», но в марте 1942-го брат Ирины погиб. Деревянные дома сгорели при бомбёжках, и семья отправилась к родственникам. «У папы была изумительная библиотека, а мы могли только взять самые необходимые вещи. Собрали два больших чемодана, — рассказывает Ирина Константиновна. — Хорошо, что был холодный апрель и мороз, в слякоть мы бы вообще не вытянули. А по дороге у нас украли карточки»...
5 апреля 1942 года была Пасха, и мама Ирины Константиновны пошла на базар — купить хотя бы дуранды, мякоти семечек, остававшейся после отжима масла. Вернулась она с температурой и больше уже не встала. Так сёстры одиннадцати и четырнадцати лет остались вдвоём. Чтобы получить хоть какие-то карточки, им пришлось идти в центр города — иначе бы никто не поверил, что они ещё живы. Пешком — транспорт давно не ходил. И медленно — потому что не было сил. Добирались три дня. И у них снова украли карточки — все, кроме одной. Её девочки отдали, чтобы хоть как-то похоронить маму.
После похорон старшая сестра отправилась работать: четырнадцатилетние дети считались уже взрослыми. Ирина же пришла в детприемник, а оттуда — в детский дом. «Мы так вот на улице и расстались, и не знали друг о друге ничего полтора года», — рассказывает она.
Ирина Константиновна помнит ощущение постоянного голода и слабости. Дети, обычные дети, которым хотелось прыгать, бегать и играть, едва могли двигаться — словно старушки.
«Как-то на прогулке увидела нарисованные "классики", — рассказывает она. — Захотелось прыгнуть. Встала, а мне не оторвать ноги-то! Стою, и всё. И я смотрю на воспитательницу и не могу понять, что со мной. И слёзы текут. Она мне: "Не плачь, лапонька, потом попрыгаешь". Настолько мы были слабы».
⠀
В Ярославской области, куда эвакуировали детей, колхозники были готовы отдать им всё, что угодно — так больно было смотреть на костлявых, измождённых ребят. Только вот дать особо было нечего. «Мы увидели траву и начали её есть, как коровы. Ели всё, что могли, — рассказывает Ирина Константиновна. — Кстати, никто не заболел ничем». Тогда же маленькая Ира узнала, что из-за бомбёжек и стресса она потеряла слух. Навсегда.
«В школе стоял рояль. Подбежала к нему и понимаю — играть не могу. Пришла учительница и говорит: "Ты чего, девочка?" Отвечаю: тут рояль расстроенный. Она мне: "Ты просто играть не умеешь!" Я в слёзы. Как не умею, я всё знаю, у меня абсолютный музыкальный слух…»
Взрослых не хватало, присматривать за детьми было сложно, и Ирину, как прилежную и умную девочку, сделали воспитательницей. Она вывозила ребят в поля — зарабатывать трудодни. «Мы расстилали лён, должны были выполнять норму — 12 соток на одного человека. Лён-кудряш расстилать было проще, а вот после льна-долгунца все руки гноились, — вспоминает Ирина Константиновна. — Потому что ручонки были ещё слабые, в царапинах». Так — в работе, в голоде, но в безопасности — она прожила три с лишним года.
⠀
А в 14 лет Ирину отправили на восстановление Ленинграда. Но у неё не было документов, а при медосмотре врачи записали, что ей 11 — настолько неразвитой внешне выглядела девочка. Так уже в родном городе она чуть вновь не попала в детский дом. Но ей удалось найти сестру, которая к тому времени училась в техникуме. «На работу меня не брали, ведь мне якобы было 11 лет. А есть что-то надо... Пошла в столовую мыть посуду, чистить картошку. Потом сделали мне документы, по архивам ходили. В течение года устроились»
⠀
Потом было восемь лет работы на кондитерской фабрике. В послевоенном городе это давало возможность иногда отъедаться бракованными, поломанными конфетами. Ирина Константиновна сбежала оттуда, когда её решили продвигать по партийной линии. Поступила в геологический институт, а затем много ездила в экспедиции на Чукотку и в Якутию. Вышла замуж, родила детей - за плечами у неё больше полувека счастливого брака. «Я очень довольна своей жизнью», — говорит Ирина Константиновна. Только вот играть на рояле ей больше никогда не довелось.
⠀
Детство другой блокадницы, Регины Романовны Зиновьевой, закончилось, когда ей было всего пять лет.
