Предыдущая публикация
Современный Запад и невыученные уроки Вестфальского мира
Вестфальский мир завершил Тридцатилетнюю войну, а заодно и менее известную Восьмидесятилетнюю (Голландско-испанскую). Он создал Вестфальскую систему, первую признанную систему международных отношений, основанную на писанном международном праве, формально просуществовавшую с 1648 по 1814 год.
Если быть придирчиво точными, то надо уточнить, что фактически Вестфальская система прекратила своё существование с началом войн европейских коалиций против революционной Франции. Дело в том, что ни французские революционеры, считавшие своей миссией распространение «свободы» на весь мир, ни противостоящие им европейские монархии, также уверенные в своей обязанности подавить бунт и вернуть Франции легитимную власть, не руководствовались в своих действиях основным принципом Вестфальского мира — «национального государственного суверенитета», исключавшего вмешательство во внутренние дела суверенных государств.
Политическую точку в истории Вестфальской системы поставил Бонапарт, разогнавший в 1806 году Священную Римскую империю германской нации. Тем не менее весь период до 1814 года (революционные и наполеоновские войны) рассматривается как период борьбы старой системы и революционной антисистемы. И только в 1814 году по итогам Венского конгресса появляется новая система международного права, главным выразителем и хранителем которой стал Священный союз.
С момента заключения Вестфальского мира изменился главный принцип международных отношений: династическое право и право завоевания сменилось признанием приоритета права национального государства на его суверенной территории. В 1814 году учредители Священного союза провозгласили право «мирового сообщества» (тогда ограниченного пятёркой ведущих европейских держав: Россия, Австрия, Пруссия, Франция и Великобритания) на вмешательство (в том числе вооружённое) в случае, если национальная политика суверенного государства угрожает стабильности системы.
Наша история в её советский период трактовала это право исключительно как борьбу реакционных режимов с надвигавшейся революцией. Такая цель имела место, но это не было исключительной целью провозглашённого нового мирового порядка. По крайней мере противники России в Крымской войне декларировали своё вмешательство в русско-турецкий конфликт борьбой за принципы европейской стабильности, установленные в 1814 году. На эти же принципы ссылались Россия, Франция и Великобритания, вмешиваясь в Греческую войну за независимость (1821–1829 годов) на стороне революционной Греции против традиционной Турции.
Понятно, что определяющую роль в каждом отдельно взятом случае играли эгоистические интересы великих держав, но в обоснование своего вмешательства (которое раньше вообще не требовалось) они ссылались на высокие принципы общечеловеческого общежития и право народов на выбор своей судьбы.
Эта же идея — право государства на национальный суверенитет, ограниченное правом нации на создание собственного государства, — была впоследствии заложена и в Версальскую систему, завершившую Первую мировую войну, и в Ялтинско-Потсдамскую систему, установившуюся по итогам Второй мировой войны. И только система поздневашингтонского консенсуса, явочным порядком установленная Западом по итогам холодной войны в попытке зафиксировать свою победу, де-факто попыталась вернуться к довестфальскому периоду. Сейчас мы с союзниками, по сути, ведём борьбу за неовестфальскую систему, провозглашая абсолютный приоритет государственного суверенитета над международными нормами.
К концу Средневековья привести Европу к единому знаменателю попытались Габсбурги. Им удалось объединить в своих руках престолы Испании и Священной Римской империи германской нации, добиться определяющего влияния на римский престол, присоединить к своим владениям большую часть бургундского наследства, добиться союза с Англией, который хоть и дал трещину после аннулирования Генрихом VIII Тюдором брака с Екатериной Арагонской, но практически сохранился до смерти его дочери Марии I (в браке с Филиппом II Испанским) и даже в первые годы правления Елизаветы I.
Габсбурги контролировали половину Европы. Речь Посполитая и Венеция были их традиционными союзниками против турок, на скандинавов тогда ещё внимания вообще никто не обращал, а Франция проиграла им борьбу за Италию и после гибели Генриха II стремительно катилась к упадку, раздираемая религиозными войнами. Испания, объединённая (в 1580–1640 годах) с Португалией, к тому же была ведущей колониальной державой, а её флот господствовал на морях.
