Женщина - загадка

РЕАЛИСТИЧНЫЕ КУКЛЫ от Михаила Зайкова Талантливый российский скульптор и художник Михаил Зайков создаёт невероятно реалистичных кукол, которые, кажется, вот-вот оживут. В своей работе выпускник Кубанского государственного университета использует полимерную и самозатвердевающую глину (которая в готовом виде похожа на фарфор, но, в отличие от этого хрупкого материала, не бьётся при падении), глаза, которые создаются немецкими стеклодувами на заказ, парики, изготовленные из шерсти ламы или французского мохера высочайшего качества, имитирующие натуральные волосы. Как правило, в коллекции Михаила Зайкова можно увидеть кукол в виде 13-16-летних девочек конца XIX – начала XX века. Костюмы для них создаёт Ирина Куземина, выступающая в роли модельера, которая разрабатывает и изготовляет старинную одежду именно того времени, используя старые ткани и антикварные французские кружева. Костюмы для них создаёт Ирина Куземина, выступающая в роли модельера, которая разрабатывает и изготовляет старинную одежду именно того времени, используя старые ткани и антикварные французские кружева.

КРАХМАЛ ПРОТИВ МОРЩИН — эффект словно от уколов ботокса Прибегнуть к уколам ботокса вы всегда успеете. Вместо этого средства попробуйте маску на основе обычного крахмала. Знатоки говорят, что эффект от нее ничуть не хуже, чем от уколов. Маска предназначена для зрелой кожи с признаками усталости. Она замечательно устраняет мелкие морщины и складочки и увлажняет кожу. ОСНОВА для масок с крахмалом: 1. Возьмите 1 ст. л. картофельного крахмала, и залить ½ стакана холодной воды. Хорошо перемешать. Раствор поставить на огонь.  2. Влить, помешивая, еще ¼ стакана горячей воды. Состав довести до загустения при постоянном размешивании. Кипятить не надо. Снять с огня и отставить в сторону для остывания.  Использовать как основу, добавляя другие компоненты. Удобно то, что основу несколько дней можно сохранять в холодильнике, используя по необходимости. РЕЦЕПТ №1: Маска с Морковным соком и сметаной 1. Добавьте 5 столовых ложек свежевыжатого сока моркови и 1 столовую ложку сметаны. 2. Тщательно размешайте, и нанесите тонким слоем на лицо на 20-25 минут. 3. Смойте теплой водой и нанесите на кожу лица крем. Эта маска замечательно устраняет мелкие морщины и складочки, увлажняет кожу и вообще действует почти как пресловутый ботокс. Для более эффективного результата, маску надо делать 3 дня подряд. РЕЦЕПТ №2: Маска «супер эффект»: одна из лучших 1. Смешать 1 ст. л. крахмальной основы с взятыми по 1 ст. л. меда и сметаны. Нанести на лицо и шею. РЕЦЕПТ №3: Маска «Глицериновая для разглаживания морщин» Глицерин в сочетании с другими ингредиентами способствует удержанию влаги. Также он повышает эластичность и разглаживает морщины. 1. Глицерина понадобится 1 ч. л. К нему добавить столовую л. основы из крахмала и ч. л. сока алоэ вера. Готовую смесь распределить по лицу. РЕЦЕПТ №4: Маска «Подтягивающая и устраняющая жирный блеск» Больше подходит для жирного типа. Сужает поры, убирает лишний кожный жир, питает и подтягивает. 1. По ст. л. крахмала в порошке и кефира перемешать. К смеси добавить слегка взбитый белок. Распределить по лицу и держать 20 минут. Смыть теплой водой.

