♥ Улыбайтесь, Господа!!! :))) ♥

А бабуля без сапог...

Катя стояла в прихожей родной квартиры, чувствуя, как её охватывает лёгкая тревога. Что-то изменилось. Сильно. Явственно.
- Мам, а где бабуля?
- А я её выселила! - заявила довольная мама.
Катю это так поразило, что она забыла опустить на пол тяжёлую сумку. Мама выхватила поклажу из её рук и продолжила как ни в чём не бывало, явно пытаясь заговорить Кате зубы:
- Ты приехала! Ну надо же! Редкий гость! Проходи же...
- В смысле выселила, мам? Это же бабушкина квартира!
Она выглядела странно, по-своему счастливой, что ли. В этот момент Катя не могла не заметить, как квартира изменилась: исчезли старые половики, куртки, а сама мама — спокойная, как никогда — приглашала её внутрь.
Катя огляделась. Это была не та квартира, которую она помнила. Всё было чисто, упорядоченно, и запах в воздухе не был таким густым, как прежде. И не чувствовалось "электрических, ядовитых разрядов", которых всегда бывало в достатке от разборок между мамой и бабушкой. Приятно, почти уютно.
– Где бабушка? — спросила Катя опять, глядя на маму, словно пытаясь не выдать своих эмоций.
Мама замешкалась, но быстро восстановила спокойствие.
– Бабушка больше здесь не живёт, — ответила она. — Я её выселила на дачу, в деревню.
– Как? Зачем? — изумлённо воскликнула Катя, не скрывая возмущения.
Мама посмотрела на Катю холодно и спокойно.
– Квартира теперь моя. Я убедила её переписать на себя. Не хотелось бы делить жилплощадь с моей сестрой. Она-то что? Палец о палец не ударила, а я вынуждена с твой бабкой жить!
Катя, стоявшая рядом, почувствовала, как что-то внутри неё сжалось.
– Ты что, мам, ты переписала квартиру на себя?! И бабушку... на дачу? В деревню?!
Мама задрала вверх подбородок. Упрямо. Жёстко.
– Нам так спокойнее. Я получаю её пенсию, раз в неделю отвожу ей продукты. Она довольна, ей много не нужно. Что я должна была делать? У меня своя личная жизнь! А мы с ней только ссоримся! Тебе хорошо - уехала и не видишь всего, и сестра моя забыла давно о её существовании, так что пусть хоть что-то радует эту старую грымзу. Одна я о ней забочусь после всего!
Катя не могла поверить своим ушам. Ситуация становилась всё хуже.
– Ты уверена, что она довольна? — выпалила она, вспоминая, как много лет бабушка помогала ей, вырастила её. — Ты оставила её в деревне, где нет отопления, а на дворе минус пятнадцать!
Мама пожала плечами.
– Это её жизнь, Катя. Мы с ней давно не находим общий язык. А мне сейчас важно, чтобы всё было спокойно. Вот и всё.
Но Катя не могла успокоиться. Она не могла представить, что бабушка, которая столько сделала для её воспитания, теперь осталась в зимнем холоде, без необходимых вещей и в одиночестве.
Вечером Катя сидела у окна, поглощённая мыслями. За окном почти февральский холод, но в доме было душно от невидимой тяжести, которую она несла в сердце. Они всё-таки поскандалили с мамой... И опять эта бесконечная тирада от неё: как она ненавидит свою мать, как бабушка уничтожила её детство, как она страдала от одиночества. Катя, слушая её, знала, что не может занять чью-то сторону. Потому что по одну сторону баррикад была её мама — женщина, которая дала ей жизнь, которая, несмотря на все свои недостатки, старалась быть рядом, даже когда жизнь уходила в пропасть. А с другой — бабушка, которая всё это время была рядом, вытаскивая её из этой пропасти.
Мама любила вспоминать о том, что бабушка бросила её, когда она была маленькой. По сути, бабушка просто была чересчур увлечена работой... У маминой сестры были любящие родственники со стороны отца, первого мужа бабушки, и она всегда пропадала там, а мама не чувствовала заботы, когда оставалась одна в доме, пока бабушка была на работе. Те родственники её не приглашали. мама Кати была для них никто. Вот и сидела одна...
По словам мамы, бабушка не умела любить, и не могла понять её нужд и эмоций. Катя знала, что маме было тяжело, но она не могла понять её ярости. Мама часто повторяла, что бабушка разрушила ей жизнь, но разве можно обвинить человека за то, что она пыталась выжить в условиях, где не было иного выхода?
Растила бабушка детей одна. С вторым мужем своим (Катиным дедом) она развелась, когда маме было буквально полгода, по причине того, что "не могла выносить его характер". Он хотел вернуться два раза, в том числе, когда мама уже подросла, но бабушка его не пустила. И мама не может бабушке простить своего, цитата "угробленного детства, оскорблений, одиночества и сломанной жизни".
Катины мысли вновь вернулись к тем годам, когда она жила с бабушкой. После развода родителей, мама ушла в другую жизнь - в поиски идеального мужчины, а позже попросту в запои. Катя осталась на руках у бабушки. По сути, вырастила Катю бабушка, и бабушка обеспечивала её, пока она училась в школе, и маму, пока она не работала, либо работала за копейки да и те пропивала. И Катя всегда находилась в полном замешательстве по поводу того, как с ними общаться. Ей всегда хотелось, чтобы хоть какая то семья и теплота у них были, общность, а, видимо, не будет этого никогда...
Несмотря на всю эту заботу о Кате, когда бабушка, поняв свои ошибки молодости, пыталась реабилитироваться в глазах дочери хотя бы в роли хорошей бабушки, мама постоянно говорила, что бабушка - плохая мать. Однажды, когда Катя попыталась сказать маме, что бабушка для неё всё-таки стала лучшей опорой, мама просто резко оборвала её: «Она не была твоей матерью! Это просто жалкие, продуманные попытки! Она о себе заботилась, а не о тебе, потому что боялась остаться в старости одинокой, как и заслужила!»
Между мамой и бабушкой была глубокая пропасть, которую Катя не могла соединить мостом. Она пыталась вмешиваться, быть примирителем, но каждый раз чувствовала, как из её уст слова о бабушке, сказанные с любовью, мама превращала в яд. И каждый раз, когда Катя возвращалась в этот дом, в котором не было ни мира, ни тёплых слов, она чувствовала себя всё более чужой. Она любила и ту, и другую, но между ними всегда была стена. Для Кати было проще всего выйти за пределы этой стены, начать жить отдельно, как бы ни было трудно. Но дом есть дом - время от времени её тянуло в родные края.
Вчера, когда разговор с мамой снова перешёл в старую колею, Катя сказала: «Мам, ну может, хватит? Ты не можешь понять, что бабушка тебе сделала всё, что могла? Она твоя мама, и ты не можешь её ненавидеть так сильно». Мама ответила: «Ты не понимаешь, ты никогда не поймешь. Я родилась в одиночестве, и никто мне не помогал, а тебя она просто обработала хитрым образом!"
Катя устала. Устала от того, что каждый раз, пытаясь вникнуть в боль обеих женщин, она становилась виноватой. Она не могла найти слова, которые могли бы примирить их. Но она любила обеих этих несчастных женщин и хотела в первую очередь справедливости.
Стиснув зубы, Катя решила, что поедет в деревню к бабушке. Она хотела убедиться, что всё не так уж плохо и надеялась, что бабушке там живётся пусть не очень комфортно, но хотя бы спокойно.
На следующее утро она позвонила бабушке и предупредила о своём визите, сказала, что привезёт продуктов. Бабушка вызвалась её встретить с санками, чтобы Кате не пришлось тащить на себе тяжёлые сумки полтора километра от остановки. К обеду мороз продолжал держаться на уровне минус пятнадцати. Катя уже сидела в автобусе, направляющемся в деревню. Она чувствовала, как её сердце сжимается. Почему всё так произошло? Почему она не замечала, что происходит вокруг её семьи?
Когда автобус прибыл, бабушка уже ждала её на остановке, крепко укутавшись в зимнее пальто и шапку. Но на ногах у неё были резиновые сапоги. Резиновые!
– Бабушка! — воскликнула Катя. — Где твои сапоги?
Бабушка, стараясь скрыть свою неловкость, улыбнулась.
– Зимние сапоги прохудились, развалились совсем. Мама обещала, что привезёт новые, но... не беспокойся, внучка. Я стараюсь меньше выходить на улицу.