Даже после раздела Карлом V испанского и имперского престолов обе ветви Габсбургов проводили скоординированную политику и казалось, что ничто не может помешать установлению ими мирового господства. Ничто бы и не помешало, если бы не развязанный ими самими внутренний конфликт.
Дело в том, что Габсбурги, так же как многие наши современники, в том числе и соотечественники, считали, что идеология превыше всего. Соответственно, свою задачу, как католических монархов, они видели в сохранении продвижении и распространении католицизма как идеологии. Именно как идеологии, а не религии, ибо религия у католиков, православных и протестантов (классических, а не современных) общая. Никто из них не отрицает священного характера Библии, а также учения Христа, никто не оспаривает конкретной передачи его слов апостолами.
Главная разница в обрядах и смысловых трактовках, то есть в человеческих идеях (идеологии), в том, как правильно понимать божественные предначертания. Причём различий становится тем больше, чем дольше конфессии находятся в расколе и враждуют друг с другом. В самом же начале споры касались больше обрядовой стороны и борьбы за первенство в церкви. Протестанты же и вовсе считали, что выступают не против католицизма, а за его совершенствование — за реформу церкви.
Таким образом, апеллируя к единым божественным корням, к единым отцам церкви, всегда подчеркивавшим необходимость христианского единства, идейно (идеологически) конфессии разделились, постепенно, за века, превратившись во вполне самостоятельные религиозные учения. Но если к началу XVII века католики и православные уже лет семьсот друг друга проклинали, друг с другом воевали и практически оформились в разные религиозные системы, имеющие общий корень, то протестанты, хоть уже и сталкивались с католиками на поле боя, ещё не исключали религиозно-политического компромисса.
Католическая церковь, отвергая радикальные протестантские учения, также не исключала компромисса с умеренными, тем более что именно в этот период (в XV–XVII веках) она активно работала над унией с православными (вначале с Византией, а затем с киевской митрополией в составе Речи Посполитой). В 1534 году был создан и к началу XVII века добился вершины своего влияния Орден иезуитов (Общество Иисуса), ставивший целью добиться восстановления христианского единства в рамках католицизма при помощи «мягкой силы»: культурного влияния, образования, инфильтрации в разного рода общественные движения и т.д. И орден именно в этот период добивается серьёзных успехов.
В общем и целом союз Габсбургов с папским престолом, устанавливающий мировое господство при помощи политики влияния (династические браки, подкуп и просто покупка территорий, лояльность центра к местным традициям в обмен на политическую лояльность провинций в отношении центра), представлялся непреодолимым. В тех же Англии и Франции весьма серьёзные силы, всерьёз претендовавшие на власть и поддержанные значительной частью народа, выступали с позиции бессмысленности борьбы с Габсбургами и предлагали, пока не поздно и условия щадящие, подчиниться их гегемонии.
Практически один в один американская гегемония в 90-е — начале нулевых. Только вместо иезуитов и католической церкви неотроцкисты из «Лиги плюща» и леволиберальная идеология, уже вырождавшаяся в тотальную «инклюзивность», но ещё не дошедшая до ручки и импонировавшая многим своей концепцией «государства — ночного сторожа», не вмешивающегося в общественную жизнь. Установив свой контроль над западными государствами, либералы об этой концепции «забыли» и активно используют власть для навязывания не только своим обществам, но всему миру своих леволиберальных идей, но на рубеже веков, она была весьма популярна в среде «творческой интеллигенции» самых разных стран.
У Габсбургов и папского престола действительно был шанс создания всемирной (в рамках того мира, христианского, без мусульманской Азии и без Китая) католической монархии. Если бы они продолжали так же, как начали. Но с идеологией всегда сложно: вначале её придумывают, чтобы влиять на массы, а в следующем поколении она начинает диктовать свою волю правящим классам, предшествующее поколение которых (создатели идеологии) были абсолютно свободными от её шор циничными прагматиками.
Эпигоны действуют по принципу «вижу цель, не вижу препятствий» и «нет таких крепостей, которые не могли бы взять…» люди, вооружённые очередной «правильной» идеологией. Эпигоны не понимают, что главное в достижении успеха не провозглашённая «идеологическая чистота», а механизм политического компромисса, работающий по принципу «коготок увяз — всей птичке пропасть».