Но на то и ноябрь, самый мрачный месяц года. В ноябре сомневаешься в существовании солнца и неба, и если вдруг проклюнется лучик солнца и засквозит голубое небо меж туч, хочется за это сказать отдельное спасибо. А когда становится ясно, что ни лучиков, ни синевы уже не будет, начинаешь мечтать о снегопаде. Чтобы весь этот безнадёжно серый мир засиял белизной, чтобы глаза резало от белизны. - Гэри Шмидт

КОГДА ТЫ МЕНЯ ЗАБЕРЕШЬ? Мне было пять, когда я научилась звонить маме. Для этого я опасливо кралась в прихожую, к телефону, и набирала цифры, указанные в бабушкиной записной книжке, напротив маминого имени: «Нина, Москва, домашний». Мой указательный пальчик нырял в нужные кружочки цифр, и накручивал телефонный диск. — Алло!!! Алло! — разрывал нытье гудков мамин встревоженный голос. Там, в Москве, она слышала короткие трели междугороднего звонка и понимала: что-то случилось. Бабушка и дедушка, растившие меня в приморском городе, никогда не звонили просто так. Никогда. Так договорились изначально, потому что любой звонок — это деньги, лишних денег ни у кого нет, поэтому, если никто не звонит, значит, все в порядке. Мама хватала трубку в панике: — Алло! — Когда ты меня заберешь? — спрашивала я. — Все в порядке? — спрашивала мама. — Когда ты меня заберешь? — спрашивала я. — Где бабушка? Дедушка? — спрашивала мама. — Когда ты меня заберешь? — спрашивала я. — Разве тебе плохо с бабушкой и дедушкой? — спрашивала мама. Я всегда недоумевала: почему взрослые отвечают не на тот вопрос, который им задают, и чаще всего отвечают вопросами. Ведь на мой вопрос «когда?» ответ должен быть совсем другим. Например, «скоро», или «завтра», или «через неделю». Мама так никогда не отвечала. Никогда. Меня постоянно наказывали за эти звонки. Ставили в угол. «Ишь ты, миллионерша, — злилась бабушка на меня и добавляла, обращаясь к дедушке. — Ну сделай что-нибудь!» Дедушка делал что-нибудь, но это было бесполезно. Он прятал от меня записную книжку, но номер я знала наизусть, он выключал телефонный шнур из розетки, но я быстро нашла, как включить его обратно, он поставил телефон на высокую полку для шапок, но я научилась залезать туда, выстроив лестницу из банкетки и табуретки, он однажды просто спрятал от меня телефон. А я пошла и позвонила маме от соседки тети Нади. — Когда ты меня заберешь? — спросила я у мамы. А мама вдруг заплакала и сказала: — Сил моих больше нет… Заберу на неделе… В сад пойдешь здесь… Вечером был скандал. Бабушка пила валокордин, дедушка смотрел новости на пределе громкости, я стояла в углу. — Довела мать! Довела! — кричала бабушка в мою сторону, перекрикивая голос диктора из телевизора. — Будешь ходить теперь в детский сад, как сирота!!! Вот посмотришь! Все мои друзья во дворе ходили в детский сад, и никто из них не был сиротой. Я не понимала, почему меня всегда пугали детским садом и призывали радоваться, что я живу с бабушкой и дедушкой и в сад не хожу. В саду много детей и игрушек, никто оттуда не возвращается несчастным. Через неделю за мной из Москвы прилетела мама. Она выглядела растерянной. Сказала непонятное мне слово — «дожала». Я не поняла, хорошее это слово или плохое, я была в дымке счастья. Я улетала к маме и папе. Туда, в Москву. Я буду ходить там в детский сад, а вечером мама будет меня забирать и кормить сосиской и зеленым горошком. Я такое видела в кино. А потом мама будет укрывать меня одеялком и рассказывать на ночь сказку. Мне не нужны ни сосиски, ни сказки, ни горошек, ни одеялки — мне нужна мама и больше никто. В ночь перед отлетом у бабушки случилась истерика. Я слышала, как она била на кухне посуду, кричала «ЗАЧЕЕЕЕМ?» и «КАК МЫ БЕЗ НЕЕ? КААААК? Я ЖЕ ЕЕ ВЫНЯНЧИЛААА!!! С РОЖДЕНИЯ!!!», а дедушка и мама ловили бабушкины руки и успокаивали. — Успокойся! Успокойся! Никто не умер!!! — кричал