Усталым движением она сняла парик, а я, чтобы не видеть её даже боковым зрением, сильнее нажал на газ. Сосредоточиться на дороге... взгляд только вперёд... Я не мог видеть её без волос. Страшно, неприятно... и стыдно. Она смотрела на меня и виновато улыбалась, поглаживая свою лысую, как галечный камень, голову. - Жарко в машине. Кожа взопрела, словно под шапкой. - Угу. Я до раздражения не любил, когда жена представала передо мной в таком виде. Смотреть на дорогу... Она была жалкой. Я смирился с тем, что её скоро не станет, даже ждал этого дня. А Надя боролась. Одна. Моталась по обследованиям, проходила химию, реабилитацию... - Я верю в тебя. Ты сможешь, - врал я. Я поддерживал её как мог, на словах. Понимаете, я не люблю больницы. Меня мутит от запаха лекарств и от вида белых медсестринских халатиков, я не люблю эту холодную чистоту больничных коридоров и аскетичную унылость палат. - Ничего не бойся, ты справишься, - говорил я и отпускал её одну в мир шприцов, капельниц и стеклянных ко...ЕщёУсталым движением она сняла парик, а я, чтобы не видеть её даже боковым зрением, сильнее нажал на газ. Сосредоточиться на дороге... взгляд только вперёд... Я не мог видеть её без волос. Страшно, неприятно... и стыдно. Она смотрела на меня и виновато улыбалась, поглаживая свою лысую, как галечный камень, голову. - Жарко в машине. Кожа взопрела, словно под шапкой. - Угу. Я до раздражения не любил, когда жена представала передо мной в таком виде. Смотреть на дорогу... Она была жалкой. Я смирился с тем, что её скоро не станет, даже ждал этого дня. А Надя боролась. Одна. Моталась по обследованиям, проходила химию, реабилитацию... - Я верю в тебя. Ты сможешь, - врал я. Я поддерживал её как мог, на словах. Понимаете, я не люблю больницы. Меня мутит от запаха лекарств и от вида белых медсестринских халатиков, я не люблю эту холодную чистоту больничных коридоров и аскетичную унылость палат. - Ничего не бойся, ты справишься, - говорил я и отпускал её одну в мир шприцов, капельниц и стеклянных колб. Мы с сыном редко её навещали. Хорошо, что сын уже подросший пацан, ему девять лет... Я справлюсь с ним и один, без неё... Без неё даже будет проще. Когда в доме есть человек, который очень долго и тяжело болеет, это выматывает, истощает, отнимает много сил у тех, кто находится с ним рядом. А мне работать надо, я всех содержу. Мой запас энергии не бесконечен. После выслушивания жалоб Нади о её самочувствии я и сам начинал казаться себе больным, мне передавалось мрачное состояние её духа, мысли тянулись в депрессивный уклон и тоска одолевала жгучая, вязкая, неотступная - как жвачка, намертво прилипшая к джинсам. Даже словесная поддержка, которую я оказывал ей, выливалась для меня в моральное истощение, словно она высасывала из меня силы, чтобы жить дальше самой. За счёт меня. И я абстрагировался ещё больше. Плотнее взялся за работу, чтобы были объективные причины моего отсутствия дома. Оставался ночевать у матери, прикрываясь тем, что не придётся утром ехать на работу по пробкам. В общем, свёл свою помощь до минимума. У Нади была опухоль в мозге. Она прошла химию, ей сделали операцию по квоте. Долгое восстановление, ремиссия, а потом... Потом всё вернулось в более осложнённом виде. В нашем городе не было технологий, позволяющих произвести точное обследование. В тот день я вёз её в Москву. Мы выехали на заре. На чистейшей заре... Снег лежал на полях и он был цвета сакуры - так на нём отражались розовые лучи рассвета. Надя заснула, сын на заднем сиденье тоже задремал... Мы со Стёпой решили сходить в планетарий, пока Надя будет проходить обследование. Когда Надя проснулась, начал срываться мелкий снег и подул ветер. Утреннее небо затянуло серой простынью непогоды. Она нашла в сумочке таблетку, запила минералкой. Я понял, что у неё болит голова. Уточнять не стал. Она расстегнула куртку, потянулась и сняла парик. - Жарко в машине. Кожа взопрела, словно под шапкой. - Угу. - Где мы едем, Юр? - спросила она, разглаживая на парике продолжение у меня на странице
Комментарии 1
- Жарко в машине. Кожа взопрела, словно под шапкой.