Главное, чтобы потенциальный оппонент признал единство (в формате ли церковной унии, в виде ли политического признания власти императора — не суть важно). Далее действует принцип поглощения малого большим. Если не спешить и не спугнуть малое, оно даже не заметит, как с течением времени большое его спокойно переварит, а от принципов, за которые малое в прошлых поколениях готово было умереть, новые поколения спокойно откажутся, как от отжившей идейной рухляди.
На смену осторожным «собирателям земель»: императорам Карлу V (он же король Карл I Испанский), Фердинанду I, Максимилиану II, Рудольфу II и Маттиасу, заложившим в XVI — начале XVII века базу всемирной католической империи Габсбургов, — пришли Филиппы II, III и IV (короли Испании и Португалии) и Фердинанд II — император Священной Римской империи германской нации.
Будучи истовыми католиками, они искренне считали, что лучше оставить страну безлюдной, чем управлять еретиками. Аналогично на Украине кричали: «Крым украинский или безлюдный». Поэтому Крым и не украинский, и не безлюдный, Крым — российский, а от Габсбургов вначале ушла богатейшая Голландия. Война за её сохранение в составе владений испанской монархии длилась 80 лет при трёх последовательно сменявших друг друга Филиппах. К концу войны испанские монархи потеряли не только Голландию, но и Португалию, а от самой Испании осталась только тень великой державы. Сын и преемник Филиппа IV, Карл II, оказался последним Габсбургом на испанском престоле, каковой престол перешёл к Бурбонам, а Испания на сто лет стала вторым номером во французской политике.
Подчеркну, Голландия была не только богатейшей, но и лояльнейшей испанской провинцией. Голландская торговля процветала, обеспечиваемая и защищаемая всемирной габсбургской империей. Но Филипп II решил, что идеология дороже и что он быстро заставит обнаглевших торговцев вернуться в лоно католической церкви. И тем самым, не ведая того, подписал сметный приговор первому европейскому глобалистскому проекту.
Возможно, испанский фокус габсбургский проект и пережил бы, но тут в 1618 году императором Священной Римской империи германской нации стал Фердинанд II, полностью разделявший взгляды умершего за двадцать лет до этого Филиппа Испанского на жизнь, монархию и католицизм. Габсбурги втянулись в Тридцатилетнюю войну, которую могли десять раз завершить компромиссным миром, если бы не упорное стремление подавить протестантизм на всей территории империи.
Как и в голландском варианте, во внутренний конфликт с удовольствием вмешались внешние враги Габсбургов (в том числе католическая Франция, спокойно поддержавшая против Габсбургов протестантов, а до этого заключившая против тех же Габсбургов союз с мусульманской Османской империей). К концу Тридцатилетней и Восьмидесятилетней войн, разгоревшихся из-за того, что Габсбурги слишком рьяно подавляли протестантизм в своих провинциях, проект всемирной габсбургской империи приказал долго жить и в испанской, и в австрийской частях. Обе они стали на путь длительного упадка.
На европейском же горизонте взошли новые великие державы: Англия и Франция, — на сто лет в число великих держав прорвалась Швеция, которая никогда не достигла бы таких успехов, если бы не безумная политика Фердинанда II. Через пятьдесят лет начало свой путь к величию превратившееся в королевство Пруссию курфюршество Бранденбург. Мир, чуть было не ставший габсбургским, принял идею «европейского равновесия», которая двести лет надёжно предохраняла его от посягательств любой державы на гегемонию.
Затем системы, существовавшие после 1814 года и возродившие право на вмешательство во внутренние дела по идеологическим причинам, незаметно для самих себя восстановили ситуацию борьбы за глобальную гегемонию, завершившуюся провозглашённым США «концом истории», который должен был навечно зафиксировать американское глобальное лидерство, продлившееся в общей сложности лет десять и завершившееся так же, как и габсбургский проект всемирной католической монархии.