дедушка. И это его «успокойся!» было худшим успокоительным в мире. — Мы попробуем, мы просто попробуем, может, ей не понравится в саду, — бормотала мама. Я смотрела в потолок и думала о том, что если мне не понравится в саду, об этом никто не узнает. Я хочу жить с мамой. Хочу и буду. Мы с мамой улетели в Москву в августе 1987 года. В сентябре я пошла в московский детский сад около дома. Мне было почти шесть (в ноябре день рождения), я пошла в подготовительную группу. Моя первая воспитательница отличалась строгостью, которая превращалась в грубость в отсутствие родителей. В группе было 26 детей, я пришла 27-ой, чем вызвала возмущение воспитателя. Мол, и так перебор, а тут пихают и пихают. Мы, дети, все ее боялись. Утром многие плакали, висли на родителях. Родители силой отдирали от себя детские ладошки. Я никогда не плакала, даже когда очень хотелось. Я понимала, что на кону — жизнь с мамой и ее поцелуй перед сном. Каждый вечер мама звонила бабушке и заставляла меня поговорить с ней. По факту я слушала, как бабушка плачет в трубку. Из-за меня. Я слушала, как бабушка всхлипывает в трубку и смотрела на маму в поисках сочувствия. Но мама качала головой, всем своим видом показывая, что эту кашу заварила я. Вместо одеяла меня накрывали ответственностью, вместо сказки рассказывали о том, что надо ценить родных и близких. Вероятно, подразумевалось, что я — не ценю. В саду было мучительно. Я не умела играть с другими детьми, умела только заниматься, как с бабушкой. На занятиях я была выскочкой, всегда тянула руку. — Какое это животное? — спрашивала воспитательница, показывая группе картинку лося. — Олень? — Коза? — Носорог? Дети не знали, а я знала. — Лось! — отвечала я. Воспитательница кивала, но поджимала губы. Словно была не рада. Она не могла мне простить, что я — двадцать седьмая. На обед был суп. В супе плавал вареный лук. Я ненавижу лук. Бабушка очень вкусно готовила всегда и знала мою нелюбовь к луку. А тут, в саду, всем плевать, что я люблю и не люблю. Я аккуратно выпивала бульон, сцеживая его в ложку по краям, а жижу оставляла в тарелке. Воспитательница зачерпывала ложку жижи, сверху распластался лук. — Открывай рот, — говорила она. Я тяжело дышала, умоляюще смотрела на нее, качала головой. Только не это. — Открывай! — Я наелась. — ОТКРЫВАЙ!!! Я КОМУ СКАЗАЛА?!! Я покорно открывала рот, и мне туда заливали ненавистную луковую жижу, и задраивали рот слюнявчиком. — Жуй. Жуй. ЖУЙ, Я СКАЗАЛА!!! Я жевала, преодолевая рвотный рефлекс. Проглатывала. Потом меня отчаянно рвало в группе… Воспитательница звонила маме. — Не надо, не надо маме, — умоляла я. — Я больше так не буду. Не надо дергать ее с работы… — Надо! Мама приходила дерганная, забирала меня порывисто, нервно. — Ты не выглядишь больной, — говорила она мне. И я чувствовала свою вину, что я — не больна. Мне хотелось рассказать про лук, и про злую воспитательницу, и про все, но в пять лет слова «несправедливость» еще не было в моем лексиконе. Я не могла сформулировать свои мысли и просто плакала, тихо поскуливая. — Хватит реветь, — злилась мама. Я с собой в сад брала любимую игрушку — деревянного клоуна. Мне его подарил папа. В группу со своими игрушками было нельзя, приходилось оставлять клоуна в шкафчике. Однажды я взяла его с собой на прогулку. — Нельзя брать с собой игрушки на улицу! — грозно сказала воспитательница. — Я не знала, я думала, в группу нельзя, — пролепетала я и попыталась запихнуть клоуна в карман курточки. Но промахнулась. Клоун упал в лужу. Я его подняла, снова попыталась спрятать в карман, а он снова выпал. Воспитательница подняла моего клоуна и… снова бросила в лужу. Я наклонилась, подняла, она выхватила его и снова бросила. Я снова подняла. Она снова выхватила и снова бросила. Я не поняла этой игры. Мне хотелось плакать. Вокруг