Предыдущая публикация
«Ах, война…»
А те, кто пал на поле брани,
Кто жил по карточкам в тылу,
Остались вы на веки с нами,
Мы не забудем ту войну!!!
С самого начала, когда я ступил на ростовскую землю, у меня всё время вертелась в голове мысль, что здесь шли бои. Когда бродил по улицам Таганрога, мне эта мысль постоянно не давала покоя. Никак не укладывалось в голове, что там, где я хожу, шла кровопролитная война, ходили немцы, пытали и убивали людей. Я сейчас живу в доме, напротив которого находился в то время немецкий штаб, а недалеко — склад немецких боеприпасов, так мальчишки до сих пор находят гильзы и оружие.
Возле Таганрога располагаются Самбекские высоты, где долгое время стоял фронт и шли ожесточённые бои. Там всё перерыто траншеями и есть немецкое захоронение, местные жители вели раскопки и находили германское вооружение. Мне один сосед, дед, рассказывал свои детские воспоминания. Он мальчишкой видел, как пришли немцы в город, как расстреливали людей, взрывали здания. А когда они зашли в школу, то он выпрыгнул в окно со второго этажа…
У нас в городе очень красивый парк, в своё время он являлся одним из красивейших в стране. И тот же самый сосед рассказал, что во время войны в нём хоронили убитых немецких солдат, а справа от аллеи был похоронен немецкий генерал. Всё было в бетоне и мраморе. Когда пришли наши освободители, то захоронение взорвали и ещё долго в парке валялись куски бетона. На солдатских могилах немцы ставили берёзовые кресты. После освобождения города их растащили на дрова, а сами могилы сравняли с землёй…
На свой очередной день рождения я поехал в гости к старшей сестре в Новошахтинск. Долгое время пытался разговорить её, расспрашивая о наших родителях, о том, как им жилось в войну, как выдюжили. Сестре Вере сейчас восемьдесят два года, во время войны она была рядом с мамой и перенесла с ней все тяготы и невзгоды. Мне пришлось прибегать к разным ухищрениям, задавать наводящие вопросы, успокаивать, а она всё твердила: «А кому это надо, а кому это интересно?» Когда я написал всё, несколько дней ходил и думал, а стоит ли рассказывать об этом, но решил, что стоит!
До войны папа с мамой плавали на пароходе
по Амуру. Мама работала официанткой, а папа — механиком. Потом пошли дети в радость и вдруг — война.
Дальше пишу со слов моей сестры Веры…
«Наши родители во время войны жили в Благовещенске, оттуда папа и ушёл на фронт. Осталась мама с пятью детьми-погодками одна. Старшей, мне, было семь лет. Жить было не на что, и мама решила переехать в с. Троицкое, к бабушке. Приехали, дедушка уже был болен, не вставал и вскоре умер. Остались мы в их домике — мама, пятеро детей, бабушка и мамина сестра Нонна со своим сыном. Бабушка была старенькая и сидела дома, а мама работала нянечкой, по утрам же ходила на берег Амура, там перебирали рыбу, пластали её и засаливали, затем куда-то увозили.
Трудились бесплатно — это было для фронта. Брать с собой ничего было нельзя, лишь кое-когда перепадали сердечко и печёнка. Ради этого и работали. Иногда попадалась мелкая рыбёшка. Её откидывали, на стол вешали ведёрко и в него всё складывали. Я приходила, забирала ведёрко и несла его домой, а бабушка варила.
Так и жили в Троицком, пока не забрали у нас дом. Пришёл гегемон и всех выселил, невзирая на пятерых детей. Живи, где хочешь. Нам нужно было заплатить последний взнос кредита, а платить нечем. Дедушка умер, а пока папа на фронте проливал кровь, его семья была обречена на вымирание, жила на подножном корме, а в семье — пятеро детей, мал мала меньше. Мы тогда переехали в барак.
Учиться я пошла с восьми лет, походила и заболела воспалением лёгких. Папа стал с фронта писать письма, разыскивать семью, а мы ведь переехали. Однажды мама получила письмо. В конверт была вложена фотография, где папа сфотографирован в гимнастёрке с орденом Красной Звезды. Он писал: «Я вас разыскиваю, найти не могу, если вы здесь, отзовитесь». А мамина сестра Галя в селе Троицком работала в редакции. Она забрала письмо и прочитала его по радио. Папа был малограмотный, зато у него хороший слог, и письмо было очень патриотичное, а портрет где-то затерялся… Часть, в которой он воевал, дошла до Берлина. Папа расписался на рейхстаге. Его забрали на войну в морской флот, а после часть переформировали, до Берлина он дошел старшиной роты. Мама осталась в войну одна с пятью детьми в Благовещен- ске. С едой было очень трудно, мы, чтобы не умереть с голоду, ходили по полям, собирали перезимовавшую сгнившую картошку, приходили домой, чистили, мыли и жарили оладьи. Так, наверное, жили многие семьи, отцы которых воевали, наша — не исключение.
