Предыдущая публикация
Маме было 68, когда я её увидела впервые.
Она последнего сына родила в 47 лет. Позднее дитя. Я за последнего и вышла…
Деревенские женщины отцветают рано.
И как-то враз. Вчера еще была кровь с молоком, яркой, густобровой — и вот седая и жизнью гнутая. Удивительного в этом ничего нет. Чем жизнь труднее, тем больше следов на лице. Помню, нашла фотографию молодой свекрови и обомлела — редкая красавица. А вот узнала я её уже согбенной бабулей в вечно выцветшем платке. Сухонькая до прозрачности, смуглая до черноты. Какая уж там красота!? Но когда при мне произносят «русская женщина», я вижу свою свекровь.
И была в ней какая-то тайна. Тайна уже в том, что знойную, смуглую красоту унаследовал только один сын из семи детей. А в остальных детях, внучках и внуках кипит кровь не знакомого мне свекра. Синеглазы, бледнолицы и волосы отливают заметной рыжиной. Работящие, сильные, жесткие, они мало отличались тягой к учебе или знаниям. Их мир был да и есть очерчен кругом деревни, будто за её границами ничего более нет. Нет-нет, они конечно читали и телевизор смотрели, но как-то уж очень выборочно. Только то, что может пригодиться. Они и гордились тем, что всегда работали руками. Что этим рукам была подвластна тяжелая техника и лопата, что эти руки могли выдоить сотню коров. Рабочая семья с тем замечательным чувством гордости за свою «рабочесть», что практически и не встретишь нынче.
Но вот мама удивляла тем, что в редкие минуты отдыха у неё в руках всегда была книга. Чаще всего эти минуты выпадли на перекус. И книга стояла, прислоненная к заварнику или банке с молоком. Мама ела и читала. Такая вот совсем интеллигентная вредная привычка — есть за чтением. Книги мама приносила из библиотеки в сетке с ячейками, знаете такой — авоське. И они странно смотрелись там, как-то нелепо, неправильно что ли… Книги Распутина, Астафьева, Белова, Шолохова, Шукшина, Васильева. Однажды я видела, как она вытирает слезы концом платка, сидя над книгой Васильева «Не стреляйте в белых лебедей». Я тоже когда-то над ней ревела. О чем тут же и сообщила.
Свекровь отреагировала странно, она убрала книгу и засуетилась. Застыдилась? Чего? Книги? Почему? Ведь она их любила. Я помню, как обрадовалась она моему непрактичному приданому — ящикам с книгами. Как перебирала их, сметала пыль с корешков, как заставила сына сделать полки.
Еще меня всегда удивляла грамотная, чистая её речь-да с массой поговорок и присказок, напевностью сибирского говора, но без жаргонизмов и матов, и без грубых нарушений орфоэпической нормы. Причем, иногда вопреки привычно-деревенскому произношению. Если для всех были «шофера и директора», то мама произносила четко «шоферы, директоры». Удивляли и её движения — без суеты, неторопливые, полные какого-то непостижимого внутреннего достоинства…
И еще то, как она отзывалась о муже — с уважением, но будто бы с отчуждением, что ли…
Вот он был откровенно некрасив. Коренастый, невысокий, с чертами лица крупными, но такими, будто бы их нарочно собрали на маленьком личике. Непропорциональный нос, крупные губы, глаза под низкими бровями. Я видела его лишь на фото. И почему-то это лицо произвело скорее отталкивающее впечатление. Мама звала его по имени отчеству. Всегда. Как-то обмолвилась, что он был её старше на 16 лет. И все…тайна. Которую я так до конца и не открыла. Мама ни в какую не желала рассказывать о себе.
Немножко приоткрылась завеса, когда на похороны мамы приехал её младший брат. Он жил в городе, работал горным инженером. И это от дяди Игоря я узнала, что их отец был военным или служил в НКВД, но был репрессирован. В пользу НКВД говорит и то, что мама часто упоминала о каком-то проклятии или грехе, что на ней лежит. Именно поэтому, у её сыновей не было мальчиков. И последнюю страшную болезнь — рак, она воспринимала, как искупление грехов, убеждая меня, что когда её не станет, у нас будут дети. И обязательно мальчики. Так и вышло. Но я отвлеклась в своих предположениях. О том, что известно.
