Совет выпускникам от Гленна Гульда
Прочитано в Королевской консерватории Университета Торонто в ноябре 1964 годаЯ знаю, что, согласившись на роль советчика выпускникам, я присоединяюсь к почтенной традиции. Однако эта роль весьма меня пугает – отчасти, потому что она для меня непривычна, а отчасти потому, что я твердо убежден: от непрошеных советов гораздо больше вреда, чем пользы. Я знаю, что в данной ситуации дающий советы обычно говорит вам что-нибудь о мире, с которым вы столкнетесь, – опираясь, конечно, на свой опыт, который, разумеется, не может совпадать с вашим. Мне известно также, что принято давать рекомендации, в эффективности которых докладчик уверен на основании своего опыта, облекая их в форму увлекательных историй типа «Когда я был в вашем возрасте» или еще более шаловливой «Если бы мне было столько, сколько вам». Но я отверг такой подход, поскольку вынужден признать, что изолированность нашего опыта ограничивает полезность любых практических советов, которые я мог бы вам дать. Действительно, если можно в одной фразе суммировать мои пожелания вам в этот день, то они сводятся к тому, что жить по советам других – бесполезное занятие.
Что же я могу сказать вам, не вступая в противоречие с этим убеждением? Есть по крайней мере одна вещь, которая не входит в конфликт с моей уверенностью в бесполезности советов в данной ситуации, поскольку не требует привлекать ваше внимание к чему-либо доказуемому, то есть к чему-либо нуждающемуся в доказательстве и, следовательно, могущему быть, скорее всего, отвергнутым, – это просто предложение определенного угла зрения, под которым вы можете рассматривать и уже знакомые вам факты, и те, с которыми впоследствии захотите познакомиться.
Это предложение таково: никогда не забывайте, что всякое знание, которое вы получили и получите, существует лишь благодаря его связи с отрицанием – с тем, чего нет, или кажется, что нет. Самое поразительное в человеке, быть может единственное, оправдывающее весь его идиотизм и жестокость, это факт, что он изобрел понятие того, что не существует. Возможно, «изобрел» – не самое лучшее слово, может быть, «обрел» или «предположил» было бы точнее, но «изобрел», если и не очень точно, то с большей силой выражает одно из достижений, помогающих понять человечество, антитезис того, чем человечество не является. Способность описывать себя на языке понятий, которые противоречат нашему собственному опыту, – это то, что дает нам не просто математическую оценку мира, в котором мы живем (хотя без минуса мы недалеко ушли бы в математике), но и философскую меру нас самих; это дает нам рамки, в которых мы можем определить то, что считаем конструктивными действиями.
Эти рамки могут представлять собой разные вещи. Например, ограничения. А может быть, укрытие от всех тех ложных рекомендаций, которым следует мир вне нас, рекомендаций, которые могут быть логичными и надежными где-то еще, но от которых наш опыт ищет защиты. Эти рамки могут быть интуитивной защитой против тех чисто искусственных, но совершенно необходимых систем, которые мы создаем, чтобы управлять собой, – нашего социального «я», нашего нравственного «я», нашего, если хотите, художественного «я». Участие отрицания в нашей жизни относительно обесценивает каждую вторую идею из тех, которыми человек забавлялся на протяжении всей истории развития мысли. Это понятие стремится сделать нас лучше – снабдить нас структурами, в рамках которых могла бы действовать наша мысль, – и в то же время оно допускает нашу слабость – потребность в таком ограждении, за которым неопределенность, хрупкость, неуверенность наших систем могли бы искать логику.
Вы готовы к тому, чтобы перешагнуть порог – как выражаются по этому жутковатому поводу – мира музыки. Музыка же, как вы знаете, самая ненаучная из наук, самая невещественная субстанция. Никто еще полностью не объяснил нам многие как бы очевидные ее свойства. Никто еще, в сущности, не объяснил, почему мы называем высокое высоким, а низкое низким. Всякий может сказать, что мы называем высоким, а что – низким, но сформулировать причины, по которым эта ненаучная, нематериальная вещь, называемая музыкой, так сильно на нас действует, так глубоко нас трогает, не удалось еще никому. И чем больше мы раздумываем над совершенно потрясающим феноменом музыки, тем больше убеждаемся, что ее действие во многом есть результат чисто искусственных конструкций систематичного мышления. Не поймите меня неправильно: когда я говорю «искусственных», я не имею в виду ничего плохого. Я имею в виду нечто такое, что не обязательно является естественным и не «обязано» беспокоиться о том, чтобы в итоге оказаться естественным. Но, насколько нам известно, «искусственность» системы – это единственное, что дает критерии нашей реакции на музыку.