Катя не могла сдержать раздражения. В такой мороз? В резиновых сапогах? Бабушка выглядела старой и измождённой, и её пальцы почти не могли согреться от холода. Катя чувствовала, как внутри неё поднималась буря.
– Да что же вы творите! Уже большая часть зимы прошла, а ты мёрзнешь в резиновых сапогах?? - возмутилась она, не в силах сдержаться.
– Всё в порядке. Главное, что мы с твоей мамой более-менее ладим. А к холоду я уже привыкла.
Катя с трудом заставляла себя удержаться от слёз.
Она осталась ночевать у бабушки. Простая деревенская изба без особых удобств. Туалет на улице, но хоть душевая кабина есть. Запах деревенской жизни чувствовался в воздухе - это бабушка натопила печь и пахло дровами. Скромная обстановка, полупустые кухонные полки... Катя всё больше и больше сожалела о том, что не уделяла бабушке должного внимания.
На утро, не выдержав, она вернулась в город и устроила настоящий скандал с мамой.
– Ты что, мам, с ума сошла?! Как ты могла выкинуть бабушку в деревню?! Где твоя совесть?! Мало того, что она сама печку топит, так ещё и без сапог зимних сидит!
Мама спокойно ответила:
– Сапоги ей не нужны. Пусть сидит дома и не шатается по морозу. Что ты переживаешь? За меня она так не переживала в детстве, когда я была одинокой, вот пусть и сидит теперь!
Катя была в ярости. Она не могла понять, как можно быть такими жестокими. Неужели её мать настолько равнодушна к своей собственной матери?
Всё, что оставалось — это просто сделать что-то для бабушки. На последние деньги, которых почти не было, она заказала ей зимние сапоги. Зная, что у бабушки проблемные ноги со своими старческими особенностями, Катя решила заказать ей специальные сапоги, чтобы даже с выпирающими косточками было комфортно. Цена показалась ей очень приемлемой, а хорошие отзывы внушали доверие.
Через два дня Катя поехала снова в деревню, привезя подарок. Бабушка встретила её со слезами на глазах, когда увидела новые сапоги.
– Внучка, это так мило... Спасибо тебе. Ты - мой свет в этом холоде.
Катя нежно обняла её, но всё равно не могла успокоиться.
– Ты должна подать в суд, бабушка. Ты можешь вернуть свою квартиру, заявить, что это был обман. Ты заслуживаешь лучшего!
Но бабушка призналась Кате, что чувствует огромную вину перед своей дочкой.
- Может она хоть так поймёт, что я всё-таки люблю её и простит меня за все ошибки. Одна дочь от меня отказалась, не хочу потерять и вторую. Неправильно я жила, не к тому стремилась... Если бы можно было прожить жизнь заново, я бы всё сделала по-другому. А за сапоги, внучка, большое тебе спасибо. Очень удобные, лёгкие, буду теперь гулять с удовольствием!
Анна Елизарова.

Мысли...

Eё днeвник:
Ceгoдня вeчepoм мoй мyж вeл ceбя oчeнь cтpaннo. Mы дoгoвopилиcь пoyжинaть в нaшeм любимoм pecтopaнчикe.
Я цeлый дeнь xoдилa пo мaгaзинaм c пoдpyжкaми, и нeмнoгo oпoздaлa в pecтopaн, и дyмaлa, чтo eгo oгopчилo имeннo этo. Paзгoвop нe клeилcя, и я пpeдлoжилa пepeмecтитьcя в бoлee тиxoe мecтo, чтoбы мы мoгли cпoкoйнo пoгoвopить.
Oн coглacилcя, нo paзгoвopчивeй oт этoгo нe cтaл. Я cпpocилa eгo, чтo cлyчилocь, a oн cкaзaл, чтo ничeгo нe cлyчилocь. Я cпpocилa eгo, винoвaтa ли я в тoм, чтo oн paccтpoeн.
Oн cкaзaл, чтo вoвce нe paccтpoeн, чтo я ни в чeм нe винoвaтa, и чтo бecпoкoитьcя coвepшeннo нe o чeм.
Пo дopoгe дoмoй я cкaзaлa eмy, чтo люблю eгo. Oн yлыбнyлcя, и пpoдoлжaл cлeдить зa дopoгoй.
Я нe мoгy oбъяcнить eгo пoвeдeниe, нe мoгy пoнять, пoчeмy oн нe oтвeтил, чтo тoжe любит мeня. Кoгдa мы пpишли дoмoй, я пoчyвcтвoвaлa, чтo coвceм пoтepялa eгo, чтo oн нe xoтeл имeть co мнoй ничeгo oбщeгo. Oн пpocтo тиxo cидeл нa дивaнe и cмoтpeл тeлeвизop.
Oн вce тaк жe кaзaлcя тaким дaлeким и oтcтpaнeнным. Haкoнeц, вce тaкжe в пoлнoй тишинe, я cкaзaлa, чтo идy cпaть.
Чepeз 15 минyт oн тoжe пpишeл в cпaльню. Я чyвcтвoвaлa, чтo eгo чтo-тo бecпoкoит, и eгo мыcли витaют гдe-тo дaлeкo oтcюдa.
Oн ycнyл, a я пpoплaкaлa пoлнoчи. Я нe знaю, кaк мнe быть.
Я знaю, чтo в мыcляx oн гдe-тo в дpyгoм мecтe.
Moя жизнь pyшитcя…
Eгo днeвник:
Moтoцикл тaк и нe зaвoдитcя, и нe мoгy пoнять пoчeмy...

Отдай нам одну из двойни.

Рассказ
Двенадцать беременных женщин из резаной марли складывали тампоны. От избытка свободного времени помогали роддому.
– Ох, там бабенка в родилке эти тампоны стоя крутит. Зашитая. Говорю ей – "лежать ведь надо", а она: "Не могу. Привычная к делам, так и не лежится." А ведь никто не заставляет, – рассказывала женщина средних лет с перманентными кудряшками.
– Да-а. Дома дел невпроворот, а мы тут прохлаждаемся. И все потому, что врачиха у нас такая рехнутая. Другие вон ни на каких учетах не стояли, приехали, да и рожают. Мой там умаялся – девки, хозяйство. А я тута... Сказал, с сыном возвращайся, – крикливая бабенка говорила порывисто, тампон не получался, она со злостью раскручивала его и закручивала опять.
С врачами она говорила по-другому – шепотком, подбирая жалостливые и ласковые слова, заискивала. Но как только они выходили из кабинета – ругала почём зря.
– А коли девку родишь, выгонит чё ли?
– Ох, и не говори. Обереги, Господь. Думаю и правда – выгонит. Он и вторую-то, когда принесла, так пил неделю беспробудно. Обвинял за девку, как будто я виновата. А уж теперь и не знаю....
– Да куда он денется, дочка ведь, – успокаивали бабёнки.
– Да... Куда он без меня. Там ведь ещё двое. Разе справится...,– соглашалась та, – Но ведь... эх, парня мне надо родить обязательно.
– А вы знали, что чтоб пятен этих пигментных не было, надо во время родов волосами лицо тереть?
Женщины менялись, рожали, уходили в послеродовые палаты.
Наступило время и у Катерины – крикливой ожидательницы сына.
Она рожала плохо, ругала врачей, кричала и терла волосами лицо, вспоминая про пятна.
– Чего ты в лицо-то дуешься? Сказала ж – третьи роды, а так и не научилась?
Врач надавила ей на живот. Катерина почувствовала облегчение и сразу услышала тонкий писк.
– Кто? Кто там?
– Да погоди ты!
Врач возилась, долго не отвечала.
– Кто? Мальчик?
– Де-евонька.
– Как? Как девонька? Вы чего? Оооо, – завыла роженица.
Но тут ей сказали, что еще не всё кончилось, второй ребенок идёт. С надеждой, что хоть вторым будет сын, роженица поднатужилась.
– Девка! Ещё одна.
– Чего-о! Нет... У меня ж дома две! Зачем? Оооо, – роженица выла, но уже не громко, а уж совсем жалостливо.
– Ну, чего ты, чего. Дочки – это ж мамкино счастье. И разные они вон у тебя. Смотри-ка.
Но роженица отвернулась. Глаза б не видели! Что мужу скажет? Отправил он ее за сыном, а она ему двух девок – на.
Шел ей тридцать четвертый год, дома – пьющий муж, безденежье, и теперь – четверо девчонок.
В послеродовой палате она лежала, отвернувшись к стене, и все поначалу думали, что случилась у роженицы беда. А когда санитарка принесла детей кормить, так не сразу и уговорила. Мать отпихивалась от нее локтем, никак не хотела встать.