стояли дети из нашей группы. Хулиган Петька смеялся. А тихоня Антон плакал. Все дети разные. Мой клоун лежал в луже. Я не понимала, зачем поднимать его, если его снова бросят. — Руки-крюки, — сказала мне воспитательница, наклонилась и забрала моего клоуна. Сказала, что пожалуется маме на мое поведение и отдаст игрушку только маме. — Я не знала, что нельзя, — крикнула я, чуть не плача, в спину воспитательницы. — Я больше так не буду. Вечером мама отдала мне клоуна и спросила устало: — Почему я каждый вечер должна выслушивать жалобы на тебя? Неужели так сложно просто слушаться воспитателя? Я не знала, как ответить. Ответ получался какой-то очень длинный, я не могла его сформулировать. — Я больше так не буду, — сказала я, привычно растворяясь в чувстве вины. — Меня уволят с работы. Мне постоянно жалуются на тебя, звонят из сада. Мне приходится отпрашиваться. Меня уволят, Оля, и нам нечего будет есть. Я молчу. Я совсем не знаю, что говорить. Мне казалось, что жить с мамой — это счастье, но пока это совсем не выглядело счастьем. Даже наоборот. Никаких сказок, горошков, одеялок. Только рвота, злость и клоуны в лужах… Во время тихого часа в саду полагалось спать или лежать с закрытыми глазами. Я послушно лежала, не спала. Рядом со мной на своей кровати лежал хулиган и задира Петька, который все время подкалывал другого моего соседа — тихоню Антошку. Антошка спал со специальной пеленкой, у него не получалось контролировать свою физиологию. Это было неизменным поводом для шуток Петьки. Вот и в тот день он довел Антошку до слез, потому что, дождавшись, когда воспитатель выйдет, на всю группу громко прошептал: «Антошка — коричневые трусы! Антошка — какашка». Другие дети смеялись. Антошка лежал рядом и горько плакал. И я плакала от обиды за него. — Хватит!!! Хватит!!! Хватит!!! — не выдержала я, крикнула в Петьку зло, что есть силы. Мой голос раздался в полной тишине, отскочил от стен. — САВЕЛЬЕВА, ВСТАТЬ! Воспитательница нависла надо мной огромной скалой. Я сползла с кроватки. Она схватила меня за плечо и поволокла на выход. Завела в туалет и поставила в угол. — Постой и подумай о том, как орать в тихий час на всю группу! А я пойду матери позвоню… — Не надо, — заплакала я. — Пожалуйста, не надо… Пожалуйста, я больше так не буду, никогда не буду, не звоните маме… — Я ушла звонить, — сказала она и вышла из туалета. Я стояла в углу, босиком на холодном полу, в клетчатой, сшитой мне бабушкой пижамке и горько плакала… Мама забрала меня пораньше. Ничего не сказала, смотрела с осуждением. Это было самое страшное — молчаливое осуждение. Отчуждение. В тот день я легла спать пораньше, потому что настроения играть не было никакого. К полуночи выяснилось, что я вся горю. Вызвали врача. Ангина. Маме пришлось взять больничный по уходу за ребенком. Спустя неделю, когда я немного поправилась, мама позвала меня обедать. Она приготовила вкусные котлеты и пюре. И даже торт купила, кажется, не помню. Я поела и сказала: «Спасибо!» Как здорово жить с мамой! И тут вдруг… мама стала метаться по кухне, сжимать волосы кулаками. Потом села напротив меня и сказала: «Ты должна меня понять. Так всем будет лучше. Я взяла билет… Обратно. Тебе не придется ходить в сад. Ты полетишь к любимым бабушке и дедушке. А уже потом, когда в школу… Тут осталось-то…». Я не смотрела на маму. Смотрела на клоуна. Он был чумазый, с обломанной ногой, но все равно улыбался… Несломленный клоун. Через два дня я вернулась к бабушке и дедушке. Мама пояснила им, что я совсем несадовский ребенок и саботировала походы в сад. Каждый день устраивала скандалы. — Надо же, какой характер, — удивился дедушка. — А на первый взгляд тихоня… — Сама не знает, чего хочет, — ворчала бабушка. — Вот посмотрела, что такое сад, хоть будет ценить теперь… — Ну ничего, в школу тогда уж заберу, а