Но тогда, может быть, эта реакция тоже условна? Может быть, она тоже искусственна? Возможно, вся сложная система музыкального образования и предназначена для выработки реакции на некий набор символических музыкальных событий. Не реальных событий, вызывающих реальную реакцию, но условных событий и условных реакций. Возможно, мы, подобно собакам Павлова, чувствуем озноб, когда узнаем задержанную терцдециму, чувствуем удовлетворение и покой при разрешении доминантсептаккорда именно потому, что знаем, что это от нас ожидается, именно потому, что нас обучили этим реакциям. Может быть, дело в том, что мы выросли под воздействием своей собственной способности реагировать. Может быть, в этом нет ничего, кроме того, к чему мы сами расположены, – весь музыкальный опыт есть демонстрация работы рефлексов.
Проблемы возникают тогда, когда мы забываем об искусственности всего этого, когда мы пренебрегаем теми определениями, которые для нашего мышления – для нашей рефлексии, возможно, – делают из музыки анализируемый продукт. Неприятности начинаются тогда, когда мы оказываемся под столь сильным влиянием методов нашего систематизированного мышления, что забываем, что оно связано осуждениями от обратного, что оно «вытесано» из отрицания, что оно – лишь хрупкая защита от пустоты отрицания, окружающей его. И когда это происходит, когда мы забываем эти вещи, всевозможные технические оплошности начинают разрушать функционирование человеческой личности. Когда люди, занимающиеся искусством вроде музыки, оказываются пленниками определенных предпосылок системы, когда они становятся непочтительны к необъятности отрицания по сравнению с системой, тогда они оказываются лишенными того источника фантазии, от которого зависят творческие идеи, ибо изобретательность фактически есть осторожное погружение в отрицание, лежащее за пределами системы, причем с позиции, надежно укрепленной в самой системе.
Я предполагаю, что большинство из вас рано или поздно столкнется с преподаванием тех или иных аспектов музыки, и именно в этой роли, как я думаю, вы в наибольшей степени окажетесь подвержены опасности того, что я бы назвал позитивным мышлением.
Мне, вероятно, не пристало обсуждать педагогические проблемы. Я никогда не занимался преподаванием и не представляю, чтобы мог когда-нибудь решиться на это. Эта деятельность пугает меня, поскольку требует серьезной ответственности, каковой я предпочел бы избежать. Тем не менее большинство из вас, вероятно, в свое время столкнется с этой ответственностью, и с моей позиции наблюдателя мне кажется, что ваш педагогический успех будет очень сильно зависеть от того, насколько вы позволите неповторимости вашего столкновения с каждым из ваших учеников определять ваш подход к ним. В тот момент, когда скука, усталость или тоска по ушедшим годам подавят особую изобретательность, с которой вы подходите к каждой проблеме, вы окажетесь в опасности чрезмерно довериться обманчиво убедительным атрибутам системы.
Может быть, вы помните введение, предпосланное Джорджем Бернардом Шоу к его собранию музыкально-критических статей. В нем он описывает свои юношеские амбиции – развить свой врожденный баритон и поразить им сцены мировых оперных театров. Его поощрял к этому, очевидно, какой-то бойкий шарлатан, один из странствующих ископаемых музыкальной теории, заманивший к себе в ученицы мать Шоу и утверждавший, что он обладает неким «методом». Похоже, что после нескольких месяцев занятий по этому «методу» Шоу обратился к своей пишущей машинке и больше не был в состоянии что-либо спеть.
Я ни в коем случае не предлагаю вам недооценивать важность строгой теории. Я не предлагаю также, чтобы вы простирали свою исследовательскую активность так далеко, чтобы это поставило под угрозу вашу комфортную веру в системы, с помощью которых вас обучали и к которым вы сохраняете уважение. Но я предлагаю вам чаще вспоминать о том, что системы, которые организуют наше мышление и в которых мы пытаемся передать это мышление следующим поколениям, представляют собой то, что можно считать передним планом деятельности – позитивной, убежденной, уверенной в себе, – и что этот передний план сохраняет значимость только до тех пор, пока он стремится придать надежность обширному заднему плану еще не организованных человеческих возможностей.
