Предыдущая публикация
Галина Семёновна вздохнула.
Затем бережно сложила архив в старую коробку, отметила про себя: лишь бы не развалилась, пока до машины донесёт... И села у окошка ждать внука.
Да, горько было женщине расставаться с родным домом. Да ничего не поделаешь: силы уж не те, 78-ой год как-никак пошёл. Нынче вон и огород посадить не сумела. Да и в деревне, кроме неё, всего двое жителей остались. Зимой дорогу заметёт - не выберешься. А сын с внуком далеко - в городе, им сюда несподручно ездить.
Долго уговаривали родные Галину Семёновну оставить насиженное место и переехать в цивилизацию. Пожалуй, так и не уговорили бы, если б внук не прикупил по случаю дачу. Вот туда бабуля согласилась перебраться: вроде, и не в квартире, будь она неладна, и от города рукой подать. Да и удобства все имеются, не чета старому деревенскому дому.
Перед калиткой остановилась машина внука, Денис выскочил из-за руля, увидел бабушку в окне и помахал ей рукой. Потом достал телефон, потыкал в него и что-то стал сердито выговаривать собеседнику. Видно было, что недоволен внучок. И только поговорив, вошёл в дом, осмотрел узлы и коробки, произнёс:
- Ну что, бабуль, собралась? Скоро поедем. ГАЗель вот только задерживается, водитель обещал через час на месте быть, да что-то там у него в пути случилось. А может, отменить машину, а баб? Зачем тебе этот холодильник и этот шкаф?.. На даче же всё есть!
- Да Господь с тобой! - замахала руками Галина Семёновна. - С ума сошёл, что ли? Ну-ка придумал: горку бабкину оставить! Она, Царствие Небесное р.Б. Феодоре, в приданое эту горку получила, потом из пожара на себе вытащила. А он - «зачем тебе»! А уж холодильник и вовсе не брошу. Дед твой покойный перед самой смертью его купил. Хороший холодильник, вон как морозит! А коли дорого за машину-то платить, так и скажи, я сама заплачу.
- Ну баб, ну что ты разошлась, честное слово! - улыбнулся Денис. - Не дорого. Просто долго ждать. А вдруг водитель до вечера задержится? А мне ж на работу завтра.
- Вот то-то и оно, - вздохнула бабушка. - Всё спешите, бежите, всё некогда вам. И я с вами скоро такой же заполошной стану. ПоштО еду?.. Куда еду?.. А ну как не приживуся там? Денис, поди не поздно ещё передумать, а?..
- Опять двадцать пять! - Денис подошёл к бабушке, обнял её, потом посмотрел той прямо в глаза: - Приживёшься, бабуль. И мы каждые выходные сможем тебя навещать. А то и на неделе приедем. А сюда - сама ж понимаешь - и добираться долго, и дорога плохая. Да и в больницу хоть свожу тебя, а то всё жалуешься, что рука отказывает. Ну не упрямься, баб, всё хорошо будет!
Галина Семёновна кивнула:
- Да понимаю я, внучок, что придётся выбираться отсюда. А всё равно неспокойно: чай, из своего дома еду...
- Поверь: там тебе понравится, - снова улыбнулся внук.
- Дай-то Бог...
Денис начал выносить упакованные вещи, ворча потихоньку себе под нос: куда, мол, столько всего бабуля насобирала, всё равно ж жить предстоит буквально на всём готовом! Но вслух высказать своё неудовольствие не рискнул.
Вскоре багажник его автомобиля был заполнен. Мужчина вернулся в дом за последней коробкой, которая стояла на столе.
- Эту в багажник-от не суй, я её на колени возьму, - наказала бабушка.
Денис кивнул, взял коробку, но ветхое картонное дно под весом документальных свидетельств многих десятков прожитых лет не выдержало, и фотографии, письма, какие-то грамоты, другие бумаги рассыпались по полу.
Галина Семёновна охнула:
- Ну так я и знала! Прости, внучок, не предупредила, что коробка-то еле держится... Погоди, собрать надо. Хоть вон в пакет какой.
Денис присел рядом с бабушкой, стал поднимать фотографии, невольно вглядываясь в лица запечатлённых на них людей...
- Ой, баб, я помню: это дед в молодости, у нас в альбоме такой снимок был. А вот это... вроде... Прабабушка и прадедушка? Да?..
Галина Семёновна брала из рук внука фотокарточки, бережно гладила их и складывала в подвернувшийся под руку пакет, следя, чтобы не помялись.
У Дениса зазвонил телефон. Он ответил на звонок и чертыхнулся, за что удостоился осуждающего взгляда бабули.
- Накрылась машина, баб. Водитель сказал, до вечера не сделает, только утром приедет. Давай оставим твоё приданое до следующих выходных, а? - с надеждой предложил он.
- Нет уж, внучок. Дом без присмотра будет, а лихих людей всегда хватало. Вмиг залезут. Коли оставлять, так со мной вместе, - твёрдо ответила пожилая женщина.
