В письменных приказах всегда присутствовала фраза «По приказу султана и его жён!». Каждая из женщин имела свою сферу управления и получала значительные доходы. Они сопровождали правителя в походах, но жили в отдельном шатре.
Ибн Баттута «Сейяхатнаме»
***
Положение женщины в древнетюркском обществе
Вопрос о роли и месте женщины в древнетюркском обществе VI-X веков в историографии находил отражение в контексте более широкой проблематики, связанной с социальной структурой, формами социальной зависимости, характером древнетюркской семьи и др. В работах многих учёных утвердилось мнение о довольно высоком положении женщины в обществе древних тюрков, прежде всего ввиду её роли в домашнем хозяйстве. Это отмечал А.Н. Бернштам, пытавшийся обосновать наличие пережитков матриархата, а также институтов левирата и минората в сконструированной им путём анализа социальной терминологии патриархальной семейной общине. Чаще всего подчёркивается важная роль женщин у древних тюрков. Имеются, правда, и исключения, о которых речь пойдёт далее. Турецкий социолог М. Зийя (Гёк Алп) считал, что у доисламских тюрков женщины имели право участвовать в собраниях знати (той, курултай), а каган принимал решения вместе со своей супругой хатун. Учёный отмечал отцовский, патриархальный характер традиционной семьи у тюрков. Подобные идеи нашли отражение и в более поздних работах турецких историков.
Внимание учёных неоднократно привлекали вопросы, связанные с ролью женской родни в социальной жизни древних тюрков. Однако эта проблематика остаётся неразработанной из-за методологических трудностей. Можно считать установленным, что для кочевнических обществ характерна нуклеарная семья из 4-5 человек. Об этом говорят следующие факты. Во-первых, как отметил Ю.А. Зуев, «Синь Тан шу» сообщает о сыне Тай-цзуна, интересовавшийся образом жизни тюрков и устраивавший соответствующие игры, во время которых он приказывал пяти игрокам образовывать «орду» (ло), на которую приходилась одна палатка (цюн-лу). В ранних китайских источниках иероглиф ло обозначал юрту или шалаш у кочевых народов, в то время как китайская семья маркировалась иероглифом ху – «двор». Л.А. Боровкова допускает, что ло могло состоять «всего из пяти человек». Показательно, что, например, телэсцы покорились тюркскому кагану в 546 году в количестве 50 тыс. юрт (ло). Во-вторых, примерно такое же соотношение получается при статистическом подсчёте содержащихся в «Цзю Тан шу» данных о подвластных тюркских семьях: 4,22 человек, но у племён, обитавших на Алтае, – 7,5 человек.
***
Ни в одном источнике нет прямого указания на многожёнство у древних тюрков. Однако ещё А.Н. Бернштам отмечал у монголов такой характерный факт, как расселение жён по разным кибиткам. Это явление, кроме монголов, известно у казахов и алтайцев. Учёный полагал, что рассредоточение жён по разным юртам отражало разделение патриархального (родового) хозяйства на индивидуальные, семейные хозяйства. Каждое из них подчинялось женщине, через которую опосредованно управлялось главой рода, т.е. каждая юрта с принадлежавшим хозяйством под ответственностью женщины было сегментом общего хозяйства, принадлежавшего одному мужчине. Надо полагать, что подобная мера имела исключительно практическое значение ввиду неустойчивости имущественного положения в условиях экологически зависимого кочевнического хозяйства.
Распределение ставок по разным участкам хозяйственной территории семьи увеличивало шансы на сохранение поголовья скота в случае каких-то бедствий локального характера. Именно в значении «селение», а не «шатёр, кибитка» и не «загон для скота» упомянут термин aγïl в Суджинской стеле, где мемориант хвалится десятью «селениями» – очевидно, стоянками – и множеством скота (jïiqï). Термин eb («дом») в памятниках древнетюркской рунической письменности употребляется в самом широком спектре значений, но первичным является именно значение «палатка», «дом». В надписи на Суджинской стеле встречается фраза eblädim oγulïmïn, что буквально переводится как «одомовил (т.е. наделил домами) [я] сыновей [моих]», т.е. дал им юрты. Недавно получила обоснование гипотеза об уточнении прочтения второй лексемы как baγladïm, что меняет лишь объект действия: юртами наделяются дочери меморианта, выданные замуж. Таким образом, термин eb маркирует минимальную хозяйственную единицу, коей является юрта, т.е. одно домохозяйство.