Принципы инклюзивности, толерантности, экологичности, первоначально придуманные для обеспечения США конкурентными преимуществами, вернувшись бумерангом, стали принципами организации американского общества. Новое поколение американской элиты приняло как идеологическую аксиому то, что предшественники использовали в качестве наживки. Американские филиппы и фердинанды стали насаждать огнём и мечом по всему миру идеологию леворадикального экстремизма с тем же рвением, что фанатичные Габсбурги XVII века насаждали католицизм.
Американский глобальный проект мог сыграть, как мог сыграть и габсбургский. Оба они почти сыграли и рухнули лишь потому, что пришедшее на смену поколению прагматиков поколение фанатиков поставило абстрактный принцип выше конкретного механизма, пожелав получить желаемое здесь и сейчас, немедленно, вместо того чтобы осторожно и не спеша продолжать дело предшествующих поколений, знавших, что, для того чтобы победить в главном (в прагматике), бывает необходимо уступить в несущественных идейных частностях. Притом что, победив в прагматике и получив политический контроль со временем, и идеи будет внедрить гораздо проще (только спешить не надо). Постоянный контроль — компромисс. Меняются только субъекты компромисса. По мере того, как вы окончательно перевариваете предыдущий, приходит время следующего, и так без конца, ибо конец истории — смерть человечества.
И Габсбурги, и американцы, а с последними весь современный коллективный Запад решили, что у них достаточно военной силы и политической власти, чтобы прекратить игру в компромиссы и принудить мир следовать своей идеологической линии. На самом деле желающий продавить свою идейную позицию никогда, ни при каких условиях не должен прибегать к подавлению за пределами обычного уголовного закона. Силовое подавление экстремиста будет поддержано обществом, поскольку он несёт угрозу всем, а силовое подавление идейного противника приведёт к сопротивлению, которое будет тем жестче, чем сильнее будет идеологическое давление.
Сопротивление — это необязательно партизаны, подполье, революционеры-бомбисты и гражданская война, сопротивление может выражаться в равнодушии и цинизме общества, в фактическом саботаже населением государственной идеологии, как это было в позднем СССР. Такое сопротивление, когда нет сопротивляющихся, когда все за, а тело государства расползается, как мартовский снег на солнце, даже опаснее прямого силового противостояния. В такой среде грамотный и прагматичный внешний враг даже скорее найдёт поддержку, чем в среде идейных революционеров (хотя те тоже никогда и ни в одной стране внешней поддержкой не брезговали).
Подчеркну специально для слабовидящих, плохо слышащих и неумело читающих, что недопустимым является не обычное легитимное государственное насилие, а именно силовое подавление альтернативной общественной мысли, не выходящей за пределы законной дискуссии. Причём надо иметь в виду, что каждом обществе эти пределы свои и определяются они не законодательно, а ментально. Общество чувствует, а не осознаёт, что в данный момент можно, а чего нельзя делать (как государству, так и его оппонентам, как власти, так и оппозиции). Эффективная власть интуитивно воспринимает сигналы, идущие от общества, и корректирует свою политику в соответствии с ними (пример такой корректировки — российская внутренняя и внешняя политика начиная с 2000 года, особенно ярко с 2022 года, с начала СВО).
Проблема наша заключается в том, что, сталкивая США с пьедестала, мы с союзниками (а мы с ними очень разные, принадлежим к разным цивилизациям и сейчас объединены только борьбой с американским засильем) вынуждены будем принять на себя от Вашингтона ответственность за судьбы мира. Возможно, мы сумеем эту ответственность разделить, и это будет шагом в правильном направлении, так как позволит выйти из разрушительного состояния борьбы и перейти к конструктивному состоянию созидания.
Но возможно, мы (и даже не по своей вине) договориться с бывшими союзниками не сумеем. В таком случае надо дать им возможность первыми выступить с претензией на всемирно-историческое лидерство. Габсбурги начали свой путь в пропасть с попытки подавить маленьких и слабых: Голландию, Чехию, Пфальц. У них даже поначалу получилось. Но тем самым они так испугали всех остальных, что Ришелье, а затем и не такому талантливому Мазарини не понадобилось прилагать больших усилий, чтобы объединить против габсбургской опасности «весь цивилизованный мир» (каким он был на тот момент в глазах европейцев).