Но встала под уговоры санитарки, посмотрела на девочек.
– Смотри-ка, первая вот махонькая. Всего два двести. А вторая, видать, все себе забрала – почти три кило. Это ж надо, двойня, а вот смотри какие разные.
Катерина потянулась к маленькой. А на вторую покосилась. Зачем она? Вот хватило б и одной, первой. А если б ещё и мальчонка...
Чай, эта большая всё у нее там внутри забирала, все соки мамкины. И сразу, почему-то, с первых минут знакомства, невзлюбила Катерина вторую – более светловолосую и крупную дочку. Будто она и виновата в том, что родился не сын, что первая – недокормыш, что терпеть ей теперь от мужа претензии и пьянство.
Она накрывалась с головой одеялом и выла белугой на всю палату.
Уж передали ей, что пьяный муж разнёс, от вести про рожденных девок, старый забор, что старшие ее дети – у тетки Любы, сестры давно умершей матери.
Тетка Люба приехала к ней дня через три. Вкачалась в палату – грузная, берет набекрень, на плечах халат, тяжёлая сумка.
– Здоровы будьте, бабоньки! – она обвела палату глазами, направилась к Катерине, устало приземлилась на кровать, – Ты подумай, дорогу занесло, думали и не будет уж автобуса. Хвать, приехал Витька. Ох, лихач, чуть не ... в дороге-то от страху. Вота, тут я тебе вареньица привезла, и курочку. За девчонок не переживай, у меня они – чистые, накормленные, в садик вожу. Уж готовлю только то, что они едят. Сама-то уж...
– Лёшка как? – перебила Катерина.
Тетка Люба махнула рукой. Было понятно – плохо. Пьет, не может остановиться.
– Ты-то как сама? Оправляешься?
– Заживает. Только реву всё, тёть Люб, – Катерина приложила руку к лицу и заплакала опять.
– Ну, ну...Чего реветь-то! Бог детей даёт, разе не счастье?
Она убрала привезенное, отодвинула ногой сумку, полюбовавшись новыми, привезенными дочерью сапогами, и шепнула Катерине, наклонившись.
– Разговор есть, выйти-то сможешь?
Катерина втянула носом, кивнула. Чего-то уж больно таинственно звала ее тетка в коридор.
Они отошли к окну в торце к большой раскидистой пальме.
– Кать, четверо-то детей тянуть тяжело. Согласна ли?
– Да, говорю ж, реву...
Тетка взяла ее за руку.
– Вот-вот. А Светке моей пятый десяток пошел, говорят уж не будет детей. Отдай ей одну девчонку, а... Одну из двойни. Она и денег немного даст, и сапоги новые тебе привезет за так.
– А как? – почти не задумываясь практически согласилась Катерина, шмыгнув носом, – Как отдать-то?
– Она уладит. У нее подружка в районе в паспортном. Ох, и туда подарки, – вздохнула большой грудью тетка Люба, – Коли согласна ты...
– Согласна. Тёть Люб, я ж сдохну с двумя-то. Сами знаете, нету у меня помощи, – жалостливо тянула Катерина.
Вскоре к матери из райцентра приехала Светлана. Она совсем не походила на местных женщин: короткая стрижка, брючки, дублёнка, интересная лохматая шапка и большие очки.
И поведением отличалась: о себе рассказывала мало, улыбалась и отмалчивалась. А ещё у Светланы как будто был животик, правда небольшой. Бабы решили – ждёт. Так уж давно пора.
Работала Светлана в Кирове, в магазине промтоварном, владела дефицитными товарами, и здесь, на своей родине, чувствовала некое превосходство над бабенками, мечтающими отхватить в местном лабазе хоть что-нибудь стоящее.
Приехала Светлана к Катерине в роддом. В палате заблагоухало духами, какой-то совсем нездешней свежестью.
Все вопросы решили, Катерина расписалась, где надо.
– А посмотреть-то девочек хочешь, чай? – интересовалась Катерина, когда Светлана намерилась уж уходить.
– А я уже... Я как приехала, так к врачам сначала пошла. Мне показали их...
– И пустили? – удивлялась Катерина, зная здешние строгости.
– Ну, так... Я ж заранее договорилась. Все не так просто, Катенька.
– И чего? Какую берешь? – Катерина была уверена, что Светлана возьмёт крупную.
– Для документов это вообще не важно, но я возьму темненькую, которая поменьше. Кстати, в селе слух пустим, что померла одна твоя девочка.
– Оой, – Катерина приложила ладонь к лицу, заплакала.
– Вот только не начинай! Кать, ты ж согласилась. Я уже столько денег извела, и сил... Ты тут лежишь, прохлаждаешься, а я вся убегалась, чтоб дела эти решить.
– Так ведь двойню делим, чего делаем-то! – подвывала потихоньку Катерина.
– Не плачь. Я тебе там такие сапоги привезла, финские. Обалдеешь. И девочка расти будет со мной в достатке. У меня всё для нее будет. Уж поверь... И родня мы, похожесть их объяснимая. Да и разные они, вроде...
– А денег-то дашь? Лешка-то ведь...
– Дам, конечно. И тряпья передам. Буду своей покупать чего, так и твоей прихвачу.
– А может покрупнее возьмёшь, Свет? Молока-то ведь нет у тебя, – хваталась за соломинку Катерина.
– Нет. Муж у меня чернявый, да и я... А большая – светлая уж больно. Возьму маленькую. А молоко ... Я уж придумала – кормилицу найдем.
И теперь Катерина, прикладывая первую маленькую дочку к груди, роняла слезу. А вторую ... хоть вообще не корми. Только эта вторая орала, хватала ртом сосок жадно, вытягивая из матери всё, что не смогла вытянуть первая. И было Катерине от этого ещё обидней.
Домой она вернулась с одной дочкой. Долго не регистрировала. Узнала, что Светлана назвала дочь Елизаветой. И только уж потом поехала и записала дочку Александрой, потому как ждала пацана Сашку.
Муж беспробудно пил ещё неделю. Благо, работы зимой в колхозе было мало. Хоть не уволили.
Александра росла. Светлана не обманула – прислала с теткой Любой, которая ездила помогать дочери с ребенком, пеленки, распашонки и прочие разности. Да такие, каких тут у них не купишь, и о существовании которых Катерина, да и никто в селе, и не догадывался.
– Ох, Катя, ты не представляешь. Там у девочки Светкиной и пеленальный стол отдельно, и качалочка...а коляска какая – сама катит.
А Катерину резануло – "у девочки Светкиной", знает ведь, что ее это дочка. Но тетка Люба продолжала.
– Ты вот пеленаешь Сашку, а нынче это не модно. Говорят, нельзя. Лизонька у нас уж в платьицах лежит.
Лишь через три с лишним года увидела Катерина первый раз свою подросшую дочь.
Светлана приехала к майским, когда все уж обзеленилось, обсохло. Сочная расцвеченная ромашками и голубым цикорием трава покрыла луга и склоны вокруг села.
Была Света немного изменившаяся, озабоченная материнством и уже не такая "благоухающая". Все летали вокруг коляски Лизоньки, восхищались. А тетка Люба гордо выхаживала с внучкой.
И восхищаться было чем. Круглолицая, белокожая, щекастая Лизонька восседала в крутой раздвижной коляске в лаковых детских ботиночках, беретике и голубом теплом платьице, с кружевом из-под подола.
Она деловито расхаживала по местному лабазу с розовой сумочкой через плечо, показывая пальчиком бабушке то, чего хочет.
– Ох, кукла! Прям, кукла! У нас таких нет. Не зря Светка твоя столько лет ждала. Родила такую прелесть, – охали бабёнки в магазине.
В эти дни Катерину поедала черная тоска. Она старалась на людях свои эмоции не показывать, а они будоражили сердце.
Ее Сашка, уже в мае загорелая и неугомонная, носилась со старшими по селу в драных шароварах и олимпийке. В олимпийке, которую когда-то старшей ее Иришке отдала соседка с выросшего сына.
Была Александра светлая в рыжину, конопатая по весне, курносая и худая.
Удивительно, но сейчас мелко рождённая Лиза была полнее своей сестры.
Впрочем, чего удивляться. Особого ухода за Сашкой никогда и не было. Кормила ее Катерина грудью, пока кормилось, а потом начала давать то, что ели все – борщи да каши. А так как Алексей, по-прежнему, выпивал, борщи часто были без мяса, а каши без масла.