***
Следует обратить внимание на употребление в енисейских памятниках термина qunčuj – «жена», которому в некоторых случаях предшествует падежная форма слова quj-da, т.е. букв. «в доме», так как quj < кит. гуй обозначает «помещение, где живёт женская часть семьи, женская половина дома; покои». Т. Байкара высказал мнение, что kuy означает оседлые ставки. Термин qunčuj в енисейских эпитафиях в большинстве случаев предшествует oγul – «дети», когда они встречаются в одной синтаксической конструкции. В памятнике Уюк-Туран вслед за qujda qunčuj-ïm следуют öz-dä oγlï-m – в данном контексте буквально «свои сыновья». О.Ф. Серткайа и И.В. Кормушин связали детерминатив özdä с приложенным к вышеупомянутой группе qunčuj детерминативом qujda, верно отметив, что öz oγlï являются, по-видимому, потомством тех самых qujda qunčuj. В нескольких енисейских памятниках термин qunčuj заменяется термином ebči.
В памятнике Баян-Кол встречается сочетание öz ebči qunčuj-ïmqa. Это, судя по всему, первое употребление двух терминов вместе, и, видимо, как раз здесь тюркский термин eb заменяет китайский синоним quj. Со временем образованный с помощью соответствующего аффикса термин ebči приобретает новое значение, переходя из разряда детерминатива в разряд существительных: ebči – «домашняя хозяйка», «домоправительница» > «жена» > вообще «женщина». Приведённые лингвистические данные могут быть увязаны с этнографически зафиксированным у кочевников обычаем наличия юрты в приданом невесты.
Китайский источник фиксирует у тюрков обычай отдавать дочь за нанесённое увечье глаза, а если нет дочерей, то имущество жены. Е.И. Кычанов считал, что женщины у тюрков приравнивались к имуществу, поскольку «шли в уплату композиций за некоторые уголовные преступления». Он исходил из перевода последней фразы фу-цай как «жену и имущество», хотя не отрицал и перевода Н.Я. Бичурина как «женино имущество». Иероглиф фу «замужняя женщина», «жена» может в этом случае быть неоформленным определением к последующему слову цай («имущество, собственность»), когда служебное слово чжи опускается, – явление, известное в позднем древнекитайском языке. Юрта, таким образом, могла составлять часть приданого жены. Этот обычай был обусловлен хозяйственными нуждами и отражал имущественноe расслоениe: жених должен был быть достаточно богатым и мог и оплатить калым, и получить юрту для создания очередной хозяйственной ставки.
***
В одной из статей Л. Крэдер, чтобы доказать тезис о бесправии женщин у кочевников, писал, что в древние времена дочь могла быть продана в рабство за преступление отца. Однако скорее это означало, что отец отдавал дочь без калыма. О существовании института калыма у древних тюрков можно судить по упоминанию в Суджинской стеле термина qalïŋ, а также по сообщениям источников о телэсцах и кыркызах. Количество женщин в семье мужчины служило также неким показателем его социального уровня, поскольку демонстрировало возможность обеспечить их, поднимая его престиж в глазах соплеменников. Например, С. Болотов спросил у одного казахского бия, зачем тому было при двух молодых жёнах-красавицах брать ещё третью. Тот ответил, что поскольку одна не справлялась с хозяйством, когда другая доставляла ему услады, он отправил вторую помогать первой по хозяйству, а для утех взял третью. Увеличение численности женской части семьи могло быть обусловлено лишь возможностью прокорма, так как приход в дом новой женщины увеличивал число работниц по хозяйству, но не число непосредственных добытчиков.
Судя по материалам различных эпох, разделение труда в кочевнической семье состояло в том, что женщина занималась в основном домашним хозяйством, а мужчина – охотой, войной и выпасом скота (хотя скот пасли и женщины). Чингисхану приписывают следующее изречение: «Мужчина – не солнце, чтобы [одновременно] показываться людям всюду. Жена, когда её муж уезжает на охоту или на войну, должна содержать дом в порядке и прибранным с тем, чтобы, когда посол либо гость остановятся в доме, он увидел бы всё в порядке, а она сделала хорошее кушанье и приготовила всё, что нужно гостю. [Такая жена] естественно создаёт хорошую репутацию мужу, подымает его имя, и [муж её] на общественных собраниях возвысится, словно гора. Хорошие качества мужа узнаются по хорошим качествам жены. Если жена дурна и неразумна, беспутна и непорядлива, то и муж по ней познаётся!» [Рашид ад-Дин]. Стереотип идеальной жены для кочевника отражён и в огузском эпическом сборнике «Китаб-и Дэдэм Коркут» в образе заботливой домохозяйки: «Опора своего дома, это та, которая, когда из степи в дом приходит гость, когда муж её на охоте, она того гостя накормит, напоит, уважит и отпустит».