пока годик пусть… — говорит мама. У нее ночной обратный рейс. На дворе — октябрь. Ветреный, нервный, злой. Как же мама долетит в такую погоду в свою Москву? Мне хочется ее проводить, но я проваливаюсь в сон. Мне снится вареный лук. Я просыпаюсь и меня тошнит. Бабушка, спотыкаясь спросонья, несет на мой зов тазик, и воды, и компресс… — А мама улетела? — спрашиваю я, и меня так отчаянно выворачивает, что бабушка напуганно распахивает форточку, хотя обычно боится сквозняков. А потом, когда меня уже не рвет, а из меня уже идет только вода, бабушка гладит меня по волосам, прижимая к себе, а я плачу какими-то совсем глупыми детскими слезами, которые не могу сформулировать. — Ну не плачь, ну все, сейчас станет полегче, — говорит бабушка и, кивая на тазик, велит дедушке. — Вынеси… Они оба дежурят у моей кроватки, гладят, накрывают одеялком, успокаивают. Они меня очень любят. И я их люблю. И маму люблю. Я только лук вареный не люблю. И когда обижают. И я согреваюсь в их руках и говорю им, взволнованным: — Не бойся, бабушка, я не заболела. Не бойся, дедушка, я больше не буду звонить маме в Москву… Я больше и не звонила. Ведь ничего не случилось. И даже когда мама забыла забрать меня через год, чтобы я пошла в школу в Москве, я тоже не звонила. Ничего же не случилось. Ничего. Заберешь когда сможешь. Как-нибудь потом. Мама звонила сама. Узнать, как дела. И я бежала на короткую прерывистую трель междугороднего звонка и хватала трубку. Алло! Алло! У меня все отлично, мам! Я твой маленький несломленный клоун… © Ольга Савельева

КВИЛИНГ Квиллинг — это искусство бумагокручения, то есть изготовления плоских или объемных композиций из скрученных в спирали длинных и узких полосок бумаги. Готовым спиралям придается различная форма. Так получаются модули, из которых создаются работы — картины, открытки, альбомы, рамки, фигурки и т.д. Искусство бумагокручения возникло в конце XIV века в Западной Европе. Считается, что квиллинг придумали монахи. Обрезая позолоченные края книг они накручивали их на кончики птичьих перьев (отсюда и название, так как quill в переводе с английского означает «птичье перо») и таким образом создавали имитацию золотой миниатюры. В XV — XVI веках бумагокручение считалось искусством, в XIX веке — дамским развлечением (и чуть ли не единственным рукоделием, достойным благородных дам). В XX веке интерес к технике квиллинг угас, и только в конце столетия искусство бумагокручения снова вошло в жизнь любителей творчества.

Он убегал… в него стреляли люди… Проваливаясь лапой в рыхлый снег, Волк твёрдо знал: спасения не будет… И зверя нет страшней, чем ЧЕЛОВЕК… А в этот миг за сотни километров, Был в исполненье смертный приговор… Девчонка малолетняя там где-то Уже четвёртый делала аборт… Малыш кричал!!! Но крик никто не слушал… Он звал на помощь: «МАМОЧКА, ПОСТОЙ!!! Ты дай мне шанс, чтобы тебе быть нужным!!! Дай мне возможность жить!!! Ведь я живой!!!» А волк бежал… собаки глотку рвали… Кричали люди пьяные в лесу… Его уже почти совсем догнали… Волк вскинул морду и смахнул слезу… Малыш кричал, слезами заливаясь… Как страшно НЕ РОДИВШИСЬ УМЕРЕТЬ! И от железки спрятаться пытаясь, Мечтал в глаза он маме посмотреть. Вот только «маме» этого не нужно… Не МОДНО стало, видите ль, рожать… Она на глупость тратит свою душу… Своих детей «не в падлу» убивать… А волк упал без сил… так было надо… Он от волчицы ВАРВАРОВ увёл… Одна она с волчатами осталась, Когда он на себя взял приговор… Собаки рвали в клочья его тело! Но только душу волчью не порвать!!! Душа его счастливой мчалась в небо!!! РАДИ ДЕТЕЙ ЕСТЬ СМЫСЛ УМИРАТЬ!!! И кто, скажите, зверь на самом деле? И почему противен этот век??? А просто ЧЕЛОВЕЧНЕЕ НАС ЗВЕРИ… И зверя нет страшней, чем ЧЕЛОВЕК!!! © Елена Бедретдинова