Враг, не выучивший исторические уроки, всегда даёт нам второй шанс не только победить, но и уроки выучить.
Ростислав Ищенко,
специально для alternatio.org
Если быть придирчиво точными, то надо уточнить, что фактически Вестфальская система прекратила своё существование с началом войн европейских коалиций против революционной Франции. Дело в том, что ни французские революционеры, считавшие своей миссией распространение «свободы» на весь мир, ни противостоящие им европейские монархии, также уверенные в своей обязанности подавить бунт и вернуть Франции легитимную власть, не руководствовались в своих действиях основным принципом Вестфальского мира — «национального государственного суверенитета», исключавшего вмешательство во внутренние дела суверенных государств.
Политическую точку в истории Вестфальской системы поставил Бонапарт, разогнавший в 1806 году Священную Римскую империю германской нации. Тем не менее весь период до 1814 года (революционные и наполеоновские войны) рассматривается как период борьбы старой системы и революционной антисистемы. И только в 1814 году по итогам Венского конгресса появляется новая система международного права, главным выразителем и хранителем которой стал Священный союз.
С момента заключения Вестфальского мира изменился главный принцип международных отношений: династическое право и право завоевания сменилось признанием приоритета права национального государства на его суверенной территории. В 1814 году учредители Священного союза провозгласили право «мирового сообщества» (тогда ограниченного пятёркой ведущих европейских держав: Россия, Австрия, Пруссия, Франция и Великобритания) на вмешательство (в том числе вооружённое) в случае, если национальная политика суверенного государства угрожает стабильности системы.
Наша история в её советский период трактовала это право исключительно как борьбу реакционных режимов с надвигавшейся революцией. Такая цель имела место, но это не было исключительной целью провозглашённого нового мирового порядка. По крайней мере противники России в Крымской войне декларировали своё вмешательство в русско-турецкий конфликт борьбой за принципы европейской стабильности, установленные в 1814 году. На эти же принципы ссылались Россия, Франция и Великобритания, вмешиваясь в Греческую войну за независимость (1821–1829 годов) на стороне революционной Греции против традиционной Турции.
Понятно, что определяющую роль в каждом отдельно взятом случае играли эгоистические интересы великих держав, но в обоснование своего вмешательства (которое раньше вообще не требовалось) они ссылались на высокие принципы общечеловеческого общежития и право народов на выбор своей судьбы.
Эта же идея — право государства на национальный суверенитет, ограниченное правом нации на создание собственного государства, — была впоследствии заложена и в Версальскую систему, завершившую Первую мировую войну, и в Ялтинско-Потсдамскую систему, установившуюся по итогам Второй мировой войны. И только система поздневашингтонского консенсуса, явочным порядком установленная Западом по итогам холодной войны в попытке зафиксировать свою победу, де-факто попыталась вернуться к довестфальскому периоду. Сейчас мы с союзниками, по сути, ведём борьбу за неовестфальскую систему, провозглашая абсолютный приоритет государственного суверенитета над международными нормами.
К концу Средневековья привести Европу к единому знаменателю попытались Габсбурги. Им удалось объединить в своих руках престолы Испании и Священной Римской империи германской нации, добиться определяющего влияния на римский престол, присоединить к своим владениям большую часть бургундского наследства, добиться союза с Англией, который хоть и дал трещину после аннулирования Генрихом VIII Тюдором брака с Екатериной Арагонской, но практически сохранился до смерти его дочери Марии I (в браке с Филиппом II Испанским) и даже в первые годы правления Елизаветы I.
Габсбурги контролировали половину Европы. Речь Посполитая и Венеция были их традиционными союзниками против турок, на скандинавов тогда ещё внимания вообще никто не обращал, а Франция проиграла им борьбу за Италию и после гибели Генриха II стремительно катилась к упадку, раздираемая религиозными войнами. Испания, объединённая (в 1580–1640 годах) с Португалией, к тому же была ведущей колониальной державой, а её флот господствовал на морях.
Даже после раздела Карлом V испанского и имперского престолов обе ветви Габсбургов проводили скоординированную политику и казалось, что ничто не может помешать установлению ими мирового господства. Ничто бы и не помешало, если бы не развязанный ими самими внутренний конфликт.