***
Об уважительном отношении тюрков к женщинам говорит описанный «Синь Тан шу» случай с сыном Сели кагана, который на пиру отказался есть мясо, когда его мать пришла последней и ей не хватило доли. Это поразило китайского императора, и она получила свою долю. Однако роль женщин не ограничивалась работой в хозяйстве. В «Цзю Тан шу» есть сообщение, что «по обычаю северных варваров, катун принимает участие в военных предприятиях». О тюрках ибн Ал-Джахиз пишет: «Их женщины скроены по образцу и подобию их мужчин, а их лошади приспособлены исключительно для них». В «Китаб-и Дэдэм Коркут» описан эпизод, когда достигший свадебного возраста сын на вопрос отца, какую жену он хочет, ответил: «Отец, пока я ещё не встал со своего места, пусть она встанет; пока я ещё не сел на своего богатырского коня, пусть она садится; пока я ещё не отправился к народу кровожадных гяуров, пусть она отправляется, пусть приносит мне голову». Ряд свидетельств позволяет судить о том, что женщины у кочевников в верховой езде и стрельбе из лука не уступали мужчинам и иногда принимали участие в боевых действиях.
Однако среди множества жён тюрка, очевидно, не все обладали одинаковым статусом. В условиях господства малой нуклеарной семьи как минимальной социальной единицы одна из жён непременно должна была иметь определённые привилегии по сравнению с остальными. Характерно, что в Хошо-Цайдамских текстах титул qatun носит только мать Бильге-кагана, т.е. наследника своего отца. В памятнике Кюль-тегина перечисляется вся женская половина, находившаяся в ставке (ordo): вначале выделяется ög-im qatun, а за ней упомянуты ög-lärim. Термин ög («мать») в орхонских текстах часто употребляется в паре с qaŋ («отец»), особенно при упоминании титулатуры правящей четы: qaŋ-ïm qaγan-ïγ ög-im qatun-ïγ. Т. Текин считает оба выражения устойчивыми. Термин ög, в памятнике Кюль-тегина данный в форме множественного числа, означает, по-видимому, мачех, т.е. других жён главы рода. А кроме главной жены qatun и других жён, были, вероятно, наложницы, или женщины, не обладающие полноправным статусом в обществе. Исходя из наличных данных, судить об этом достаточно трудно.
***
Касательно древних тюрков VI-VIII веков есть лишь свидетельства о захвате в плен женщин, обозначенных неопределённым термином jotuz-ïn. В двух енисейских текстах упомянута форма jotuz-uma – «жена», по более поздним аналогиям. Судя по всему, термин jotuz, видимо, прошёл обратную семантическую эволюцию: «женщина вообще» > «жена». Тоньюкук среди преподнесённого врагами золота, серебра и прочих сокровищ упоминает qïz qoduz – «девиц [и] женщин», сочетание, известное также из памятника Могойн Шине-Усу: jïlqïsïn barïmïn qïzïn qoduzïn kelirtim – «скот, имущество, девиц [и] женщин [я] принёс», где второй термин обозначает незамужних женщин или вдов. По сообщению китайских летописей, в 619 году Були шад, младший брат кагана Чуло, напав на город Бинчжоу, захватил «множество прекрасных женщин». Судьба захваченных женщин была различной – прежде всего они могли стать жёнами не имевших средств для сбора калыма кочевников или их более состоятельных сородичей. Известно, что западно-тюркский каган Истеми (Дизавул у Менандра) «почтил» византийского посла Зимарха пленницей из народа кыркыз. В 618 году китайцы отправили посланца «с девушками-певицами в подарок Шиби кагану». Женщины также поставлялись тюрками в качестве подарков к танскому двору.
В 733 году правитель Хутталя с титулом се-ли-фа прислал Китаю девушек-музыкантов. Но в древнеуйгурском памятнике «Ырк битиг» есть фраза: abïnčï qatun bolzun – «пусть наложница госпожой станет», где abïnčï < abïn («удовольствие»). Неясны как различие между этими статусами, так и сам механизм вертикальной мобильности. Из материалов других эпох известно, что наложницы могли иметь детей, которые обладали такими же правами, что и дети жён. Однако при избрании каганов дважды был обойдён Дало-бянь ввиду низкого происхождения его матери (в источнике – цзянь, «низкое общественное положение; подлое состояние [происхождение], худородство». По мнению И. Эчеди, имеется в виду меньшая знатность её рода по сравнению с родом жены. Дало-бянь же, получив лишь титул Або кагана, «вернулся управлять своим племенем» и в дальнейшем предпринял все действия со своим «народом» (шу), «племенем» (було). Их Эчеди считает родственниками матери Або, что подтверждается сообщением: когда враги напали на его главную ставку, то убили там его мать. То же произошло с Сымо, который был похож лицом на согдийца (ху), и каганы подозревали, что он не из рода Ашина. Оставаясь тегином, он не мог продвинуться выше определённого социального статуса.