КРОХОТНЫЕ СКУЛЬПТУРЫ ИЗ КАМНЯ Выточенные дорические колонны, декоративные арки, сводчатые потолки, лестницы и крошечные изваяния внутри. Всё это вписывается в миниатюрные архитектурные пространства, напоминающие руины древних и средневековых священных зданий. Простой камень и мрамор оживают в руках знаменитого британского скульптора Мэтью Симмондса, превращаясь в крохотные произведения архитектурного искусства. Замысловатые трёхмерные интерьеры выглядят вблизи слишком уж реалистично, трудно поверить, что они на самом деле очень маленькие.  Мэтью Симмондс (Matthew Simmonds) родом из Великобритании, сейчас живёт и работает в Дании. Интерес к теме средневековой архитектуры возник у него во время учёбы на отделении истории искусств Университета Восточной Англии. Это учебное заведение Мэтью закончил с отличием. Резьбу по камню Симмондс освоил в техническом колледже Уэймут. В 1997 году он занимался изучением классической скульптуры и орнамента из мрамора в итальянском Пьетрасанте. Полученные навыки скульптор применил в реставрационных работах памятников национального значения – Вестминстерского аббатства, соборов Солсбери и Эли. Приобретённые знания о различных материалах, ремесленные навыки ручной обработки камня и личные культурологические интересы воплотились позже в уникальных миниатюрных произведениях искусства. Для своих работ Симмондс часто черпает вдохновение в реальных исторических зданиях. Большинство же его скульптур не являются репродукциями, а предлагают его собственный взгляд на классическую архитектуру.

Писать про это не хотела, но люди старшие и умные посоветовали это сделать. В прошлую среду я ехала в университет. Как обычно, опаздывая, как обычно, заткнув уши очередной бодрящей музыкой и размышляя о грядущих госах и предзащите и своей готовности, вернее, не-готовности к оным. Стоя в переполненном вагоне, ритмично подергивая одной конечностью в такт играющему ска и привычно придерживая карман, к котором лежал телефон, другой, разглядывала людей вокруг. Рядом стояли двое парнишек, тетка в необъятной шубе и пожилой человек в добротном пальто, меховой шапке и с блестящим кашне на шее. Собственно, смотрела я на его кашне, размышляя о том, какая же это безвкусица. А еще он не очень твердо стоял на ногах. Вернее, практически не стоял. Вынув наушники, я стала прислушиваться, что говорят про него парнишки — те острили на тему «середина дня, а уже пьяный в каку» и распевали незабвенное гребенщиковское «если не знаешь, куда идти, выпей с утра сто грамм и ты достигнешь цели». Решив, что таки человек в кашне действительно пьян, я заткнула уши, начала вспоминать свою бурную молодость и — задумалась. Ведь, выпив столько, что не можешь стоять, ты будешь источать определенный аромат. Который не забить жевачками, зубной пастой и одеколоном. От человека в кашне не пахло совсем. Это было странно. Из вагона мы вышли вместе. Он, покачиваясь и чуть не падая, пошел в сторону перехода на серую ветку, я, взвесив, смогу ли я не думать весь день о том, что могла помочь пьяному избежать падения под поезд, но прошла мимо, чертыхнулась про себя, но подошла к нему и спросила, все ли в порядке. Человек ответил — и это было страшно. Потому что он ПЕРЕПУТАЛ СЛОГИ В СЛОВАХ. Поняв по моему лицу, что что-то не так, он испуганно на меня посмотрел. Вспомнив одно время тиражировавшиеся в соц. сетях описания признаков инсульта, я с замиранием сердца попросила его улыбнуться. Просьба была странная — мне пришлось его уговаривать: «ну пожалуйста, улыбнитесь! Красивая молодая девушка просит Вас об улыбке — неужели вы не улыбнетесь?» Он попробовал улыбнуться. Улыбка растянулась на пол-лица. Это был инсульт. Что было дальше? Дальше я положила его на лавочку. Дальше я звонила в скорую. Дальше я, перекрикивая гул поездов, ругалась с оператором скорой, потому что мне раздраженным голосом