Старшей дочке Иришке было шесть, когда родилась Саша, часть забот свалилось и на нее. А уж теперь, когда шел ей десятый, Сашка и вовсе стала ее заботой. Она таскала ее с собой повсюду, исключая школу. Но и перед школой она водила ее и Наташку в садик. Наташке сейчас было шесть.
Денег Катерине не хватало, вся одежда передавалась у девчонок с одной на другую. Да и не была Катерина такой уж старательной матерью. В город за тряпками, как другие, не моталась, в очередях за дефицитом стоять не любила. Одевала девчонок в то, что есть. А что в те годы было в селе?
И опробовал бы ей кто чего сказать! Катерина умела ответить, и с ней не связывались. К тому же видели – девчонки, хоть и не ухоженные, но неплохие. Приветливые, беззлобные, матери помогают, да и другим, случись, в помощи не откажут. Старшая с фермы несла молоко не только себе, но и старой соседке – бабке Зине.
А Катерина теперь не могла налюбоваться на свою собственную отданную дочь, сердце грызла зависть и обида.
Не ту отдала! Не ту!
Конечно, по-родственному, пригласила ее тетка Люба в гости, накрыла стол. Надела Катерина на девчонок лучшее из того, что было. На Сашку натянули летнее платье Наташки, было оно великовато, длинно, но лучше других.
Полненькая Лиза в коротких шортиках в оборках и худощавая Саша в длинном платье походили друг на друга разве что чертами лица. Обе слегка курносые, большеглазые с полным круглым ротиком.
Тетка Люба не скрывая любовалась "своей".
– Лизонька, дай куколку. Девочка поиграет и отдаст.
Сашка улыбалась, открыто смотрела на одноутробную свою сестру и протягивала руку. Но Лиза пятилась, убегала к маме Свете, пряталась за ее подол.
Светлана, прежде молчаливая, теперь болтала без умолку – хвалилась дочкой. Говорила, что Саша для ее возраста плохо говорит, и что надо ее обязательно показать логопеду. Вот они Лизоньку возили к специалисту несколько раз на другой край Кирова, потому что там – лучший специалист.
Она вообще много чего говорила непонятного для Катерины, та делала вид, что слушает, кивала, но была какая-то растерянная, следила за детьми.
И когда Саша взяла какую-то мелкую игрушку, Лиза вдруг увидела, пыталась ее выхватить, а Сашка спрятала игрушку за спину, Катерина мигом поднялась и засвистела Сашке по заднице.
– Отдай! Не хватай чужое!
Светлана схватилась за грудь, Лиза, получив игрушку, побежала к матери, а Сашка и ухом не повела – такие действия матери были привычными.
Она потерла зад и направилась к Иришке, залезла на руки. Она всегда шла к сестре, когда доставалось от матери.
– Можно мы погуляем? – спросила Ирина.
Им разрешили, но заставили взять и Лизу. Детей было видно из окна, они играли. Но Светлане не сиделось, она все равно то и дело выбегала, запрещала Лизе бегать, переживала, что та упадет. А когда Сашка залезла на яблоню, махнула теперь уж двоюродной сестре, и Лиза, было, тоже подняла ногу, Светлана завела ее в дом.
Лиза насупилась, и Светлана долго уговаривала ее, объяснялась с ребенком так, как будто была она взрослым человеком. Катерина слушала и думала о том, что она вот никогда не объяснялась так с глупыми детьми – хватало подзатыльника.
Да и ничего б не случилось, если б дочка забралась на веточку. Подумаешь...
У них в селе дети росли по-другому. Накормить – было задачей матери, старшие, чтоб по дому помогли. А где они носятся в пределах села и чем занимаются в другое время, и неважно. Они сами бегали на речку, лазали по деревьям и заборам, прыгали по лужам на размытой грязью дороге, устраивали шалаши, выясняли отношения.
Взрослые не лезли. Разве что, если уж кто кого покалечит. А так ...
– Пойдем мы, – резво собралась Катерина, – Мне ещё жрать варить.
– Кать, я все платья Лизочкины оставлю, мама принесет. Твоя Саша помельче будет, а у нас этого добра...
– Спасибо, может не надо, – почему-то было обидно за Лизу. Такие платья! Зачем отдавать? Лизоньке же так они идут. А на Сашку чего не одень – переваляет. Зачем ей такая красота?
Лизонька – ее доченька ...
Тоска Катерину грызла. Уж лучше б уезжала скорей Светлана!
Светлана в село ездила не часто. Чаще к дочери ездила сама тетка Люба. Может боялись, что расскажет Катерина дочке чего, может просто предпочитали моря.
Тетка Люба то и дело с гордостью рассказывала, что дочь с семейством на море в санатории, потому что врачи Лизоньке велели... Обнаружились у Лизы проблемы с горлом. И теперь при каждой встрече, Катерина интересовалась – как там здоровье Лизоньки.
Сашка болела тоже, как и все дети. Один раз даже возили в область – обнаружили воспаление лёгких. Но Катерина как-то за нее была спокойна. Поправится, все дети болеют. Лишь бы Лизонька там не расхворалась у Светланы, такой ранимый ребенок.
И казалось теперь Катерине, что была б Лиза здесь, так и она б стала другой, чем-то похожей на Светлану – спокойной, важной, знающей себе цену. Но у нее были совсем простые дети, и такой вот дочки, как Лизонька, у нее нет.
Сама же и отдала.
Ирина, старшая дочка, выскочила замуж рано. В пятнадцать лет закрутила с соседским пацаном, он старше ее на четыре года. Ира ждала его из армии, а он остался на контракт, приехал лишь отыграть свадьбу, да забрать невесту.
Буквально через месяц после свадьбы дочери Катерина овдовела. Алексей по пьяни на второй свадебный день полез купаться, нахлебался воды в реке, а потом заболел. Долго лежал в больнице, мотал нервы Катерины, каялся и ... жалел, что не оставил сына.
Вроде шел на поправку, но в один момент где-то опять раздобыл спиртного и перебрал с соседом по палате. Видимо лекарства с водкой были несовместимы. Его оперировали, но после операции он скончался.
После восьмилетки и Наташа направилась учиться в область, закрутила ее жизнь студенческая. Остались Катерина с Сашкой, считай, вдвоем.
Санька – рослая, смелая, улыбчивая, длинноногая, к приказам, окрикам и тычкам матери привычная, чуть ли не все хозяйство взвалила на себя. Была на руку – скорая, в делах – умелая.
– Господи, Сашка, ты уж прошла морковь-то? А я только собралась...
– Ага... Пока ты калоши свои искала...
– В клуб, поди, намылилась, вот и бежишь бегом...
– А чё? Все ходят, а мне нельзя? Кружок ведь.
– Да иди уж... И чего вам там, медом что ль намазали!
Маму Сашка любила очень. А ещё любила свой художественно-театральный кружок в клубе. Вела его их учительница русского и литературы. Как-то позвала она туда и Сашку, и теперь все главные отрицательные персонажи были ее ролями. Она была лучшей Бабой Ягой, хитрой лисой, старухой Шапокляк и даже людоедом.
Катерина присутствовала на одном таком спектакле, а потом ходила и расстраивалась – загримированная под старуху дочь была ужасно правдоподобной. Поэтому Катерине спектакль не понравился.
И опять в голове – "вот осталась бы тут её двойня, принцесс бы играла."
– Ерундой какой-то занимаетеся! – резюмировала она дочери.
Сашка старалась, жалела, что матери опять не угодила. Все чаще и чаще замечала она подобное: мать всех ей ставила в пример, а ею почти всегда была недовольна.
– Мам, я по контрольной "пять" получила.
– А Анька Голованова чего?
– "Четыре". Она пример один не так решила.
– Ну, и молодец Анька. А ты уж слишком умная. Плохо это, заумников нигде не любят.
А в следующий раз мать хвалила подруг за "пятерки", а ее отчитывала за то, что не "пять". В конце концов Саша перестала докладывать матери об успехах в школе, мать они интересовали мало. Она знала – Сашка хорошо учится, по другому она не сможет, и этого ей было достаточно.
Театральный кружок интересовал Сашку ещё по одной причине – туда ходил Миша. Они давно уж друг другу нравились, провожались. Когда всей школой работали на дальних полях колхоза, он возил ее на мопеде, а она прижималась к нему, и в груди трепетало что-то совсем несвойственное ей – такое нежное и немного грустное.
– Можно я тебя поцелую? – попросил однажды вечером у калитки Мишка, приближая свое лицо к ее лицу и намереваясь уже осуществить задуманное.
