Предыдущая публикация
Пап, спаси котёночка
Жанр: современная проза, юмор, стёб
– Это Апоня! – радостно заявляет мне сын.
– Может быть «Афоня»? – уточняю я.
– Нет, Апоня. Апоняшка, – возражает сын. – От «апокалипсис».
– Может быть «Афоня»? – уточняю я.
– Нет, Апоня. Апоняшка, – возражает сын. – От «апокалипсис».
От автора: Особо чувствительным веганам не читать.
Рассказ стал лауретом конкурса «Фитиль – 60 лет» и попал в печатный юмористический сборник.
Вот бывают такие фразы, от которых твоя жизнь переворачивается прилипшим к сковородке первым блинчиком. И получается не аккуратный такой блинчик, а здоровенный такой блин. Блинский блин. Только больше. Хуже. Страшнее. Пригорестее. Это может быть и «я беременна», и «женись на мне», и «он не от тебя», и – что самое страшное – «пап, я гей». Хотя нет, есть и куда страшнее – «пап, я веган». Но где-то в глубине души ты к этим фразам готов, ты их ждёшь, потому что на каждую сам собой всплывает ответ, который немного уравновешивает тяжесть фразы:
«Я беременна». – «Сыграем свадьбу, пока живота не видно».
«Женись на мне». – «Ладно, я согласен».
«Он не от тебя». – «Генкин, что ли? Ну, хоть умным будет».
«Пап, я гей». – «От армии отмазывать не придётся».
«Пап, я веган». – «А я где-то внутри чувствовал, что ты не от меня».
Хотя последнюю, конечно, так просто не уравновесишь... Зато остальные возвращают жизнь в привычную колею неспешной электрички жизни.
Но бывают и такие фразы, от которых ты не ждёшь ну ровным счётом ничего особенного, как и от собственной посредственности. На них даже не нужно отвечать. Это может быть «прибей полку» или «прибей этого придурка», «вынеси мусор» или «вынеси ему мозг», «купи хлеба» или «купи мне шубу», «пап, спаси котёночка» или... И вот тут, совершенно неожиданно, на последней фразе происходит крушение электрички жизни. До такой степени, что ты мечтаешь услышать не то что «пап, я гей», а будешь рад даже «пап, я веган». Хотя сын пока не дорос ни до гея, ни до, упаси г-споди, вегана.
Вы можете этому не верить, можете пройти мимо, можете даже пожать плечами. Но я, как ненастоящий отец настоящего сына, пойду спасать истошно орущего котёночка от кучки чумазых пацанят. Сделаю страшное лицо (на вас бы висела ипотека, тёща-мегера и тяжёлая куртка с вытертыми локтями) да истошно заору не своим голосом. И не важно, что пацанят сдует им, как ураганным ветром, я продолжу орать, но уже своим голосом. Ведь мужчины не плачут.
– Пап, отдай котёночка, – будет теребить меня сынок Ванечка за куртку с вытертыми локтями.
Я прекращу орать от боли душевной и начну орать от физической, потому что спасённый котёночек решит вцепиться в меня своими спасёнными когтёшками со всей дури. Как будто чувствует, что я со всей дури его отшвырну, если разгляжу поближе.
И вы бы тоже отшвырнули, если бы разглядели поближе. Ведь у котёночка от собственно котёночка был только облезлый чёрный цвет... чешуи. Когтёшки оказались когтищами, зелёные глазки – кроваво-гнойными разрезами, мордочка – мордой чудовища, да и всё тело принадлежало явно демону. Как и душа Генки, очевидно. Но Генки здесь не было, а сын его, то есть мой, и демон мой, то есть его, – были.
– Это Апоня! – радостно заявляет мне сын, завладев демоном.
– Может быть Афоня? – уточняю я.
– Нет, Апоня. Апоняшка, – возражает сын. – От «апокалипсис».
И ты понимаешь, что семилетний сын явно знает о жизни больше тебя. Ну, или хотя бы о демонах. Не зря же его настоящий отец бездушный. В отличие от меня.
– Мы ЭТО себе не оставим! – заявляю строгим голосом, указывая на Апоню, мирно сидевшую на ручках у сына.
В свое время я пытался сказать то же самое, указывая на Ваню, мирно сидевшего на ручках у жены. Не получилось. Не получилось и в этот раз, потому что в этот раз тварь заплакала. Впрочем, в прошлый раз тварь тоже плакала, пока ощущала себя тварью, глядя в голубые глазки Ванечки тогда. И в зелёные глазки Апони сейчас.