Денису ничего не оставалось, кроме как согласиться:
- Ладно, баб, что с тобой поделаешь. Переночуем здесь. А с шефом своим я договорюсь... Давай хоть чаю тогда выпьем, что ли?
- Вот это другое дело. Неси коли так назад большую коробку, которая с краю стоит. Там плитка и чайник. А чашки здесь есть. И пироги вон в корзинке - с утра напекла в дорогу, - с облегчением произнесла Галина Семёновна.
Пока бабушка хлопотала на крохотной кухоньке, Денис собрал оставшиеся бумаги. Его внимание привлёк газетный свёрток, перевязанный старой бечёвкой.
- Что это, баб? - спросил он, присаживаясь за колченогий стол.
- Это? - Галина Семёновна взяла в руки свёрток. - Это, внук, и есть самая настоящая история. Времени у нас с тобой сейчас много, вот и расскажу тебе, как твои прадед с прабабкой семьёю стали...
Она аккуратно развязала бечёвку, достала какую-то старую бумажку, упакованную ещё и в целлофановый пакет, сказала:
- Видишь? Похоронка. На прадеда твоего...
Денис непонимающе смотрел на бабушку:
- Похоронка? Но он же живым вернулся с войны! Ты сама рассказывала!
- Так и есть... Но ты погоди, не торопи меня, а то собьюся. Уж по порядку начну, с бабки моей Федоры... Было у неё три сына: Иван, Степан и Семён. Все трое неженатые ещё. В 39-ом их дом сгорел. Сосед пьяный шёл по весне да цигарку и бросил в сухую траву. Ну, и полыхнуло... Бабка дома была одна. Натерпелася страху! И этот буфет - вот те крест! - сама вытащила! Сперва верх, а потом и за низом ещё пришла. Дыму наглоталась, угорела. А после того хромать стала. Ну, дед Архип перед войной избу новую отстроил - эту вот самую. А как немец-то попёр, деда и двух старших сыновей сразу и забрали. А младшему, Семёну, ещё восемнадцати годков тогда не исполнилось. Да...
Денис слушал неторопливый рассказ бабушки и пытался представить и прадедов, и прапрадеда - здесь, в этом доме, только что построенном, ещё пахнувшем смолистой свежестью древесины...
...Осталась Федора ждать своих мужчин - как и сотни тысяч таких же солдаток и матерей солдат. А уже осенью постучалась в её дом первая горькая весть: погиб муж.
Словно окаменела Федора. Не выла, не голосила. Только во взгляде её появилось нечто такое, что заставляло любого отводить глаза.
Весной получила она похоронку и на старшего сына, а под конец лета - на среднего.
Письмоноска Дуська, которая столько уже повидала людского горя в свои пятнадцать лет, выходя из дома Федоры сама плакала навзрыд: увидев на своём пороге эту девочку с потупленным взором, упала мать без чувств, где стояла...
Бабы, горестно качая головами, перешёптывались промеж собой: видать, лишилась разума Федора - молчит, слова ни с кем не скажет, выйдет на крыльцо и стоит, качается, глядя вдаль - в ту сторону, куда ушли год назад её муж да сыновья...
Дуська, проходя мимо Федориного дома, каждый раз невольно ускоряла шаг: боялась увидеть сгорбленную от невыносимой тоски женщину.
А осенью вся деревня услышала нечеловеческий вой: Федора, вцепившись в телегу, на которой увозили и её младшего сына Семёна, рычала, хрипела, кричала что есть мочи:
- Не пуууущууууу! Не дааааам! Сынооооооок! Всех забрали, всееех! Меня заберите, сыночка последнего остааавьте!..
Даже дед Кузьма, прошедший Гражданскую и лишившийся в боях ноги, не выдержал этого и, стянув с головы картуз, уткнулся в него и сам зарыдал.
Наблюдала за отправкой очередных новобранцев и Дуся. Вся в слезах, подбежала она к валяющейся в пыли женщине, попыталась поднять, да силёнок не хватило. На помощь подоспели другие бабы, общими усилиями удалось унести Федору в избу, где она замерла, вытянувшись на кровати.
Никого больше не осталось у Федоры. Шефство над ней взяла Дуся. Она прибегала спозаранку, растапливала печь, готовила нехитрую еду и буквально с ложки кормила безучастную ко всему женщину.
Оживилась Федора, лишь когда пришло первое письмо от Семёна. Она старательно диктовала Дусе ответ, просила её снова и снова перечитывать полные нежности к матери слова, что пришли от младшего сына с фронта.
Семён подробно и обстоятельно описывал свой окопный быт, подбадривал мать, интересовался деревенскими новостями. Дуся же перечитывала его письмо с внутренним трепетом, боясь признаться даже самой себе, что этот курносый, вихрастый паренёк запал глубоко ей в душу. И когда Федора хриплым голосом наговаривала текст послания, передавала сыну поклоны от соседей, упомянув и Дусю, та вспыхнула от смущения и одновременно от удовольствия.