– Дурак что ли! – Сашка увернулась, юркнула в калитку, убежала домой, а потом долго стояла, прижавшись к двери спиной. На ее лице блуждала улыбка.
Класса после пятого Лизу отправили к бабушке Любе одну. Бабка Люба была уж в годах, управляться ей было нелегко, а для внучки хотелось всего самого лучшего.
Лиза откровенно скучала, вздыхала, говорила, что в селе у них тоска. Тогда тетя Люба пригласила жизнерадостную Сашку. Чтоб внучке, значит, было повеселее.
– Здрасьте, тёть Люб, – Сашка мялась в двери.
Вышла Лиза, и тетка Люба вдруг даже испугалась – до чего же они похожи! Обе длинноногие, как лани, с одинаково вырисовывающейся грудью, тонкой талией, длиной шеей и одним лицом. Волосы и те почти одинаковы. Только цвет разный.
И еще взгляд разный. Лиза слегка отпускала подбородок и смотрела на окружающих, как бы, исподлобья. Саша же смотрела открыто, кончики губ ее всегда чуток улыбались.
Надо же, росли такими разными, а выросли – точно близнецы. Впрочем, близнецы и есть. Вот только обе об этом не знали.
– Взяла б Лизу погулять, Саш, а то скучает.
– Вот ещё, ба... Придумала. Ничего я не скучаю.
– Так может Вам помочь чё, тёть Люб? Давайте огород выполю.
И пошли они на огород обе. Лиза полоть была не приучена, поэтому подергала травку для виду, пока Сашка прошла три грядки.
– Уф! Жарища... Айда на реку!
Они задружили. Две родные сестры, абсолютно разные по темпераменту, по-разному и разными матерями воспитанные. Но им интересно было вместе.
Сашка, открыв рот, слушала о городской жизни Лизы, интересовалась, задавала вопросы и открыто, откровенно восхищалась. А Лиза спрашивала о жизни молодежи тут, на селе, морщила курносый носик и вздыхала.
В конце концов, привечаемая Катериной, Лиза как-то перекочевала в их дом.
– Ба, я у Сашки и тети Кати заночую, ладно?
Тетка Люба, видя, что девчонка ожила, соглашалась. А Катерина с утра будила Сашку на хозяйство, копошилась, стараясь не шуметь на кухне, готовила завтрак.
– Сашка, ты на яблоки-то не налегай. Лиза любит, так пусть ест. Гостья же...
– Да ладно, мам.
Сашка ничуть не обижалась – когда в доме гости, можно и потерпеть.
Они загорали на огороде, Катерина выносила подушку для Лизы. Они шли купаться, Катерина наказывала Сашке, чтоб Лиза хорошо обтиралась.
– Мам, какое полотенце? Ты чё? Я ж не брала никогда.
– Ну, это ты. А Лизе надо. Бери, говорю!
А уезжая, Лиза неизменно дарила что-то Саше – мама велела. Лиза делала это нехотя, по заказу матери, Сашка брала с радостью, с благодарностью и открытым сердцем. Она обнимала Лизу, а та закатывала глаза и просила прекратить "нежности телячьи".
Каждое лето Саша уж поджидала двоюродную сестру, городскую подружку. Поджидала ее и Катерина, убирая дом, заставляя Сашку вымывать добела полы и окна.
После седьмого класса Лиза приехала опять. Лето было жарким, они купались каждый день.
Сашка лежала на песке, закинув загорелые руки под мокрую от ныряния голову. Серая майка, синие плавки. Рядом – халат парусиновый.
Лиза сидела, выбрав место почище, на травке, в шляпке, темных очках и оранжевом купальнике с переплетениями по спине. Она отжимала кончики волос.
– А ты куда после восьмого? – спрашивала Сашка.
– Я? В девятый, конечно. Куда ж ещё. А потом в институт. Хочу в юридический или в медицинский. Но там поступать трудно. А ты?
– Я после восьмого в ПТУ пойду. Мать говорит – на лаборантку иди, а я в строительное хочу. Там говорят года три-четыре потом поработаешь, и квартиру в городе дают.
– Ты серьезно? ПТУ ... У нас математичка всех тупых туда посылает, грозится. Ты же не такая.
– Вообще, я в театральный хочу, или в художественный, я рисую хорошо, но мамка – против. Денег ни за что не даст, если там учиться буду.
– И правильно. Дебильская профессия – на сцене скакать. Да и художники – богема босоногая. Ни в жизнь бы не пошла! Вот все говорят, что мы с тобой похожи, а вкусы абсолютно разные.
– Ну так, мы ж не родные сестры. Хотя... Вот мы с Иркой похожи. Она моя любимая сестра. И муж у нее хороший. А Наташка у нас совсем другая. Представляешь, нашла себе парня с длинными патлами. Прям, до попы. Вот уж ни в жизнь бы на такого не глянула!
— У нас в школе почти все девчонки с парнями ходят, — говорила Лиза.
– И ты? – Сашка щурилась, нос ее уже шелушился.
– Конечно. Только надоели они мне все. Хочу со студентом встречаться. Знаешь, мужчина должен быть постарше.
– А у меня так и есть, – вдруг призналась Сашка.
– У тебя? У тебя что – тоже парень есть?
– Ага. Кажется, – Сашка перекатилась на живот, к мокрой майке прилип песок.
– Ой, Саш, у тебя вся спина в песке!
– Ага, искупаюсь... Он меня старше на два года. В десятый пойдет. Скоро вернётся. Он с отцом в совхозе на заработках. Познакомлю...
И познакомила. Сашка вернулся неожиданно, прибежал. Девчонки были дома у Катерины.
Сашка вышла из сарая в калошах, растрепанная, в мамкином рабочем халате и перчатках, потому что только что управлялась. А на крыльце стояла почти точно такая же "Саша" только белее, без облупленного носа, в голубых шортиках с разрезами и декольтированной маечке в горящих на солнце камешках.
Лиза была чуть осветлена, и оттого выгоревшие на солнце волосы Сашки казались точно такими же.
– Ми-ишка! Мишка! Здорово! А я тут, – она кивнула на грязный халат, – Ой, знакомься, это Лиза, моя двоюродная сестра. Но ты, наверное, видел ее и раньше.
Вечером пошли гулять втроём. Мишка болтал, поглядывая на Лизу. Сашка болтала тоже, пересказывая сельские новости. Лиза молчала, вздыхала и переглядывалась с Михаилом.
Он замирал от этих взглядов, от ее высоких каблуков и ещё чего-то исходящего от нее – такого женского, притягательного и таинственного, того, чего совсем не было ещё у Сашки.
А через пару недель Сашка вбежала в дом к тете Любе без стука. Лиза ещё спала, но Сашка промчалась мимо тетки прямо в комнату.
Она бухнулась на кровать, стукнула сестру по заднице.
– Лиз, это что – правда? Лиз... Мне Юлька сказала. Правда?
Та проснулась, села, посмотрела на Сашку сонными глазами, а когда проснулась окончательно, стряхнула волосы и заявила:
– Ты узнала о нас с Мишей? Ну, подумаешь, прогулялись, – она посмотрела на Сашку, – Впрочем, хочешь правду? А ты как хотела? У нас любовь. Глупая ты совсем, вы же даже не целовались. А говорила – у вас отношения. Разве это отношения? Вот у нас...
Сашка выскочила из дома тетки Любы пулей, не закрыв дверей. Та ничего не понимая, смотрела ей вслед.
– Лизонька, а что это Саша? На что обиделась что ли?
Сашку такой Катерина не видела никогда. А когда разобралась в чем дело, выдохнула.
– Ой, нашла о чем переживать! Таких парней ещё будет..., – и добавила, гремя кастрюлями, – Ну, а ты как думала. Посмотри на себя и на нее. Она ж красотка такая. Ведёт себя как! Ни тебе чета. Какой парень устоит?
– Ноги ее больше в нашем доме не будет, – ревела Сашка.
Катерина бросила кастрюли, подошла к дочери.
– Это как это? Это как это не будет? Из-за какой-то глупости? Не смей, слышишь, не смей! Я... Я..., – Катерина замолчала, – Я с родней из-за твоих капризов отношения портить не намерена. Лизу чтоб привечала, слышишь? Слышишь меня? – и она вдруг начала стегать Сашку кухонным полотенцем.
Сашка выскочила, ошарашенно смотрела на мать, уворачиваясь от хлестких ударов, а та все не могла успокоиться, хлестала и хлестала.