Я был готов поклясться, что я уже смотрел в зелёные глазки Апони. Тут не подойдёт «может быть, «Афоня», потому что смотрел я в зелёные глазки апокалипсиса. Но когда я смотрел, я не видел собственно апокалипсис. Я видел собственную жизнь, которая душила меня своими когтёшками безразличия. Я видел Генку, набравшего вес до рождения его сына. Я видел жену, набравшую вес после рождения не моего сына. Я видел сына, набиравшего вес после рождения. Я видел себя, не набиравшего веса в глазах тёщи. Я набирал только упреки. Набирал обиды. Набирал жалобы и скандалы.
Я был готов поклясться, что и моя жена уже смотрела в зелёные глазки Апони. А когда она смотрела, она видела собственно апокалипсис. Она не видела собственную жизнь, но душила меня своими когтёшками безразличия. Мы выскочили во взрослую жизнь играючи, как пробка игристого. Мы играючи создали видимость семьи, но забыли заложить фундамент. Нам пришлось заложить квартиру тёщи, чтобы взять кредит. Тёще пришлось взять на свою шею ещё одного пропойцу. Мало ей своего мужа. Мало ей денег. Мало ей внимания.
И сейчас мы идём домой. Как бы к себе, но не в свой дом. Я впереди, а сзади – зелёные глазки Апони прожигают дыру на спине куртки с вытертыми локтями; и сын. Сын, который никогда не был так счастлив, как сейчас. Пока мы поднимаемся по ступенькам на как бы свой этаж, но не к себе, понимаешь, что сын никогда не был счастлив. И я тоже. Я не стал стучаться к Генке, чтобы настучать ему по морде, я постучался в свой дом. В свой ли?..
– Мы ЭТО себе не оставим! – заявляет строгим голосом жена, указывая на Апоню. Или на меня. Скорее, на меня. – Что это вообще такое?!
– Это Апоня! – твёрдо заявляю я жене.
– Может быть, Афоня? – уточняет она.
– Нет, Апоня. Апоняшка, – возражаю я. – От «апокалипсис».
И ты понимаешь, что знаешь о жизни чуть больше сына. Ну, или хотя бы о демонах, не зря же его настоящий отец – я. В отличие от этого проходимца Генки.
– Пап, подержи котёночка, – будет теребить меня сынок Ванечка за куртку с вытертыми локтями. Я возьму Апоню на ручки и прекращу молчать от боли душевной и начну молчать от боли физической, потому что родной сыночек решит вцепиться в меня своими родными ручонками со всей дури. Как будто чувствует, что я со всей дури его сожму, если наклонюсь поближе.
Жена Кристина хочет закатить истерику, но идёт закатывать огурцы. Я хочу огурцов, но иду искать место для Апони, потому что ей пора спать. Пора спать и сыну. Теперь они будут спать вместе. Раньше Кристина спала с Ванечкой, чтобы ему не было страшно. Теперь страшно ей, поэтому мы будем спать вместе, как раньше. Ещё до Генки.
И я чувствую, как Кристина дрожит от страха. Я прижимаю её к себе. И говорю ей слова, которые до меня говорил Генка. И делаю то, чего не делает ни один Генка в мире. Люблю её. Прощаю ей всех Генок в мире и особенно того самого, что был после меня и перед Ванечкой. И прошу прощения за того самого, что был после меня и перед Ванечкой. И обещаю, что никто и никогда не будет между мной и ней. Кроме разве что Ванечки. Ну, и Апони, конечно, куда ж мы теперь без неё?
– Куда ж вы теперь без меня? – тихо спрашивает Ванечка между нами, прижимая Апоню к себе.
Но в наш тихий утренний разговор громко влезает невлезаемая тёща-мегера.
– Мы ЭТО себе не оставим! – заявляет строгим голосом Нина Петровна, указывая на Апоню. Или на меня. Скорее, на меня. – Что это вообще такое?!
– Это Апоня! – твёрдо заявляет жена своей маме.
– Может быть, Афоня? – уточняет её мама.
– Нет, Апоня. Апоняшка, – возражает жена. – От «апокалипсис». А это... – продолжает жена, указывая на Апоню. Или на меня. Скорее, на меня. – Алёша. Алёшенька. От «любимый».
– Даже так? – ахает Нина Петровна.
– Только так, – отвечаем я и Кристина. Нет, отвечаем мы. Теперь и навсегда – «мы».
– Лучше бы ты огурцы закатывала! – закатывает истерику Нина Петровна.