Дело в том, что Габсбурги, так же как многие наши современники, в том числе и соотечественники, считали, что идеология превыше всего. Соответственно, свою задачу, как католических монархов, они видели в сохранении продвижении и распространении католицизма как идеологии. Именно как идеологии, а не религии, ибо религия у католиков, православных и протестантов (классических, а не современных) общая. Никто из них не отрицает священного характера Библии, а также учения Христа, никто не оспаривает конкретной передачи его слов апостолами.
Главная разница в обрядах и смысловых трактовках, то есть в человеческих идеях (идеологии), в том, как правильно понимать божественные предначертания. Причём различий становится тем больше, чем дольше конфессии находятся в расколе и враждуют друг с другом. В самом же начале споры касались больше обрядовой стороны и борьбы за первенство в церкви. Протестанты же и вовсе считали, что выступают не против католицизма, а за его совершенствование — за реформу церкви.
Таким образом, апеллируя к единым божественным корням, к единым отцам церкви, всегда подчеркивавшим необходимость христианского единства, идейно (идеологически) конфессии разделились, постепенно, за века, превратившись во вполне самостоятельные религиозные учения. Но если к началу XVII века католики и православные уже лет семьсот друг друга проклинали, друг с другом воевали и практически оформились в разные религиозные системы, имеющие общий корень, то протестанты, хоть уже и сталкивались с католиками на поле боя, ещё не исключали религиозно-политического компромисса.
Католическая церковь, отвергая радикальные протестантские учения, также не исключала компромисса с умеренными, тем более что именно в этот период (в XV–XVII веках) она активно работала над унией с православными (вначале с Византией, а затем с киевской митрополией в составе Речи Посполитой). В 1534 году был создан и к началу XVII века добился вершины своего влияния Орден иезуитов (Общество Иисуса), ставивший целью добиться восстановления христианского единства в рамках католицизма при помощи «мягкой силы»: культурного влияния, образования, инфильтрации в разного рода общественные движения и т.д. И орден именно в этот период добивается серьёзных успехов.
В общем и целом союз Габсбургов с папским престолом, устанавливающий мировое господство при помощи политики влияния (династические браки, подкуп и просто покупка территорий, лояльность центра к местным традициям в обмен на политическую лояльность провинций в отношении центра), представлялся непреодолимым. В тех же Англии и Франции весьма серьёзные силы, всерьёз претендовавшие на власть и поддержанные значительной частью народа, выступали с позиции бессмысленности борьбы с Габсбургами и предлагали, пока не поздно и условия щадящие, подчиниться их гегемонии.
Практически один в один американская гегемония в 90-е — начале нулевых. Только вместо иезуитов и католической церкви неотроцкисты из «Лиги плюща» и леволиберальная идеология, уже вырождавшаяся в тотальную «инклюзивность», но ещё не дошедшая до ручки и импонировавшая многим своей концепцией «государства — ночного сторожа», не вмешивающегося в общественную жизнь. Установив свой контроль над западными государствами, либералы об этой концепции «забыли» и активно используют власть для навязывания не только своим обществам, но всему миру своих леволиберальных идей, но на рубеже веков, она была весьма популярна в среде «творческой интеллигенции» самых разных стран.
У Габсбургов и папского престола действительно был шанс создания всемирной (в рамках того мира, христианского, без мусульманской Азии и без Китая) католической монархии. Если бы они продолжали так же, как начали. Но с идеологией всегда сложно: вначале её придумывают, чтобы влиять на массы, а в следующем поколении она начинает диктовать свою волю правящим классам, предшествующее поколение которых (создатели идеологии) были абсолютно свободными от её шор циничными прагматиками.
Эпигоны действуют по принципу «вижу цель, не вижу препятствий» и «нет таких крепостей, которые не могли бы взять…» люди, вооружённые очередной «правильной» идеологией. Эпигоны не понимают, что главное в достижении успеха не провозглашённая «идеологическая чистота», а механизм политического компромисса, работающий по принципу «коготок увяз — всей птичке пропасть».