Сашка убежала из дома на реку и уж там дала волю слезам.
Сейчас особенно обидно было такое вот поведение матери. И что с ней? Почему так любит она эту Лизу, что готова жертвовать даже ее счастьем?
Но, конечно, Саша даже предположить не могла, что матери Елизавета приходится, как и она, родной дочерью.
Вскоре Лизавета уехала. Сашке докладывали, что Мишка катал ее на мопеде, что они вовсю зажимались в клубе на танцах и провожал он ее до райцентра.
Саша в клуб больше не ходила. Матери говорила, что идёт в клуб, а сама пропадала у подружки Юльки или шлялись они по окрестностям.
На следующее лето ничего решать не пришлось: в июне были экзамены, а потом Саша уехала поступать в строительное ПТУ.
Лиза приезжала в село ненадолго, к матери приходила, но Саши дома в тот момент не было. Она уже была абитуриенткой училища.
Классная ее отговаривала, просила идти в девятый, но Сашка упёрлась – очень уж хотелось ей начать жить самостоятельно. Поступила легко, у нее были самые высокие оценки со всего курса. Ей сразу дали общежитие, учиться ей нравилось.
Приезжала к матери на каникулы веселая, цветущая, впрягалась в хозяйство и даже затеяла ремонт в доме – теперь в этом деле она была почти специалистом. Студенты работали на новостройках разнорабочими, а Сашку сразу поставили штукатурить, была она ловкая и спорая на обучение.
Летом приехала в село и Ирина с сынишкой. Сашка не спускала племянника с рук. Мишку видела однажды, он, вроде, хотел подойти, но Сашка улизнула – говорить с ним не было никакого желания.
Лиза не приезжала, тетка Люба говорила, что возила Светлана ее на море, что в школе Лизу совсем не понимают, и она усиленно готовится к поступлению в институт с нанятыми педагогами.
После второго курса начала Саша подрабатывать на стройке и уж совсем перестала брать деньги у матери. Приезжала с подарками, отправляла подарки любимому племяннику и сестре Наташке.
Наука сестрицы Лизаветы тоже не прошла даром. На прилавках начали появляться товары, времена дефицита отступали, и Сашка потихоньку обновляла свой гардероб.
Работать ей нравилось, а училась она легко.
– А Лиза-то наша, представляешь, поступила в юридический, – мать вздыхала, как будто переживала о поступлении племянницы гораздо больше, чем о поступлении хоть кого-то из дочерей. Видно было – гордится.
А когда к новому году Саша приехала к матери опять, мать встретила ее какая-то отекшая, с красными глазами. Не успев поздороваться, мать принялась выкладывать свое горе: из института Лизу отчислили.
– Почему же? – изумилась Саша.
– Потому что сволочи там. Твари бездушные, а не педагоги. Светка приезжала, слезы лила, пожелтела вся с горя. А кто виноват?
– Кто?
– Сама же и виновата, опустила девчонку, не досмотрела. Неужто нельзя было уладить там всё? Ведь деньги есть у Светки. Она же нервная, Лиза-то, обидчивая. Ранимая такая девочка. С ней нельзя, как со всеми. Я тоже тут всё плачу. Жаль Лизу-то. Не довели до ума, не довели...
И все новогодние дни мать возвращалась и возвращалась к разговорам о бедной Лизе. Саша пыталась ее отвлечь, рассказывала о своих успехах, но мать ее не слышала.
Что там у нее интересного? Да ничего... Подумаешь, штукатурщица. А вот Лизу-то, Лизу жалко.
– Мам, мне иногда кажется, что у тебя не три дочки, а одна – Лиза. Ты вот об Ирке, Наташке или обо мне столько не переживала, сколько о Лизе, – не выдержала однажды Саша.
Катерина посмотрела на нее как-то испуганно и махнула рукой.
– Скажешь тоже. Разве я о вас не волнуюсь? Вон Наташка со своим волосатым расписываться собрались. И свадьбы им не надо.
– Правда?! – взвизгнула Сашка, – Вот это здорово! Вот новость, так новость! А ты все об этой Лизе.
– Невзлюбила ты ее из-за Миши своего. Злая ты, Сашка. Добрее надо быть к людям, уметь прощать надо.
После третьего курса уж работала Александра в двух местах – на стройке высоток и частным порядком – видя способности и ловкость девочки, подхватила ее в небольшую бригаду одна из работниц.
Вот в одном из домов, который они "доводили до ума", и встретила она Володьку, молодого симпатичного электрика. И что-то подозрительно долго проводил он электричество в этом доме.
Бабёнки-штукатурщицы хихикали, подначивали, электрик краснел, а Саше нравилось, что он так вот краснеет.
– Володь, проводишь меня до общаги? – попросила как-то она.
Володя кивнул и улыбнулся. Были они разными. Он – тихий, медлительный и молчаливый, а Сашка – огонь. Он старше ее на четыре года.
Через полгода повел он знакомить ее с родителями.
– А давайте я вам коридор отремонтирую. Обои поклею, – в первую же встречу предложила Сашка.
Потом Володя доложил, что родители от нее в восторге.
А дома, в селе, все крутилось вокруг несчастий Лизы. Что-то никак не ладилось у нее. А переругалась из-за этого вся родня.
Почему-то мать поссорилась с теткой Любой и Светланой. Светлана какое-то время жила у матери, оставив в городе Лизу одну, уволившись с работы. Вернее, не одну – привела Лиза в дом парня. Оба не работали, но водили компании. Светлану это напрягало, она уж не чувствовала себя дома, как дома, да и деньги таяли – зарплаты и пенсии ее не хватало.
Это-то и возмущало Катерину. Она скандалила с родней, считала, что Светлана от дочери отреклась, испортила ее и умыла руки. Ребенка спасать надо, а она, значит, смылась.
– Взяла ответственность, так вези. Чего ты тут сидишь? Девчонка там пропадает, а она ...
Катерина уж тайком отправляла Лизавете деньги, которые годы откладывала на свадьбы дочерей. Наташке они не потребовались, но ещё же и Сашка. Да и о подарке Лизе к свадьбе подумать надо. Но сейчас она ехала в райцентр и отправляла свои сбережения переводом с почтамта.
Она винила всех: Светлану, что не уследила, тётку Любу, что избаловала, и даже своего мужа-пьяницу, считая, что взыграли его наследственные гены. И в ком – в самой большой ее многострадальной любви.
И опять Саша при приездах выслушивала и выслушивала стенания матери о Лизе.
– Съезди к ней, Санечка, съезди, милая! Никому она, несчастная, не нужна, а я ведь уж немолода...
– Мам, да уж если от нее родная мать убежала, мы-то что сделаем?
– Ох, родная...родная, – качалась в горе мать, – Да какая ж она родная, если бросила. Разве родные-то так поступают?
– Мам, а у меня три новости хорошие. Хочешь услышать?
– Давай, – равнодушно махнула рукой мать.
– Во-первых, я поступила в институт на заочное отделение. Буду архитектором.
– Вот те и на, – как-то безрадостно хлопнула по коленям мать.
– Во вторых, Наташка велела передать – она беременна, мам! Представляешь.
– Ох ты, надо же, – и Саша поняла, что горестные мысли о племяннице не дают ей уж даже порадоваться за дочерей, – Мам, а у нее близнецы будут. Надо помочь, сможешь поехать? Она зовёт.
– Близнецы? – мать как будто испугалась, схватилась за грудь, – Помочь? Не знаю я. Тут такие дела...
– И ещё, мам. Я замуж выхожу. Уже предложение получила, скоро приедем вместе с Володей.
– Когда?
– Не знаю пока.
– Ох, Сашка, раз парень у тебя есть, съездили б вы к Лизе, разогнали б там всех. А...
А Сашка никак не могла представить, как ее тихий Володька будет разгонять пьяных разухабистых Лизиных друзей.
Расстроенно она ответила:
– Мы подумаем, мам.
Она вернулась в город. Не сразу, но через несколько дней рассказала Володе о разговоре с матерью.
– Не знаю, что с ней происходит, она сама не своя. Так переживает об этой Лизе. Если честно, я тоже от нее такого не ожидала.
– Мы съездим, Саш, – Володя неожиданно согласился, – Выпрошу у Кузьмича дежурную машину на выходные, и съездим. Все равно собирался, чтоб к тебе поехать, машину брать. Вот и совместим, заедем к вашей Лизе, а потом поедем к маме твоей с приглашением на свадьбу.