– А я не люблю огурцы! Тем более закатывать! Я его люблю! – кричит в ответ моя жена и её дочь.
– Какая ты мне дочь после этого?!
– Самая лучшая, – отвечаю теперь я. – Теперь я отвечаю – самая лучшая.
И Нина Петровна неожиданно тихо вздыхает:
– Значит, дачу продать придётся, – а потом неожиданно громко вздыхает: – Ну, значит, придётся продать. И придётся купить любимому Лёшеньке новую куртку. У этой-то все локти истёрлись.
– Все локти истёрлись, – соглашаюсь я. – Но ведь эту-то дарила любимая Ниночка Петровна.
– Подарит и другую, – решительно заявляет любимая Ниночка Петровна. – А огурцы я тоже не люблю.
– А я вот люблю огурцы, – заявляет тесть Дмитрий Валерьевич, заявившийся пьяным в тесто. И тут он замечает Апоню: – Что это вообще такое?!
– Это Апоня! – твёрдо заявляет тёща своему мужу.
– Может быть, Афоня? – уточняет её муж.
– Нет, Апоня. Апоняшка, – возражает тёща. – От «апокалипсис».
– Апока... – икает её муж-пропойца от страха. – А пока я без огурцов, пожалуй, больше пить не буду.
– Пожалуй, ты и с огурцами больше пить не будешь, – решительно заявляет Нина Петровна.
– Пожалуй, больше не буду, ведь так сказала злая мегера... – нерешительно соглашается Дмитрий Валерьевич.
– Кто такая «мегера»? – с удивлением спрашивает Ванечка.
– Какая такая мегера? – с обидой спрашивает Кристина.
– Кто здесь мегера? – с угрозой спрашиваю я.
– Да кто здесь только не мегера... – пытается оправдаться тесть, но пока у него хорошо получается только пятиться. И по пятам за ним следует только не мегера. Апоня с ленцой выгнула спинку.
– Любимая Ниночка Петровна, – решительно исправляется Дмитрий Валерьевич.
– Любимая Ниночка Петровна, – решительно соглашаюсь я.
А дальше мы нереально дружной семьёй идём на нереально свою кухню. А вместе с нами идёт и маленький демон Апоня.
– Может быть, Афоня? – уточните вы.
– Нет, Апоня. Апоняшка, – возражаем мы. – От «апокалипсис».
И тут в, казалось бы, нереально идеальный финал врывается фраза, от которой твоя жизнь переворачивается прилипшим к сковородке первым блинчиком. И получается не аккуратный такой блинчик, а здоровенный такой блин. Блинский блин. Только больше. Хуже. Страшнее. Пригорестее.
Родной сыночек Ванечка решит вцепиться в меня своими родными ручонками со всей дури. Как будто чувствует, что я со всей дури его отшвырну, если услышу фразу.
– Пап, когда вырасту, я хочу стать ве...
– Веганом?! – Я хватаюсь за сердце, чтобы не умереть, за стол, чтобы не упасть, за последнюю соломинку, чтобы всё-таки настучать Генке по морде за не моего сыночка.
– Не-е-ет, – заливисто смеётся сыночек. Мой сыночек: – Ветеринаром.
– И лечить Апоню? – заливисто смеюсь я в ответ.
– Нет, Афоню, – возражает Ванечка и показывает мне котёночка, у которого от собственно котёночка было всё – чёрный цвет шёрстки, остренькие когтёшки, зелёные глазки, миленькая мордочка. – Помнишь, ты её спас?
И тогда ты улыбаешься. Гладишь сына по голове. Гладишь котёночка по голове. Гладишь рубашку на завтра. И тогда ты понимаешь, что можешь спасти не только котёночка, но и предотвратить апокалипсис. Главное – вовремя разглядеть демона. И погладить рубашку.
Юмористическая фантастика Крылатой
Я — писатель-юморист Анна Крылатая. Считаю себя наследницей Достоевского и Задорнова, но пока что пишу шутки Петросяну. Рассказываю креативно о юморе в серьёзных книгах и шутливых стишках.
Здесь я делюсь своим творчеством, хорошим настроением, посыпаю всё это добром и приправляю юмором. Вас ждут романтические приключения, чередующиеся со смертельными опасностями и обыденностью современного мира.
Но вот скучать вам не придётся! Поэтому наливайте любимый напиток, садитесь поудобнее и приступайте к чтению произведений писателя Анны Крылатой
6.7K участников
Следующая публикация
Нет комментариев