***
Сведения письменных источников о положении женщин в древнетюркском обществе существенно дополняют результаты анализа археологических материалов, имеющих большое значение для детализации данного аспекта социальной истории кочевников. Результаты раскопок погребальных памятников второй половины I тыс. н.э., расположенных в различных частях Центральноазиатского региона, позволяют конкретизировать целый ряд вопросов, рассмотренных выше. К настоящему времени на данной территории известно около 350 погребальных комплексов, соотносимых с культурой древних тюрков. Однако для исследования социальных отношений, в частности детализации различных аспектов гендерной истории кочевников, может быть привлечена только часть материалов.
Дело в том, что значительная часть памятников разграблена и, кроме того, отсутствуют антропологические определения для многих погребений. Поэтому для социальной интерпретации комплексов была сформирована специальная «качественная» выборка, насчитывающая 204 объекта. Основным фактором при отборе стала возможность определения пола умершего человека (на основании результатов антропологического анализа или по устойчивым наборам предметов инвентаря). В итоге выделено 40 женских захоронений, 133 мужские могилы и 31 погребение детей и подростков. Резкое количественное преобладание погребений мужчин, помимо обстоятельств, связанных со спецификой формирования выборки, может объясняться объективными причинами.
Из-за нестабильности политической ситуации в Центральной Азии в раннем Средневековье вполне вероятна высокая смертность именно мужского населения. Не следует исключать, что женскими являются некоторые безынвентарные погребения, не включённые в анализируемую выборку из-за невозможности точного определения половой принадлежности умершего. Кроме того, известно, что большее количество мужских погребений по сравнению с женскими в целом характерно для подвижных кочевых социумов. В связи с высокой степенью унификации погребального обряда древних тюрков Центральной Азии наиболее чётким показателем, отличающим женские захоронения, является качественно-количественный состав сопроводительного инвентаря.
***
Статистический анализ позволил обозначить степень распространения конкретных находок в могилах представительниц слабого пола. Выделены четыре комплекса предметов сопроводительного инвентаря, встречающихся в женских погребениях. Первый комплекс составили вещи, характерные только для женских погребений: металлическое зеркало, обнаруженное в 13 (32,5%) могилах, игольник – 5 (12,5%) и пряслице – 7 (17,5%). Предметы сопроводительного инвентаря, включённые во второй комплекс, характерны преимущественно для женских захоронений, однако зафиксированы и в мужских. К ним относятся серьги, обнаруженные в 20 (50%) могилах женщин, другие украшения (бусы, подвески, кольца и др.) – 9 (22,5%), гребни – 7 (17,5%), а также украшения конского снаряжения – 13 (32,5%).
Третий комплекс составили находки, встречающиеся в равной степени в мужских и женских захоронениях: фрагменты шёлковой одежды, найденные в 8 (20%) могилах представительниц слабого пола, нож – 21 (52,5%), удила и псалии – 25 (62,5%), стремена – 22 (55%), плеть или стек – 4 (10%). Четвёртый комплекс представлен вещами, нехарактерными для погребений женщин. Главным образом это предметы вооружения, маркирующие мужские могилы. Исключение представляют два захоронения женщин (5%), в которых обнаружены небольшие кинжалы. Кроме того, к четвёртой группе находок относятся наборный пояс – в двух (5%) женских погребениях, а также металлический сосуд, оселок и китайские монеты, встречающиеся по одному разу (2,5%). Помимо предметов вооружения в женских могилах не было таких предметов, как тесло (вид топора), котёл и кочедык (разновидность шила).
Таким образом, погребальные памятники древних тюрков демонстрируют наличие устойчивых гендерных стереотипов. В меньшей степени отличие мужских и женских захоронений нашло отражение в размерах погребальных сооружений, количестве сопровождавших человека лошадей и качественном составе сопроводительного инвентаря. Наиболее распространёнными находками в погребениях представительниц слабого пола были украшения и предметы быта. Практически полностью отсутствовали изделия, связанные с демонстрацией власти в обществе номадов (вооружение, наборный пояс, котёл). Не встречались также предметы, связанные с определёнными хозяйственными занятиями и отражающие, вероятно, существовавшую трудовую специализацию (тесло, кочедык, оселок).