Сначала проживали у бабушки. Обуви не было дома никакой. Бабушка сошьёт из ваты какую-нибудь накидку и ходим, а похолодает — вот и воспаление лёгких. Летом бегали босиком, зимой были одни туфли на всех. Потом переехали в Благовещенск.
Мама пошла работать в строительный техникум уборщицей. И ещё там была ставка истопника. Мама устроилась с условием, что мы будем помогать носить дрова, иначе не брали. Вечером ходила топить печку, а мы подносили дрова. Уже было ничего, и бабушка нам помогала. Меня она брала на выходные, на каникулы, чтобы остальным стало чуть легче. Случалось, что нам вообще нечего было есть. И вот раз прибегаю домой, а мама повесилась. Смотрю — висит, я сразу к ногам, поднимаю её, а сама ору как сумасшедшая. Люди набежали и сняли её. Спасло то, что она сделала это на шарфе, который не успел затянуться. Мама долго плакала, рыдала, обнимала нас и кричала криком. А мы, бедные и голодные, жались к ней и не могли понять, почему так случилось. Потом она всю жизнь мучилась горлом.
Первой потерей стал брат Валера. Мама на работе,
а нам есть-то хочется. Пойдём в поле, насобираем сои, накормим его — маленькие были, ничего не понимали, вот он животиком и страдал. В общем, сначала ребёнка потеряли, потом жильё, ничего не осталось. Маме было 25, а папе в 1941-м — 29 лет. Как-то тётя Нонна ещё девчонкой опоздала на работу. А во время войны с этим было строго, и дали ей год тюрьмы. Ей тогда исполнилось где-то 18…
Выживали все, кто как мог. У мамы был дядька, у них не было детей, и жили они нормально. Мы же дожили до того, что и есть нечего. Ну что там мамина зарплата уборщицы?! Папы нет. Пособия нам никакого не давали. В бараке стояли два топчана, ну и мы, пять человек.
Дядя Андрей предложил взять Любу, среднюю дочку, к себе, чтобы семье хоть как-то стало легче жить. Люба ещё в школу не ходила, была маленькая, чёрненькая, симпатичная девочка.
В общем, взяли они её к себе, одели, кормили. Ей там, бесспорно, нравилось. Приходила домой, а потом шла обратно. Постепенно зашёл такой разговор: «Давайте мы её удочерим. Станет жить у нас и будет нам как дочь». Мама, конечно, была против этого и написала отцу на фронт. Папа категорически отказался:
«Нет, мать, ты сбереги мне всех детей». Тогда мама за брала её и вообще не пускала в гости. Когда я переболела, то была настолько слабой, что ходить не могла, лежала. От этого начались пролежни. Мама возьмёт меня на руки и ходит плачет: «Только Валеру потеряла, не дай бог еще одну».
В колхозе выращивали сою, целое поле было засеяно, этим и кормились. Потом мама меня повела к врачам. У меня нашли полное истощение и выписали талоны на обед. Нужно было ходить в столовую и есть. И вот мама ходила туда и отоваривала эти талоны. Дадут ей там на первое суп, второе, кусочек хлеба, компот или чай. Она положит первое и второе вместе, а что там — ложка того и другого.
Летом лебеду наварит, в мою похлёбку запустит, и всё это мы едим. Из лебеды суп варили, она не ядовитая, нормальная. Однажды я получила хлеб. Целый кирпичик хлеба и к нему маленький довесок, наверное, одну треть от кирпичика. И, пока несла домой, съела этот довесок. Я всегда хотела есть, шла домой и потихонечку ела, ела и съела. Мама так на меня кричала, даже ударила: «Что ж ты наделала! А что остальные будут есть?» А потом мы обнялись и рыдали во весь голос. После я никогда не смела даже смотреть на хлеб, как бы мне ни хотелось кушать.
Однажды у меня украли карточки на декаду. Обычно отрезали одну третью часть от них и убирали. Вот у меня и вытащили на девять дней. Я была старшая, мне было, наверное, лет восемь, только получила хлеба на один день, и кто-то остальные выкрал.