Дядя Игорь рассказывал, что их с сестрой отправили в детский дом.
Игорь был слишком мал, он не помнил куда делась мама? Но помнит, что до детского дома, жили они в большой(!) квартире, и то, что в детском доме сестра опекала брата, как могла. Приносила за пазухой уворованные с кухни кусочки хлеба и картошку. А потом после детдома уже выкрала. Просто увезла и все. Они очень долго ехали куда-то на поезде. И оказались на лесоповале. В леспромхозе. И сестра уходила на работу очень рано и часто не ночевала дома. И замуж Ольга вышла, судя по всему, совсем молодой. Игорь рос в семье Ольги и Николая, пока не окончил семь классов. Вот и вся история. Не осталось ни фотографий родителей, ничего… Отчество у свекрови было — не её. Поменяли. Почему? Кто теперь скажет. Мамины же подруги на похоронах вспоминали, что мама знала множество стихов. Была певуньей и частенько муж просил её спеть. Мама пела украинские песни. Почему украинские? Кто ж теперь скажет. Я по молодости лет не расспрашивала. Судя по яркой красоте, в роду у неё были чернявые, темноглазые предки. А уж русскими они были или украинцами?
И отчего-то видится мне вся эта ситуация очень простой и страшной по сути, мама выходила замуж лишь потому, что надо было поднимать на ноги младшего брата. Смена отчества — наверное из тех же побуждений, чтоб не нашли. Так и оказалась девочка, скорее всего, из интеллигентной семьи в деревне. И со всем упорством приняла она и деревню, и нелюбимого мужа. Приняла так, что буквально растворила свое «я» в мужнином. Растворилась еще и из чувства самосохранения.
Спряталась даже от самой себя. Её судьба — это слепок с истории страны. С ее лесоповалами, репрессиями, силой духа, жертвенной любовью, и …вечной Сонечкой, пока мир стоит. Будто сама история толкает наших женщин на бесконечность крестного пути ради брата, сыновей, мужа…
Интересно, а жила ли когда-нибудь свекровь для себя?
Разве в далеком детстве… Впрочем, наших бабушек никто тогда не учил: «Любите себя. Живите для себя!» Вот они и не умели. К великому счастью для детей, внуков. У них в крови была жертвенность. Великая сила и великая слабость женщины и была в этом умении жертвовать. Любой психолог скажет, что это в корне неверно. В корне! Может быть… Но интересно, что стало бы со страной, если бы вдруг наши бабушки и мамы в лихую годину решительно взялись жить для себя? Если бы не отрывали последний кусок, чтоб накормить детей? Если бы не вкалывали на совершенно не женских работах. Если бы берегли руки, фигуру, кожу от ветров, морозов, труда? Кто знает, а пришло бы тогда время дочерей и внучек. Время, когда можно жить для себя?
Я же безумно благодарна маме за то, что сделала она в свое время для нас с мужем. В тот миг, когда вдруг против меня поднялись многочисленные братья и сестры — городскую взял, белоручка, еще и образованная… Мама встала стеной, прикрыв наш брак хрупким, худым до изнеможения телом:
— Он её любит и отстаньте от них!
От нас и в самом деле отстали. Не будь этой передышки, кто знает, а получилось ли стать своей для теперь уже близких родственников?
Она никогда не ругала меня при сыне. И его при мне. Более того, его ворчания о пригоревшей картошке или неудачных пирогах, мама всегда осаживала:
— Что ж ты за себя девчонку взял? Женился бы на сорокалетней, они все умеют!
И чудиться мне, что сама прожив с нелюбимым, она изо всех сил берегла нашу любовь. Любовь своего позднего и очень любимого сына, берегла даже от него самого. Да что там, берегла и от меня…
И вот уже двадцать лет, как нет её на свете, а дня не проходит, чтоб не вспомнилась она мне. Будто все еще рядом. Все еще бережет нашу любовь… Старенькая, сухая, потерявшая всю красоту на лесоповале и в деревне, и все равно неизмеримо красивая…
Автор: Наталья Ковалева
Следующая публикация
Нет комментариев