продиктовали семизначный номер — «Это врачи московского метрополитена, туда и звоните». Изрыгнув трехэтажную конструкцию, смысл которой сводился к тому, что у меня на коленях умирает человек, звонить из метро шумно, и вообще ЭТО ВАША РАБОТА, добилась того, что мне сказали «не волнуйтесь, бригада выезжает». Дальше были 20 минут, которые я не забуду никогда. С лежащим рядом человеком, который бледнел, зеленел — умирал на моих глазах. С проходящими мимо людьми, которых я умоляла дойти хотя бы до тетеньки в будке эскалатора и сказать, что тут происходит, или привести мента. И которые либо просто проходили мимо, либо останавливались, говорили «девушка, мне некогда» и уходили. Потом приехала скорая. Мужчину быстро погрузили на носилки — и кошмар продолжился. Я понимаю — час пик. Все опаздывают. Всем некогда. Но кем нужно быть, чтобы НЕ ПРОПУСКАТЬ ВРАЧЕЙ С НОСИЛКАМИ, НА КОТОРЫХ ЛЕЖИТ БЕЛЫЙ, КАК ПРОСТЫНЯ ЧЕЛОВЕК??? То есть, это риторический вопрос. Нужно быть толпой. Через пару часов мне позвонил мальчик из бригады, который взял мой номер, и сказал, что мужчина умер в машине на подъезде к больнице — слишком долго он ждал помощи и не дождался. Я даже не знаю, как его звали. Но теперь я знаю страшную, чудовищную вещь — я могу умереть на глазах нескольких сот людей, и никто не остановится. Меня не станет — но они не опоздают. И рассчитывать можно только на себя, да чуть-чуть — на кого-то наверху, кто, пока я еще в это верю, есть. И еще — я зареклась писать в жж всяческие призывы и тому подобное. Но. Пожалуйста, отрывайтесь иногда от своих мыслей и смотрите по сторонам. Пожалуйста, даже если вам кажется, что человек рядом с вами пьян/псих/неадекват, не бойтесь подойти и посмотреть внимательнее, точно ли это алкоголь/наркотики/психическое заболевание. Максимум плохого, что может с вами случиться — вас пошлют дорогой длинной куда подальше. Но — это не так страшно. А, может быть, вы спасете человеку жизнь. Или, хотя бы, дадите ему шанс за эту жизнь побороться Жж Natali

Xочy я быть обычной женщиной… Встать пораньше, сделать кофе… Двойной эспрессо, пока он в душе… Он не красавец и не молод… Не любит роллы, не хвалит суши… И голос тихий, всегда простужен… Чуть-чуть надменен и вечно занят… Но знаешь, мне другой не нужен… Он тот, кто лечит мою память… - Андрей Мару Ками Щукин

Колька был парень простой. Не то, чтобы «с приветом», но без чувства юмора. Он окончил медицинское училище и работал на «скорой». Гостинка, в которой обитал Колька, была оснащена всем необходимым, что было нужно для безбедного холостяцкого существования: шкаф, холодильник, стол, стул, электроплитка, электроутюг. Книг у Кольки не было, он иногда, правда, почитывал медицинскую литературу, и то по указке начальства, для сохранения квалификации. Вся история началась с того, что однажды летним вечером Колька постирал свои брюки и вывесил за окно на веревку, привязанную к двум параллельным боковым палкам. Жил Колька на втором этаже, и как раз у него под окном была лавочка, где по вечерам сидели одинокие престарелые женщины, которые не так уж редко являются жительницами семейных общежитий. Итак, Колька повесил брюки и сел хлебать суп. В это время с улицы послышалось: «Мужчина, снимите штаны!» Колька аккуратно слил в ложку последние капли и обтер дно тарелки кусочком хлеба. — Мужчина, вы снимите штаны или нет?! «Что такое, — подумал Колька, — с кого это хотят снять штаны? Он высунулся из окна. Снизу на него строго смотрела бабка: — Мужчина, вы оглохли? Снимите штаны, вы обмочили всю лавку! Колька отцепил прищепки, выжал, насколько мог суше, брюки и снова повесил их на веревку, а сам пошел поваляться на раскладушке. Через некоторое время в дверь тихонько постучали. «Опять из-за штанов, — подумал Колька, — лучше бы не стирал!». Он встал, подошел к двери и