Главное, чтобы потенциальный оппонент признал единство (в формате ли церковной унии, в виде ли политического признания власти императора — не суть важно). Далее действует принцип поглощения малого большим. Если не спешить и не спугнуть малое, оно даже не заметит, как с течением времени большое его спокойно переварит, а от принципов, за которые малое в прошлых поколениях готово было умереть, новые поколения спокойно откажутся, как от отжившей идейной рухляди.
На смену осторожным «собирателям земель»: императорам Карлу V (он же король Карл I Испанский), Фердинанду I, Максимилиану II, Рудольфу II и Маттиасу, заложившим в XVI — начале XVII века базу всемирной католической империи Габсбургов, — пришли Филиппы II, III и IV (короли Испании и Португалии) и Фердинанд II — император Священной Римской империи германской нации.
Будучи истовыми католиками, они искренне считали, что лучше оставить страну безлюдной, чем управлять еретиками. Аналогично на Украине кричали: «Крым украинский или безлюдный». Поэтому Крым и не украинский, и не безлюдный, Крым — российский, а от Габсбургов вначале ушла богатейшая Голландия. Война за её сохранение в составе владений испанской монархии длилась 80 лет при трёх последовательно сменявших друг друга Филиппах. К концу войны испанские монархи потеряли не только Голландию, но и Португалию, а от самой Испании осталась только тень великой державы. Сын и преемник Филиппа IV, Карл II, оказался последним Габсбургом на испанском престоле, каковой престол перешёл к Бурбонам, а Испания на сто лет стала вторым номером во французской политике.
Подчеркну, Голландия была не только богатейшей, но и лояльнейшей испанской провинцией. Голландская торговля процветала, обеспечиваемая и защищаемая всемирной габсбургской империей. Но Филипп II решил, что идеология дороже и что он быстро заставит обнаглевших торговцев вернуться в лоно католической церкви. И тем самым, не ведая того, подписал сметный приговор первому европейскому глобалистскому проекту.
Возможно, испанский фокус габсбургский проект и пережил бы, но тут в 1618 году императором Священной Римской империи германской нации стал Фердинанд II, полностью разделявший взгляды умершего за двадцать лет до этого Филиппа Испанского на жизнь, монархию и католицизм. Габсбурги втянулись в Тридцатилетнюю войну, которую могли десять раз завершить компромиссным миром, если бы не упорное стремление подавить протестантизм на всей территории империи.
Как и в голландском варианте, во внутренний конфликт с удовольствием вмешались внешние враги Габсбургов (в том числе католическая Франция, спокойно поддержавшая против Габсбургов протестантов, а до этого заключившая против тех же Габсбургов союз с мусульманской Османской империей). К концу Тридцатилетней и Восьмидесятилетней войн, разгоревшихся из-за того, что Габсбурги слишком рьяно подавляли протестантизм в своих провинциях, проект всемирной габсбургской империи приказал долго жить и в испанской, и в австрийской частях. Обе они стали на путь длительного упадка.
На европейском же горизонте взошли новые великие державы: Англия и Франция, — на сто лет в число великих держав прорвалась Швеция, которая никогда не достигла бы таких успехов, если бы не безумная политика Фердинанда II. Через пятьдесят лет начало свой путь к величию превратившееся в королевство Пруссию курфюршество Бранденбург. Мир, чуть было не ставший габсбургским, принял идею «европейского равновесия», которая двести лет надёжно предохраняла его от посягательств любой державы на гегемонию.
Затем системы, существовавшие после 1814 года и возродившие право на вмешательство во внутренние дела по идеологическим причинам, незаметно для самих себя восстановили ситуацию борьбы за глобальную гегемонию, завершившуюся провозглашённым США «концом истории», который должен был навечно зафиксировать американское глобальное лидерство, продлившееся в общей сложности лет десять и завершившееся так же, как и габсбургский проект всемирной католической монархии.
Принципы инклюзивности, толерантности, экологичности, первоначально придуманные для обеспечения США конкурентными преимуществами, вернувшись бумерангом, стали принципами организации американского общества. Новое поколение американской элиты приняло как идеологическую аксиому то, что предшественники использовали в качестве наживки. Американские филиппы и фердинанды стали насаждать огнём и мечом по всему миру идеологию леворадикального экстремизма с тем же рвением, что фанатичные Габсбурги XVII века насаждали католицизм.