Боже, что было! Мама чуть в петлю голову не засунула. Куда нам деваться, как мы будем жить, что есть? У меня сейчас такой возраст, что я вспоминаю и всё переживаю заново. За ночь прокручивается вся моя жизнь. Это было ужасно. Никогда бы никому такого не пожелала. Как говорил наш папа: «Хватили горячего до слёз». В войну я была старшей из детей и пропустила сквозь себя всё то, что пережила наша мама. Маленькие, помню, кричат: «Мама, я есть хочу, мама, дай мне хлеба!» А что поделаешь? Мама потому и курила во время войны, что всё отдавалось нам, детям. Отдаст хлеб, а сама закурит папироску, и вроде как голод отступает. Главное было — сохранить детей. Сама еле ходила — высокая, длинная, худая. На нас вначале выдавали пособие, а когда папа пропал без вести, нам ничего не давали, совсем».
Сестра рассказывала, что когда папа вернулся
с фронта, то у него все мышцы на ногах и спине были содраны взрывом от гранаты, и поэтому он ходил даже летом в ватных брюках, а иначе мерзли ноги.
Я сейчас корю себя за то, что не расспросил в своё время о его военных годах…
Остались в памяти лишь короткие отрывки из его рассказов: о том, как ходили в атаку и он, как все, кричал: «За Родину, за Сталина!», как убили его друга (тот только приподнялся из окопа — и нет бойца), как сам был ранен фашисткой гранатой… И всё, жаль…
Много наград он так и не получил из-за ранений. Дома в шкатулке хранились только справки о наградах. Недавно я сделал то, на что уже давно не хватало времени.
«Походил» по сайтам и, наконец, нашел в архивах один из наградных листов моего папы — о на- граждении Бондаренко Михаила Кирилловича меда- лью «За отвагу». Это подарок МНЕ ко Дню Победы. Вечная память герою!
Папа призывался в Благовещенске, и, наверное, там есть какие-то архивы, где он упоминается, попробую отыскать. Про его орден Красного Знамени я услышал впервые, остальные награды лежали дома — в виде справок о награждении. Одну справку помню хорошо — «О награждении Бондаренко Михаила Кирилловича орденом Богдана Хмельницкого». Таким же был награждён и Брежнев. Когда я учился в Хабаровске, отправил все справки в Подольск, в архив, и награды пришли. Я, правда, их не видел, но сестра рассказывала, что у папы, когда его хоронили, весь пиджак был в орденах и медалях.
МЕДАЛЬ «ЗА ОТВАГУ» «Наградить:
ПОМОЩНИКА КОМАНДИРА ВЗВОДА ПЯТОЙ СТРЕЛКОВОЙ РОТЫ МЛАДШЕГО СЕРЖАНТА БОНДАРЕНКО МИХАИЛА КИРИЛЛОВИЧА.
ПРИ ШТУРМЕ ГОРОДА ЗАПОРОЖЬЕ 14 ОКТЯБРЯ 1943 ГОДА, ПРИ ВЫБЫТИИ ПО РАНЕНИЮ КОМАНДИРА ВЗВОДА, ОН ПРИНЯЛ НА СЕБЯ КОМАНДОВАНИЕ ВЗВОДОМ И В ЧИСЛЕ ПЕРВЫХ ВОРВАЛСЯ В ГОРОД ЗАПОРОЖЬЕ.
1912 ГОДА РОЖДЕНИЯ, КАНДИДАТ ВКПБ, ПРИЗВАН БЛАГОВЕЩЕНСКИМ РВК В АВГУСТЕ 1941 ГОДА».
ЭТО МОЙ ПАПА!
Вообще представить трудно и страшно, как всё это было, как они всё это пережили!
Папиной любимой песней была «Волховская» («Редко, друзья, нам встречаться приходиться…»). Ко- гда я слушаю её, то плачу.
Светлая память ему и всем тем, кто воевал в эти смертельные годы!..
После войны папа вернулся с фронта, работал на сплотке плотов. Семье дали какую-то маленькую лачужку на берегу Амура. Жилось, конечно, трудно, но уже был в семье мужчина, опора.
В то же время приезжал какой-то военный, хотел забрать старшего брата Георгия в Суворовское училище, но родители не отдали. Мама сказала: «Войну мы пережили, а теперь и отец дома, не пропадём».
Многое из всего рассказанного о моих родителях я и не знал, особенно о периоде войны. И только теперь стал понимать мамино выражение: «Лишь бы не было войны». Маму наградили медалью «Мать-героиня». Она хранится у меня, и я иногда достаю её и плачу.
Следующая публикация
Нет комментариев