Тетка Света с Лизой жили в Кирове. Летняя дорога туда с Володькой была такой славной. Хоть пекло немилосердно, машин на шоссе было много, в окна врывался жаркий бензиновый воздух. А Сашка все равно радовалась этой поездке.
Вообще, рядом со своим избранником и Саша менялась. Она успокаивалась, чувствовала уверенность и все больше влюблялась в будущего своего мужа.
Саша никогда не была в гостях у тети Светы. Нашли адрес они не сразу, поколесили по улицам. Подъехали к многоквартирным домам с аркой.
– Кажется там, – они уже выходили из рабочего УАЗа, Володя показал рукой на дом.
Они искали номер дома, смотрели вверх. И тут Саша опустила глаза, глянула на клумбы, на ближайшую скамью.
На скамье, съежившись, сидела ... сидела ее мама Катя. Рядом стояла их старая сумка, а мать скрючилась, смотрела в асфальт.
– Мама?! –Саша бросилась к ней, – Мама, ты как тут?
Она взяла ее за плечи, Катерина подняла голову. На поллица ее расползался синяк, щека опала и распухла, глаз заплыл. Смотрела на Сашу она стеклянным неузнающим взглядом.
– Мамочка, что случилось? Господи, что с тобой?
Саша села рядом, обняла мать за плечи, и та вдруг пришла в себя и горько заплакала.
– Саша, Саша, ведь хотела я, хотела, чтоб вам лучше, чтоб ей... А она...она...
– Мамочка, мы сейчас отвезем тебя домой, поехали...
– Давай зайдём! – твердо сказал Володя.
– Я не знаю. Зачем уже? – Саша совсем растерялась.
– Зайдём, а потом поедем, – решительно сказал Володя и направился в подъезд.
– Погоди, мам. Мы скоро, – Саша пошла за ним.
– Квартиру им открыл молодой парень в белой рубашке с синим воротником. Был он явно подшофе.
– Вы к кому?
Позади него с бокалом показалась Лизавета. Была она в коротюсеньком шелковом халатике, волосы распущены.
– Ааа! Максик, а вот и моя сестрица- близнец! Привет, одноутробная! – кричала она радостно.
Парень пропустил их в квартиру.
– Лиза? Мама была у вас? Это вы ее? Вы? – Саша боялась даже предположить такое.
– Она сама упала. Максик только толкнул ее, она и повалилась. Нечего было орать! Раньше твоей мамашке думать надо было, понимаешь, раньше. Сейчас уже поздно. Поезд ушел. Чух-чух-чух- чух, – придурялась она, а Максик посмеивался.
– О чем думать? Я ничего не пойму.
– Ааа, а ты не в курсе? А ну пошли. Налей им, Максик!
Они прошли на заваленную объедками и грязной посудой кухню, Максик сдвинул что-то со стола, налил два бокала вина. Никто бокалы не взял.
– Не хотят, – комично надул губы и развел руки Максик.
– Мамка твоя родила нас двоих, двойня мы. А в роддоме отдала меня своей двоюродной сестре, моей маме Свете. Прикинь, кино индийское. А чего нам с тобой пятна родимые искать, мы ж с тобой на одно лицо. Просто ты... ты не ухоженная, грубая какая-то. Тебе бы вот бровки выщипать, – она протянула руку к лицу Саши, и та хлестнула ее по руке.
– Оооййй! Дура! Говорю же – грубая, – Лизавета не обиделась, трясла рукой, – А теперь у мамашки нашей совесть проснулась, она видишь ли денюжку мне слала, а сегодня заявилась и начала наставлять на путь истинный. А я ей говорю: "А где ты раньше-то была, мамашка хренова?" А она давай орать. Дерётся ещё, Максика выгоняет, ну, вот Максик ее немножко и охолодил, – лицо Лизы стало холодным и злым, – Сначала в роддоме бросают, сучки, а потом с душеспасительными беседами лезут!
– Она ж не бросила тебя. Отдала в добрые руки. Теперь я понимаю, почему она тебя всю жизнь любила, в пример мне ставила.
– Да? Любила? Вон она какая любовь-то? Да пошла она! Были б у меня сестры, а теперь...
– Сестры? Чтоб сестер иметь, самой сестрой надо быть. А ты... Какая ты сестра! Дура ты, Лиза. Могла б трёх сестер заиметь, и матерей, аж двоих... А только потеряла всё. А что приобрела? Этого? – она кивнула на пьяного Максика.
– А что вы имеете против? Бразильская история, и я тут ни при чем..., – Максик что-то кричал еще, нес чепуху, шел за ними к выходу.
Саша уже вышла в коридор, за ней Володя, а Максик все кричал, перекрикивая возмущения и доводы Лизы.
Володя сделал уже пару шагов со ступеней.
– Погодь, – он вернулся к Максиму и со всего маху вдарил ему в челюсть.
Максик упал, смолк, сполз по стене, Лиза бросилась к нему.
– Не надо было, Володь, – шептала Саша.
– Прости, не сдержался, – скромно ответил Володя.
Они везли маму домой, уложили ее сзади. Предложили травмпункт, но она отказалась. Ехала она молча, лежала на заднем сиденье. Такое молчание было ей несвойственно, Саша переживала.
Только перед въездом в село Катерина поднялась.
– Саш, ты говорила, что Наташа близнецов родит. Когда срок-то? Поеду, подмогну. И про свадьбу вашу... Когда? Что-то я запамятовала. Надо ж подготовиться. Ты прости уж меня, дуру. Не повезло тебе с матерью. Виновата я ...
Саша обернулась, смотрела на мать.
– Зато как же мне с тобою повезло, Сашенька. Ох, как повезло!
– И нам с тобой повезло, мам. Очень. Мы все тебя любим! – Саша взяла мать за руку.
Она умела прощать.
Наталия Павлинова.

СВЕКРОВИЩА...

Так уж сложилась у Валентины жизнь, что своего единственного сына Юрочку пришлось ей растить одной. Пока Валя счастливо прижимала к себе в роддоме туго спеленатый свёрток с новорожденным младенцем, его счастливый отец так напраздновался от радости с друзьями, что утонул в речке, на берегу которой они обмывали это радостное событие.
Тяжело Валентине было одной сына растить, предприятия закрывались, многих сокращали. Замуж она больше так и не вышла, не встретился человек. Поэтому всю свою любовь, заботу, нежность она отдавала Юрочке. Ничего, подняла и одна, выучила, на ноги поставила. Юра на хорошую работу устроился, а вскорости и невесту привёл знакомиться. Ира была приезжей, доучивалась на последнем курсе института и жила в общежитии. Сыграли свадьбу. И Ира сразу сказала Юре:
- Не хочу жить с твоей мамой в одной квартире (квартира была двухкомнатной). Знаешь, как говорят? Две медведицы в одной берлоге не уживутся, да и чем дальше невестка со свекровью друг от друга живут, тем отношения лучше. Так что будем снимать квартиру и жить отдельно.
Когда Юра передал эти слова матери, Валентину неприятно кольнуло внутри, но виду не подала.
- А и правильно, сынок. Правильно Ирочка говорит. Вы молодые, вам и музыку хочется послушать погромче, и друзей пригласить, а мне уже тишины больше хочется, да и у каждой хозяйки на кухне свои порядки. Права Ирочка, так будет лучше. А ко мне в гости будете заходить, когда захотите.
Первое время одиноко и пусто было у Валентины на душе. Придёт с работы и ходит по квартире, как неприкаянная, словом перемолвится не с кем. А по выходным такая тоска накатывала, хоть волком вой. Дети приходили в гости, но редко, оно и понятно, дело-то молодое. Ну, уж когда приходили, наготавливала Валентина, как на свадьбу.
- Кушайте, кушайте, у вас ведь нет времени выготавливать, а мне что ещё делать.
И с собой всегда приличный тормозок давала. А потом, оставшись одна, перемывала посуду, утирала набегавшие сами собой слёзы и тяжело вздыхала.
Одна из сотрудниц посоветовала Валентине завести собачку:
- Как раз у моей знакомой щенки от корги есть. Они не чистокровные. Понимаешь, прорыла лаз под сеткой и удрала к соседскому безпороднику. Знакомая теперь этих метисиков почти даром раздаёт. Они такие хорошенькие, тебе-то какая разница до их родословной, ты ж на выставку ходить не будешь. Зато собачка небольшая, а уж друг какой, с такой не заскучаешь.
Валентина немного посомневалась, не было у неё никогда ни котиков, ни собак, как-то ни до того ей было всё это время. Робко попросила, сначала просто посмотреть. А когда увидела это коротколапое чудо, важно выхаживающее по двору, то только и смогла, что всплеснуть руками и сказать: «Ах!»