- Угу.
Я до раздражения не любил, когда жена представала передо мной в таком виде. Смотреть на дорогу... Она была жалкой. Я смирился с тем, что её скоро не станет, даже ждал этого дня. А Надя боролась. Одна. Моталась по обследованиям, проходила химию, реабилитацию...
- Я верю в тебя. Ты сможешь, - врал я.
Я поддерживал её как мог, на словах. Понимаете, я не люблю больницы. Меня мутит от запаха лекарств и от вида белых медсестринских халатиков, я не люблю эту холодную чистоту больничных коридоров и аскетичную унылость палат.
- Ничего не бойся, ты справишься, - говорил я и отпускал её одну в мир шприцов, капельниц и стеклянных ко...ЕщёУсталым движением она сняла парик, а я, чтобы не видеть её даже боковым зрением, сильнее нажал на газ. Сосредоточиться на дороге... взгляд только вперёд... Я не мог видеть её без волос. Страшно, неприятно... и стыдно. Она смотрела на меня и виновато улыбалась, поглаживая свою лысую, как галечный камень, голову.
- Жарко в машине. Кожа взопрела, словно под шапкой.
- Угу.
Я до раздражения не любил, когда жена представала передо мной в таком виде. Смотреть на дорогу... Она была жалкой. Я смирился с тем, что её скоро не станет, даже ждал этого дня. А Надя боролась. Одна. Моталась по обследованиям, проходила химию, реабилитацию...
- Я верю в тебя. Ты сможешь, - врал я.
Я поддерживал её как мог, на словах. Понимаете, я не люблю больницы. Меня мутит от запаха лекарств и от вида белых медсестринских халатиков, я не люблю эту холодную чистоту больничных коридоров и аскетичную унылость палат.
- Ничего не бойся, ты справишься, - говорил я и отпускал её одну в мир шприцов, капельниц и стеклянных колб.
Мы с сыном редко её навещали. Хорошо, что сын уже подросший пацан, ему девять лет... Я справлюсь с ним и один, без неё... Без неё даже будет проще. Когда в доме есть человек, который очень долго и тяжело болеет, это выматывает, истощает, отнимает много сил у тех, кто находится с ним рядом. А мне работать надо, я всех содержу. Мой запас энергии не бесконечен. После выслушивания жалоб Нади о её самочувствии я и сам начинал казаться себе больным, мне передавалось мрачное состояние её духа, мысли тянулись в депрессивный уклон и тоска одолевала жгучая, вязкая, неотступная - как жвачка, намертво прилипшая к джинсам. Даже словесная поддержка, которую я оказывал ей, выливалась для меня в моральное истощение, словно она высасывала из меня силы, чтобы жить дальше самой. За счёт меня.
И я абстрагировался ещё больше. Плотнее взялся за работу, чтобы были объективные причины моего отсутствия дома. Оставался ночевать у матери, прикрываясь тем, что не придётся утром ехать на работу по пробкам. В общем, свёл свою помощь до минимума.
У Нади была опухоль в мозге. Она прошла химию, ей сделали операцию по квоте. Долгое восстановление, ремиссия, а потом... Потом всё вернулось в более осложнённом виде. В нашем городе не было технологий, позволяющих произвести точное обследование. В тот день я вёз её в Москву. Мы выехали на заре. На чистейшей заре... Снег лежал на полях и он был цвета сакуры - так на нём отражались розовые лучи рассвета. Надя заснула, сын на заднем сиденье тоже задремал... Мы со Стёпой решили сходить в планетарий, пока Надя будет проходить обследование.
Когда Надя проснулась, начал срываться мелкий снег и подул ветер. Утреннее небо затянуло серой простынью непогоды. Она нашла в сумочке таблетку, запила минералкой. Я понял, что у неё болит голова. Уточнять не стал. Она расстегнула куртку, потянулась и сняла парик.
- Жарко в машине. Кожа взопрела, словно под шапкой.
- Угу.
- Где мы едем, Юр? - спросила она, разглаживая на парике
продолжение у меня на странице