«22 июня я была в садике, — вспоминает она. — Мы пошли на прогулку, и я оказалась в первой паре. А это было очень почётно, мне флажок дали… Выходим гордые, вдруг бежит женщина, вся всклокоченная, и кричит: «Война, Гитлер на нас напал!» А я подумала, что это напал Змей Горыныч и у него огонь идёт из пасти…»
Тогда пятилетняя Регина очень расстроилась, что так и не прошлась с флажком. Но очень скоро «Змей Горыныч» вмешался в её жизнь гораздо сильнее.
Папа Регины работал связистом, и вскоре его забрали на «чёрном воронке» — взяли сразу по возвращении с задания, не дав даже переодеться. Фамилия у него была немецкая — Гинденберг. Девочка осталась с мамой, а в блокадном городе начался голод.
Однажды Регина ждала маму, которая должна была забрать её из детского сада. Воспитательница вывела двух задержавшихся детей на улицу и пошла запирать двери. К малышам подошла женщина и предложила конфетку.
«Мы хлеба не видим, а тут — конфеты! Очень хотелось, но нас предупреждали, что к чужим нельзя подходить. Страх победил, и мы сбежали, — рассказывает Регина Романовна. — Потом вышла воспитательница. Мы хотели ей показать эту женщину, а её уже след простыл». Сейчас Регина Романовна понимает, что тогда сумела сбежать от людоедки. В то время некоторые ленинградцы, обезумевшие от голода, воровали и ели детей.
⠀
Мама пыталась накормить дочь, как могла. Однажды пригласила спекулянтку — обменять отрезы ткани на пару кусков хлеба. Женщина, оглядевшись, спросила, нет ли в доме детских игрушек. А Регине перед самой войной подарили плюшевую обезьянку, которую она назвала Фока. «Я схватила эту обезьянку и закричала: "Бери что хочешь, а эту я не отдам! Это моя любимая". А ей она очень понравилась. Они с мамой буквально выдирали у меня игрушку, а я реву… Взяв обезьянку, женщина отрезала ещё хлеба — больше, чем за ткань, и ушла...»
Уже став взрослой, Регина Романовна спросит у мамы: «Ну как ты могла у маленького ребёнка отнять любимую игрушку?» А она ответит: «Возможно, эта игрушка спасла тебе жизнь».
⠀
Однажды, ведя дочку в садик, мама упала посреди улицы — у неё уже не было сил. Её забрали в больницу. Так маленькая Регина попала в детский дом. «Было очень много народу, мы по двое лежали в кроватках. Меня положили с девочкой, она была опухшая вся. Ножки у неё были все в язвах. И я говорю: «Как же я буду с тобой лежать, повернусь, ножки твои задену, тебе будет больно». А она мне: «Да нет, они всё равно уже ничего не чувствуют».
В детском доме девочка пробыла недолго — её забрала тетя. А затем вместе с другими малышами из детского сада её отправили в эвакуацию. «Когда мы добрались, нам дали манной каши. Ой, это была такая прелесть! Мы вылизали эту кашу, со всех сторон тарелки облизали, мы же не видели такой еды уже давно… А потом нас посадили в эшелон и отправили в Сибирь».
⠀
Ребятам повезло: в Тюменской области их встретили очень хорошо. Детям отдали бывший барский дом — крепкий, двухэтажный. Набили матрасы сеном, дали землю под огород и даже корову. Ребята пололи грядки, ловили рыбу и собирали крапиву на щи. После голодного Ленинграда эта жизнь казалась спокойной и сытой. Но, как и все советские дети того времени, они работали не только на себя: девочки из старшей группы ухаживали за ранеными и стирали бинты в местной больнице, а мальчики вместе с воспитателями ходили на лесозаготовки. Эта работа была тяжела даже для взрослых. А старшим детям в садике было всего по 12–13 лет.
⠀
В 1944 году власти сочли четырнадцатилетних ребят уже достаточно взрослыми для того, чтобы ехать восстанавливать освобожденный Ленинград. «Наша заведующая пошла в райцентр — часть пути пешком, часть на попутках. Мороз был 50 градусов, наверное, — вспоминает Регина Романовна. — Три дня добиралась, чтобы сказать: дети ослабленные, они не смогут работать. И она отстояла наших ребят — в Ленинград послали только семь-восемь самых крепких мальчишек».