Так в её жизни появился Тяпа. Почему-то эта простоватая и незатейливая кличка сразу сама по себе пришла в голову.
С тех пор Валентина забыла, что такое грусть и одиночество. Ведь дома её преданно ждал Тяпа. А как он встречал! Ей казалось, что даже Юрочка, когда был маленьким, так не радовался, когда она забирала его из садика.
Так прошло три года.
Новая жизнь Валентины, в которую Тяпа внёс свои изменения, устоялась. Впервые за всю свою самостоятельную жизнь женщина вдруг почувствовала, как же это хорошо, когда в голове не крутятся постоянные мысли о том, чем накормить ребёнка, во что одеть, где взять денег на учёбу и т.д. Валентина чувствовала себя свободной и счастливой. Счастливой от преданных глаз-бусинок, от этой неподдельной радости, от неспешных прогулок по улицам. Она уже просто не представляла себе другой жизни, особенно без Тяпы.
И вдруг, Юра с Ирой как-то неожиданно, без предупреждения, зашли к ней в гости.
- С работой сейчас плохо, - начал жаловаться сын, - кого-то на удалёнку отправили, кого-то вообще уволили. Меня оставили в офисе, но премиальные уменьшили так, что не представляю, как мы с Ирой будем дальше выкручиваться. Тем более что у тебя через шесть месяцев появится внук или внучка. В общем, мама, жить нам на съёмной квартире теперь не по карману.
Ну, что ж, деваться некуда. Заселился сын с женой в свою бывшую комнату.
- Ой, а можно она не будет к нам в комнату заходить, - сказала Ира на третий день, брезгливо указывая пальчиком на Тяпу.
- Конечно, - спокойно ответила Валентина, - двери в свою комнату закрывайте, и Тяпа в вашу комнату не зайдёт.
На тот момент это было единственным условием невестки, которая поначалу вела себя скромно и помогала по хозяйству. Уже на позднем сроке беременности Валентина сама отстранила Иру от любой домашней работы, понимала, что тяжело, сама всех обхаживала, хоть здоровьем к тому времени уже не блистала. Так и жили потихоньку до самых родов.
Ира родила здоровенькую, крепкую девочку. Валентина с сыном очень радовались. Пока Ира с малышкой были в роддоме, Валя выдраила до блеска всю квартиру, перестирала шторы, обустроила уголок с детской кроваткой, накупила пелёнок, распашонок. Она крутилась, как белка в колесе, радостно мурлыча себе под нос весёлую песенку. Вместе с ней отчаянно радовался и Тяпа. Пёсик, конечно, не понимал в чём дело, но его любимая хозяйка так счастлива, значит, счастлив и он, Тяпа.
Валентина суетилась на кухне, доваривая, помешивая, когда Юра с завёрнутой в одеяльце дочерью на руках и Ирина с букетом алых роз зашли в квартиру. Вот тут-то всё и началось. Тяпа радостно выскочил им на встречу, неистово махая хвостиком.
- Уберите от меня эту собаку! – взвизгнула Ирина, отталкивая Тяпу ногой. – Собаки – это источник грязи и всякой заразы, а у нас маленький ребёнок!
Валентина, молча, взяла на руки перепуганного Тяпу и закрыла у себя в комнате. Тяпа жалобно скулил и скрёб коготками дверь, всякое желание немного отпраздновать возвращение невестки с внучкой из роддома у Валентины пропало. Она взяла Тяпу, и они долго бродили по улицам города, пока не стемнело. Придя домой, Валя перемыла грязную посуду и легла спать.
На следующий день, придя с работы, женщина услышала:
- Не надо пускать собаку на кухню! Кормите её у себя в комнате! У Вас теперь в квартире новорождённый ребёнок, между прочим, Ваша внучка!
- Ира, - спокойно ответила Валентина, - Тяпа - живое существо, он привык есть на кухне, к тому же он не заходит в комнату с ребёнком, и держать его, как пленника, всё время в комнате, я не вижу смысла. Он общительный, привык всё время за мной ходить, ему будет плохо.
Ирина только фыркнула, пробурчала что-то себе под нос и громко хлопнула дверью в свою комнату. А дальше всё пошло по нарастающей, как снежный ком.
- Неужели так трудно понять, что ребёнок только уснул, а Вы тихо на работу собраться не можете, - вычитывала Ирина свекровь.
- А что я такого сделала? – недоумевала Валентина.
- Вы феном голову у себя в комнате сушили!
- А как я, по-твоему, должна на работу идти?
- Это Ваши проблемы, думать надо, а не жужжать с утра пораньше!
Потом хуже.
- Вы можете потише посудой греметь, когда её моете?
- Ну, неужели нельзя отключать звонок на своём мобильном, когда домой приходите? Вам позвонили, ребёнок проснулся, а мне её теперь опять укладывать.
- Куда Вы достали пылесос? Ваша внучка испугается. А чтобы не было собачьей шерсти, собаку надо просто убрать из квартиры. А шерсть можно и щёткой пособирать.
Шло время. Валентина поймала себя на мысли, что ей не хочется возвращаться домой с работы. Тяпа из задорной и бесшабашной превратилась в запуганную и унылую собачонку с вечно несчастными глазами. Теперь они мало по времени гуляли на улице, потому что вся готовка, мытьё посуды, уборка, стирка и глажка ложились на Валентину. Ира не делала ничего, ведь у неё же маленький ребёнок. А значит, все вокруг неё должны порхать и славить её «великий» материнский подвиг.
«Интересно», - думала Валентина, - «а как же я абсолютно одна, без бабушек и дедушек, даже без мужа вырастила Юру? И ничего. Уставала, конечно, но умудрялась иногда даже книгу почитать, когда Юра спал».
В последнее время Валентина начала испытывать дискомфорт с левой стороны груди. Сходила к врачу, который прописал сердечные капли, покой, свежий воздух и положительные эмоции. Рассказала об этом сыну.
- Мама, дочка такая неспокойная, Ирочка так с ней устаёт, пойми. Ты же должна её понять, потерпи, - ответил Юра.
«Ладно», - думала Валентина, - «как это сейчас по-модному называется? Кажется, послеродовая депрессия? Мне-то некогда было о ней думать, времени не было…»
Прошло полгода. Ирина по-прежнему ничем, кроме самого ребёнка, не занималась. Валентина старалась невестку не раздражать, только капли сердечные всё чаще и чаще пила, да Тяпу всё крепче к себе прижимала. С работой у сына всё как-то не налаживалось, Ира, похоже, уже решила навсегда укорениться в её квартире.
У внучки начали резаться зубки. Юра спал в своей комнате, а Валентина проснулась, слышала, как невестка ходит по коридору, укачивая малышку. Встала, вышла из своей комнаты:
- Ира, иди, отдохни, давай я покачаю.
- Уйдите, - зло прошипела Ирина, - к ребёнку со своими вечно грязными от собаки руками не лезьте. Никакого соображения не имеете, что собаке не место в доме с ребёнком, а ещё бабушка!
Валентина только, молча, приложила руку к левой стороне груди и ушла в свою комнату. Слёзы неслышно струились по щекам, скатываясь на подушку. Тяпа тихонько поскуливал и лизал её мокрое лицо своим горячим языком.
Наутро Валентина тоном, не терпящим возражений, сказала сыну, подавая завтрак:
- Юрий, трудно вам или нет, но я хочу, чтобы через две недели максимум вас здесь не было. Осточертело! Идите на аренду, пусть Ирина там командует. А ты ищи подработку, меняй работу, что хочешь, делай! Не мальчик, тебе уже тридцать лет. А я хочу жить так, как я привыкла, по своим правилам и с Тяпой. В конце концов, это моя квартира, и я здесь хозяйка!
- Как же так, как же ты так можешь?! – верещала в телефонную трубку сватья из другого города. – Сердца у тебя нет, ты же сама мать! Неужели у тебя душа за детей не болит?! И за внучку, между прочим, родную! Одним словом - СВЕКРОВИЩА!!!
Валентина положила телефон на стол и прислушалась к себе: нет, не болит, ничего не болит. «А завтра, когда от меня съедут сын с невесткой, вообще всё прекрасно будет…» - подумала женщина и посмотрела на Тяпу.
- Да, Тяпочка?
- Гав-гав! – звонко ответил Тяпа, замахал хвостиком и весело посмотрел хозяйке в глаза.
Автор: Виктория Талимончук