Американский глобальный проект мог сыграть, как мог сыграть и габсбургский. Оба они почти сыграли и рухнули лишь потому, что пришедшее на смену поколению прагматиков поколение фанатиков поставило абстрактный принцип выше конкретного механизма, пожелав получить желаемое здесь и сейчас, немедленно, вместо того чтобы осторожно и не спеша продолжать дело предшествующих поколений, знавших, что, для того чтобы победить в главном (в прагматике), бывает необходимо уступить в несущественных идейных частностях. Притом что, победив в прагматике и получив политический контроль со временем, и идеи будет внедрить гораздо проще (только спешить не надо). Постоянный контроль — компромисс. Меняются только субъекты компромисса. По мере того, как вы окончательно перевариваете предыдущий, приходит время следующего, и так без конца, ибо конец истории — смерть человечества.
И Габсбурги, и американцы, а с последними весь современный коллективный Запад решили, что у них достаточно военной силы и политической власти, чтобы прекратить игру в компромиссы и принудить мир следовать своей идеологической линии. На самом деле желающий продавить свою идейную позицию никогда, ни при каких условиях не должен прибегать к подавлению за пределами обычного уголовного закона. Силовое подавление экстремиста будет поддержано обществом, поскольку он несёт угрозу всем, а силовое подавление идейного противника приведёт к сопротивлению, которое будет тем жестче, чем сильнее будет идеологическое давление.
Сопротивление — это необязательно партизаны, подполье, революционеры-бомбисты и гражданская война, сопротивление может выражаться в равнодушии и цинизме общества, в фактическом саботаже населением государственной идеологии, как это было в позднем СССР. Такое сопротивление, когда нет сопротивляющихся, когда все за, а тело государства расползается, как мартовский снег на солнце, даже опаснее прямого силового противостояния. В такой среде грамотный и прагматичный внешний враг даже скорее найдёт поддержку, чем в среде идейных революционеров (хотя те тоже никогда и ни в одной стране внешней поддержкой не брезговали).
Подчеркну специально для слабовидящих, плохо слышащих и неумело читающих, что недопустимым является не обычное легитимное государственное насилие, а именно силовое подавление альтернативной общественной мысли, не выходящей за пределы законной дискуссии. Причём надо иметь в виду, что каждом обществе эти пределы свои и определяются они не законодательно, а ментально. Общество чувствует, а не осознаёт, что в данный момент можно, а чего нельзя делать (как государству, так и его оппонентам, как власти, так и оппозиции). Эффективная власть интуитивно воспринимает сигналы, идущие от общества, и корректирует свою политику в соответствии с ними (пример такой корректировки — российская внутренняя и внешняя политика начиная с 2000 года, особенно ярко с 2022 года, с начала СВО).
Проблема наша заключается в том, что, сталкивая США с пьедестала, мы с союзниками (а мы с ними очень разные, принадлежим к разным цивилизациям и сейчас объединены только борьбой с американским засильем) вынуждены будем принять на себя от Вашингтона ответственность за судьбы мира. Возможно, мы сумеем эту ответственность разделить, и это будет шагом в правильном направлении, так как позволит выйти из разрушительного состояния борьбы и перейти к конструктивному состоянию созидания.
Но возможно, мы (и даже не по своей вине) договориться с бывшими союзниками не сумеем. В таком случае надо дать им возможность первыми выступить с претензией на всемирно-историческое лидерство. Габсбурги начали свой путь в пропасть с попытки подавить маленьких и слабых: Голландию, Чехию, Пфальц. У них даже поначалу получилось. Но тем самым они так испугали всех остальных, что Ришелье, а затем и не такому талантливому Мазарини не понадобилось прилагать больших усилий, чтобы объединить против габсбургской опасности «весь цивилизованный мир» (каким он был на тот момент в глазах европейцев).
Враг, не выучивший исторические уроки, всегда даёт нам второй шанс не только победить, но и уроки выучить.
Ростислав Ищенко,
специально для alternatio.org
Следующая публикация
Нет комментариев