⠀
Мама Регины выжила. К тому времени она работала на стройке и переписывалась с дочкой. Оставалось дождаться победы. «У заведующей нашей было крепдешиновое красное платье. Такое красивое! Она его разорвала и повесила, как флаг, не пожалела. А мальчишки наши устроили салют: все подушки распустили и швыряли перьями. И воспитатели даже не ругались... Так мы встретили День Победы».
⠀
В Ленинград дети вернулись в сентябре 1945-го. В том же году мама Регины наконец получила первое письмо от мужа. Оказалось, что он уже два года в лагере в Воркуте. Только в 1949-м мать и дочь получили разрешение его навестить, а ещё через год его освободили.
Жизнь Регины Романовны сложилась счастливо: два брака, двое детей, три внука и пять правнуков. Но она по-прежнему помнит те трудные и голодные годы, и как ей не хотелось расставаться с обезьянкой Фокой. «Старшие мне рассказывали, что когда началась блокада, была прекрасная погода, голубое небо. И над Невским проспектом появился крест из облаков. Он висел три дня. Это был знак городу: вам будет неимоверно тяжело, но всё-таки вы выдержите...»
⠀
Маленькую Таню мама звала последышем: девочка была младшим ребёнком в большой семье - у неё были брат и шестеро сестёр. В 1941 году ей исполнилось 12 лет. «22 июня было тепло, мы собрались ехать загорать и купаться. И вдруг объявили, что началась война, — рассказывает Татьяна Степановна. — Мы никуда не поехали, все заплакали, закричали… А брат сразу отправился в военкомат, сказал: я пойду воевать».
⠀
Родители Тани были уже в возрасте, им не хватило сил бороться. Они умерли в начале 1942 года: папа — в феврале, а мама — в марте. Так Таня осталась одна, сестёр забрали на оборонные работы. Кто-то рыл окопы, кто-то заботился о раненых, а одна из сестёр собирала по городу мёртвые тела. И родные боялись, что Таня окажется среди них. «Сестра Рая сказала: "Таня, ты не выживешь тут одна" и свезла меня в детский дом. А потом нас отправили по Дороге жизни».
⠀
Детей вывезли в Ивановскую область, в город Гусь-Хрустальный. И хотя здесь не было бомбёжек и 125-ти блокадных граммов хлеба, жизнь не стала простой. Впоследствии Татьяна Степановна много общалась с такими же выросшими детьми блокадного Ленинграда и поняла, что другим эвакуированным ребятам жилось не так голодно. Наверное, дело в географии: всё же линия фронта здесь была куда ближе, чем в Сибири. «Когда приезжала комиссия, мы говорили, что еды не хватает. Нам отвечали: мы вам даём лошадиные порции, а вы все хотите есть», — вспоминает Татьяна Степановна. Эти «лошадиные порции» баланды, щей и каш она помнит до сих пор. Как и холод. Девочки спали по двое: ложились на один матрас, а другим укрывались. Больше укрыться было нечем.
«Местные нас не любили. Обзывали "выковырками". Наверное, потому, что мы, приехав, стали ходить по домам, хлеба просить… А им тоже было тяжело. Там была речка, зимой очень хотелось побегать на коньках. Местные дали нам один конёк на всю группу. Не пару коньков — один конёк. Так и катались по очереди на одной ноге».
⠀
В эвакуации Татьяна Степановна прожила четыре года. «Когда объявили о Победе, мы вскочили, подбрасывали матрасы до самого потолка и кричали: "Победа, наконец домой поедем, в Ленинград!" ... И уже в начале июня я вернулась в родной город. Сестра забрала меня к себе. Я была худющая, совершенный дистрофик. Долго лежала, сестра меня выходила, и я пошла учиться на портниху».
Выучившись, Татьяна Степановна попала на фабрику и проработала там 37 лет. Как и другие дети, пережившие суровые годы войны и лишения, она до сих пор помнит то невыносимое чувство голода и никогда не выкидывает хлеб. «Есть всё время хотелось, мы только в марте 1945-го наелись хлеба. Ещё в Ленинграде мой племянник Володя как-то дал своей ослабшей сестре маленький кусочек от своей пайки. Они оба выжили. Но она до конца жизни помнила тот кусочек и благодарила брата за жизнь...»
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Комментарии 8