***
Интерес представляют редкие отклонения от обозначенных гендерных стереотипов, зафиксированные в материалах некоторых женских погребений, где обнаружены «мужские» предметы. Правдоподобным выглядит предположение о том, что такие вещи помещались в могилу для последующей передачи ранее умершему владельцу. Данная интерпретация подтверждается этнографическими материалами. Известно, что многие кочевые народы Алтае-Саянского региона верили во встречу родственников в загробном мире. Поэтому в ряде случаев в могилу вдовы клали кисет, предназначенный для передачи её мужу. Вероятно, похожие традиции были и у древних тюрков. Именно так можно объяснить нетипичное расположение в женской могиле «мужского» наборного пояса, помещённого не на привычном месте, а у головы умершей. Весьма вероятен и другой вариант интерпретации присутствия «мужских» предметов в женских погребениях. Такие вещи могли демонстрировать высокий прижизненный социальный статус умерших. В ряде случаев захоронения женщин, в составе инвентаря которых обнаружены нетипичные для представительниц слабого пола серебряный сосуд, китайские монеты, кинжал, включали и другие «престижные» категории предметов. Нарушение гендерных стереотипов было призвано подчеркнуть особое положение погребённых.
Социальный анализ материалов раскопок женских погребений тюрков позволил выделить несколько групп памятников, демонстрирующих общую дифференциацию среди представительниц слабого пола. Основой для ранжирования стал многоступенчатый анализ объектов, предполагавший последовательную корреляцию всех показателей обряда, но прежде всего тех, которые были определены как социально значимые. Для погребений первой группы (8 объектов – 20%) характерен наиболее разнообразный набор сопроводительного инвентаря, включающий не менее двух или трёх вещей из числа таких «престижных» находок, как металлические зеркала, а также украшения конской амуниции и серьги, изготовленные чаще всего с использованием драгоценных металлов. Захоронения второй группы (12 объектов – 30%) отличаются редкостью фиксации предметов торевтики (токарного и ваяльного искусства) из драгоценных металлов, а также меньшим количеством социально значимых находок в одной могиле (не более двух). Для погребений третьей группы (8 объектов – 20%) характерно отсутствие вещей, изготовленных с использованием драгоценных металлов. Во всех объектах присутствовала одна, реже – две категории предметов торевтики из бронзы. Стандартным показателем объектов четвёртой группы (12 объектов – 30%) является полное отсутствие предметов торевтики. Наиболее распространёнными находками были нож и конское снаряжение.
***
Так выглядит структура женской части социума древних тюрков по материалам погребальных памятников. Безусловно, это только схема, отражающая основные тенденции в дифференциации общества кочевников. Есть основания для отнесения захоронений, включённых в первую группу, к элитным слоям социума номадов Центральноазиатского региона. Обратим внимание на то, что в тех случаях, когда имеется заключение антрополога, возраст умерших женщин из погребений первой модели определён в рамках 45-60 лет. Возможно, это свидетельствует о почитании старшей женщины в семье. Женские погребения, отнесённые к первой группе, раскопаны, за редким исключением, на территории Алтая. Такая же ситуация отмечена при изучении «элитных» захоронений мужчин. Судя по всему, концентрация памятников, сооружённых для представителей высших слоёв общества древних тюрков на указанной территории, связана с тем, что именно на Алтае фиксируется наиболее стабильное развитие рассматриваемой общности с ограниченным влиянием других объединений номадов второй половины I тыс. н.э. Остальные группы женских погребений могут быть сопоставлены с представительницами различных по имущественному и социальному статусу слоёв социума.
Показателем служит отсутствие захоронений, демонстрирующих зависимое положение женщин в обществе кочевников. Учитывая, что статус женщины определялся положением мужчины, выделенная четвёртая группа, в которую включены погребения с минимальным набором вещей или их отсутствием, вероятно, может быть сопоставлена с членами семей свободных рядовых общинников. Таким образом, положение и роль женщины в социальной структуре кочевнических обществ определялись самой формой кочевого скотоводства. Женщина рассматривалась прежде всего как рабочие руки в домашнем хозяйстве. Если мужчина являлся непосредственным добытчиком средств к существованию, то женщина была ответственной за хранение, необходимую переработку и подготовку к использованию продуктов производства и потребления. Социальный статус женщины был изначально задан её ролью в составе хозяйственного коллектива, местом в системе его внутренних функциональных связей. Вместе с тем имеющиеся материалы отражают общий достаточно высокий статус некоторых женщин в древнетюркском обществе. В частности, результаты раскопок погребальных памятников демонстрируют группу представительниц слабого пола, с высокой степенью вероятности принадлежавших при жизни к элите социума.
***
Авторы: В.В. Тишин, Н.Н. Серёгин
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Комментарии 1