открыл её. В коридоре никого не было. Колька опустил взгляд на пол: перед порогом лежал какой-то тряпочный сверток, перевязанный цветным женским поясом. Колька наклонился, потрогал сверток. В нем что-то зашевелилось. Колька поднял сверток, раздвинул тряпку и увидел сморщенную мордочку — это был новорожденный ребенок. Маленькие сиреневые губки двигались, как бы произнося букву «у». Колька побежал по коридору, стуча во все двери и спрашивая: «Вы ребенка не потеряли? Вы ребенка не потеряли?». У всех дети были на месте. Кольке ничего не оставалось, как нести ребенка к себе. Он положил его на стол и стал развязывать пояс. Под поясом он обнаружил крошечную бумажку. Развернул её и прочитал: «Это твой сын». Сначала Колька опешил, потом начал лихорадочно вспоминать. Надо отметить, что Дон-Жуаном двадцатипятилетний Колька никогда не был, и все свои связи мог пересчитать по пальцам. Из этих несложных подсчетов выходило, что ребенка ему подкинула Марийка. Но этого никак не могло быть: во-первых, потому что Марийка, его черноморская хозяйка живет в Анапе, а во-вторых, ей пятьдесят два года, и родить в таком возрасте она бы не рискнула… Все это вихрем промелькнуло в его голове, тогда как рука продолжала бережно (он ведь работал медбратом!) разворачивать малютку. Мальчик был головастый, с тонкими ручками и ножками, пупочный обрубок фигой торчал в центре тельца. Колька побежал в ванную, достал йод, пластырь, стерильные марлевые салфетки, ловко обработал культю, прикрыл салфеткой, закрепил пластырем. Достал из шкафа носовой платок, хлопчатобумажную майку и байковые кальсоны. Включил утюг, прогладил платок и майку, свернул платок вдвое треугольником, продел один конец между крошечных ножек, сделал конвертиком, туго запеленал тело крохи в майку и впихнул внутрь кальсон, оставив открытой только головку, штанины кальсон перебросил крест-накрест и подвернул под спинку. Прошел год. Левушка топал по полу ножками, заливисто хохотал, таскал отца за чуб, щебетал. По вечерам гуляли возле общежития. Все уже знали, что Николай растит ребенка один, всячески сочувствовали ему и, чем могли, помогали. С некоторых пор на Николая стала заглядываться девушка из соседнего крыла. Однажды, когда он гулял с Левушкой возле подъезда, девушка подошла к ним, присела перед мальчиком, протянула шоколадную конфету. — Нет-нет, нам нельзя, у нас диатез! — категорически остановил её Николай. Девушка забрала конфету и пошла рядом. Их встречи становились все чаще и чаще. Николай однажды поцеловал Свету в щеку, она покраснела и сказала: «Как не стыдно!» Николай больше не самовольничал. Света привязалась к ребенку и ласкала его, как родного. Однажды в субботу, отдав Левушку погостить к сестре, Николай возвращался вместе со Светой с концерта. «Зайдем ко мне, если хочешь» — предложила Света. Он вошел в её комнату. Здесь было не очень уютно, вероятно от того, что стояла одна кровать, стол и два стула. На стене под газетами висела вешалка с платьями. Света взяла с кровати халатик и пошла в ванную переодеться. Николай почувствовал себя в этой комнате инородным телом, ему стало не по себе. Света вышла из ванной, подошла к Николаю и положила руки к нему на плечи. Он осторожно снял её руки, повернулся к двери и полуспросил-полусказал: «Ну, я пойду?..». «Постой!» Она бросилась к столу, вырвала листок из маленькой записной книжки, что-то написала и сунула листок в руки Николаю, а сама отвернулась. Он глянул на записку и прочитал: «Это мой сын». Слово «мой» было подчеркнуто. Николай очень долго смотрел поверх Светиной головы в окно, потом открыл дверь и тихо проговорил: «Это наш сын». Он выделил слово «наш». Потом помолчал и сказал: «Мой и Марийки». …Через неделю Николай уволился из «скорой» и уехал работать медбратом в сельскую больницу. Левушка уехал вместе с отцом.