Так прошла зима, настала весна, за ней лето и осень. Федора понемногу отошла, вернулась к работе в колхозе. Но Дуся по-прежнему была рядом. Иной раз даже мать её ворчала, что, мол, нашла себе дочка другой дом. Но ворчала больше для порядку, не по злобе: Федору все жалели, видимо, примеряя на себя её горе и содрогаясь от одной мысли о подобном...
И вот как-то утром, разбирая свежую почту, Дуся обнаружила уже хорошо знакомое ей казённое извещение, от которого веяло болью и безысходностью. Увидев фамилию Федоры, девушка похолодела.
Трясущимися руками развернула она серую бумагу... «Ваш сын... стрелок... Семён... уроженец деревни... в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество... был... убит...»
Дуся замерла, словно её пригвоздило к стулу этими скупыми и одновременно такими ёмкими словами. Сёма, Семён, о ком она втайне мечтала и кого ждала не меньше матери... Голубоглазый стеснительный мальчик, чьи губы не узнали даже вкуса первого поцелуя... Нет, не может этого быть! Это ошибка! Случайная, глупая, жестокая ошибка!
Девушка схватила листок и, словно вор, боясь быть застигнутой на месте преступления, поспешно засунула её за пазуху.
Семён будет жить! Ради матери, которая уж точно не вынесет его смерти. Она, Дуся, воскресит его!
Запрятав куда-то очень глубоко внутрь свою боль, Евдокия твёрдым шагом вышла из покосившейся избы, где располагалось почтовое отделение, и пошла вдоль деревни. В этот момент не стало прежней Дуськи-письмоноски. По улице шла взрослая, даже постаревшая женщина, укрывшая в своей душе весь груз огромного человеческого горя.
...И Федора точно так же получала каждый месяц письма от сына, радуясь его незатейливым новостям. И диктовала ответы, не забывая передавать Семёну поклоны от Дуси...
Евдокия же не знала, что будет делать потом, когда война закончится. Иной раз ей казалось, что она и сама верит, знает, чувствует, что Семён жив. Она приказала себе забыть про листок серой бумаги с казёнными печатями, спрятанный на самом дне старого бабкиного сундука.
Шальной май сорок пятого ворвался в деревню, растрепав, словно девичьи косы, тонкие ветви молодых берёз, уже подёрнутых нежной зеленью свежей листвы.
Люди ликовали и горевали одновременно. Вся их боль, всё их счастье слились в одном упоительном слове: Победа!
Радовалась и Федора. Выдюжил сынок! Вернётся родимый! Не придётся ей доживать свой век сиротой!
И только Евдокия, наблюдая это всеобщее ликование, чувствовала леденящий страх, пробегающий мурашками по спине.
Вскоре в деревню начали возвращаться фронтовики. Они приезжали со станции по одному, по двое, по трое... И расходились по своим домам, истосковавшимся по хозяйским рукам.
Евдокия понимала, что пора. Пора рассказать правду. Но не могла заставить себя пойти к Федоре и произнести выученные заранее слова...
Однажды утром она всё же собралась с духом, вытащила из сундука похоронку и направилась к дому Федоры. Ей казалось, что вся деревня наблюдает за ней из распахнутых окон...
Отведя глаза от неизбежно приближающегося крыльца Федоры, она посмотрела в поле. У самого леса вилась еле заметная пыль. «Телега, что ли? Дед Кузьма, видать, со станции едет», - подумала Евдокия и сама удивилась своим мыслям: разве о телегах надо ей думать сейчас?
Облако пыли приближалось, и вскоре стало понятно, что это и впрямь телега. Рядом с дедом Кузьмой сидел человек в военной форме...
Что-то неуловимо знакомое померещилось Евдокии в этом человеке... Нет! Не может быть! Се... мён???
Глотая воздух, ставший вдруг тугим и упругим, бросилась она почти под копыта единственной колхозной кляче и - остановилась, глядя на седого, измождённого старика неполных 23 лет...
- Вот так вот, внучек, и дождалась твоя прабабушка своего Семёна, - завершила свой рассказ Галина Семёновна. - Ранен он был, контужен сильно, в плен попал, да партизаны отбили, до конца войны так с партизанским отрядом и кочевал. Речь долго не восстанавливалась. Но ничего, подлечился, окреп. В 46-ом они с Дусей поженились, а в 47-ом родилась я. Потом - два брата. Папа-то после войны всего пятнадцать лет прожил. А мама долгожительницей оказалась. Братья разъехались, а я в родительском доме так и живу... Жила теперь уж, видно...
Денис молчал. Потом взял в руки потемневший от времени листок с расплывшимися чернильными фразами... И вдруг произнёс:
- А знаешь, баб, весной мы сюда вернёмся. Будем дом ремонтировать. Нельзя его бросать. Ради памяти нашей, ради прадедов, ради Дуси и Семёна. Как думаешь, баб?
Галина Семёновна согласно кивнула и улыбнулась.
(Автор из сети )
Следующая публикация
Нет комментариев