Те из вас, кто станут исполнителями и композиторами, вероятно, не будут столь уязвимы хотя бы потому, что рынок, в рамках которого вы будете действовать, ненасытно требует новых идей или, по крайней мере, новых вариаций на старые идеи. Более того, как исполнители или композиторы вы будете, по всей вероятности, существовать – или, по крайней мере, стараться существовать, – в большей степени для себя и сами по себе, чем это возможно для ваших коллег в музыкальной педагогике. Вам не будут так часто задавать вопросы, которые искушают обзавестись арсеналом готовых ответов. Вы не будете попадать в такие условия, когда ваши представления о музыке могут легко потерять гибкость. Но эта уединенность, которую вы обретете и которую должны будете поддерживать, эта возможность сосредоточенного размышления, преимуществом которой вы должны воспользоваться, будет полезна для вас только до тех пор, пока на место вопросов, задаваемых студентами своим педагогам, вы будете ставить вопросы, задаваемые самим себе. Вы должны постараться выяснить, насколько велика ваша толерантность по отношению к вопросам, которые вы себе ставите. Вы должны постараться определить ту точку, за которой творческое исследование – вопросы, расширяющие ваше видение мира, – превышает некий предел и парализует воображение, предоставляя ему слишком много возможностей, слишком много умозрительных вариантов. Сохранить равновесие между практическими проблемами систематичного мышления и умозрительными возможностями творческого инстинкта – самое трудное и самое важное дело вашей жизни в музыке.
И все же я не могу не упомянуть о том, что случилось со мной, когда мне было тринадцать или четырнадцать лет. Я помню, конечно, что на сегодня запретил себе истории такого рода. Но этот случай, как мне кажется, тесно связан с тем, что мы обсуждали, и поскольку я всегда чувствовал, что он сыграл важную роль в моем собственном отношении к музыке, и поскольку я как-никак старею и начинаю тосковать по прошлому, вам придется меня выслушать. Как-то раз я занимался на рояле, – ясно помню, хотя это и не важно, что это была фуга Моцарта KV 394 (для тех из вас, кто ее тоже играет), – и внезапно прямо рядом со мной заработал пылесос. В результате громкие пассажи этой лучезарно диатонической музыки, в которой Моцарт намеренно имитирует технику Себастьяна Баха, оказались окруженными шумовой завесой – как если бы вы пели в ванной, с ушами, полными воды, и одновременно качали головой из стороны в сторону. А в тихих пассажах я вообще не слышал того, что играл. Конечно, я мог ощущать тактильную связь с клавиатурой, которая полна своеобразными акустическими ассоциациями, и мог представлять себе, что именно играю, но не мог этого слышать. Но странное дело – внезапно все зазвучало лучше, чем было без пылесоса, а те фрагменты, которых я не слышал, звучали лучше всего. И вот в последующие годы, да и сейчас, когда мне нужно быстро запечатлеть в памяти новый текст, я воспроизвожу эффект пылесоса, помещая вплотную к инструменту источник совершенно посторонних шумов. Неважно, что это будет – вестерн по телевизору или запись «The Beatles»; годится все громкое – благодаря случайному наложению на Моцарта звука пылесоса я понял, что звуковые образы нашего воображения – гораздо более мощный стимул, чем любое внешнее восприятие.
Чтобы подтвердить правоту этого, вам нет необходимости повторять мой необычный эксперимент. Вы будете знать, что это так, пока ваше воображение будет интенсивно работать – не в качестве замены того, что кажется реальностью для внешнего наблюдения, и даже не в качестве поддержки для позитивных действий и приобретений, потому что это не тот путь, на котором воображение может служить вам наилучшим образом. Что оно может, так это служить чем-то вроде нейтральной зоны между передним планом систем, догм или каких-то позитивных действий, которым вы обучены, и громадным задним планом беспредельных возможностей, таящихся в отрицании, возможностей, которые вы должны постоянно испытывать и о которых вы всегда должны помнить как об источнике всех творческих идей.
#ГленГульд
Нет комментариев