Ива́н Алекса́ндрович Гончаро́в — русский писатель; член-корреспондент Петербургской академии наук по разряду русского языка и словесности (1860), действительный статский советник.
И. А. Гончаров — один из тех авторов, которые поздно созревают. Собственно, о раннем Гончарове нам практически ничего не известно, первое его сохранившееся письмо относится к 1842 году, когда ему уже исполнилось тридцать лет. При том известно, что Иван Гончаров писал много писем: скажем, когда учился в Москве, он писал домой, но ничего не сохранилось. Однажды он случайно обмолвился о своем литературном дебюте, переводе из Эжена Сю, сделанном в 1832 году. От этой даты отсчитывают начало литературной деятельности И. А. Гончарова, но, по сути, она началась только спустя пятнадцать лет — хотя нам известно, что Гончаров сначала писал для узкого круга, посетителей дома Майковых, там выходил рукописный журнал «Подснежник», в котором были опубликованы его стихи.
Если не ошибаюсь, эти стихи он потом приписал Адуеву-младшему, герою «Обыкновенной истории»?
Да. Еще были две повести — «Лихая болесть» и «Счастливая ошибка» — это, можно сказать, проба пера. Они сейчас интересны, наверное, только людям, которые всерьез увлечены Гончаровым. «Лихая болесть» близка к психологическому очерку, такой юмористически-сатирический рассказ; «Счастливая ошибка» — светская повесть, тоже весьма в духе тех лет. Уже после «Обыкновенной истории» вышел очерк «Иван Савич Поджабрин», который сам писатель датировал 1842 годом, вполне зрелое произведение. Я считаю, что это прекрасная вещь, один из лучших текстов Гончарова. Были подобные попытки уже позднее, когда он в восьмидесятые годы продолжил работать в той же манере (очерки «Слуги старого века», «Май месяц в Петербурге»), они, конечно, слабее, чем «Поджабрин».
Широко распространена точка зрения, что бурное развитие романа XIX века тесно связано с подъемом буржуазии, но если понимать ее буквально, то, на мой взгляд, именно Гончарова можно с полным основанием назвать создателем русского буржуазного романа.
Не удивительно, ведь Иван Гончаров сам вышел из купцов, его отец достаточно крупный купец. С другой стороны, Министерство финансов, где служил писатель, было гнездом зарождающегося капитализма. Очевидно, там, в среде крупных и средних чиновников, и созревала идея «нашествия капитализма». Это люди, которые создавали свои конторы, предприятия. Какие-то из них процветали, какие-то разорялись. В частности, среди близких знакомых Гончарова был Михаил Александрович Языков, организовавший контору по доставке различных вещей, она некоторое время успешно работала.
Гончаров объективен в изображении героев, но, когда он описывает русскую деревню, поместье, он любуется ею, пусть Обломовка — царство мертвого сна. Неоднократно отмечалось, что в «Обрыве» лучшие страницы посвящены «старому миру» и его представителям: Татьяне Марковне Бережковой, Марфиньке.
Более того, «Обрыв» сначала печатался отрывками, в 1860–1861-х годах, и фрагмент, опубликованный под названием «Бабушка», ничуть не уступает по силе «Сну Обломова». Позднее Гончаров очень быстро доделывал «Обрыв», пересматривал эти главы и, честно говоря, многое испортил. Он их сократил, убрал оттуда много мелких обаятельных деталей, и то, что мы читаем сейчас, конечно, производит впечатление, но это тот случай, когда надо читать именно первый вариант.
В действительности такая идиллия Гончарова совершенно не привлекала, а то, что он так это описывал, — вероятно, следствие детских воспоминаний, которые оттенены тем, что в достаточно юном возрасте он был оторван от дома и помещен в Московское коммерческое училище.
Какой из своих романов сам Гончаров больше всего любил?
Гончаров больше всего любил «Фрегат „Паллада”», он говорил, что «из всех моих книг эта не принесла мне никаких огорчений, а принесла только радость», потому что он ее писал фактически как отчет о путешествии, представил ее Константину Николаевичу, морскому министру, а отрывки из этого произведения сразу стали включаться в хрестоматии. Гончаров говорил, когда переиздавал книгу в 1879 году, что из всех родов сочинений путешествия держатся, пожалуй, дольше всего, и «Фрегат „Паллада”» не исключение.
А как же его трепетное отношение к «Обрыву»?
Это удивительный случай, потому что на «Обрыв» не было почти ни одной положительной рецензии. Конечно, были небольшие исключения: когда «Обрыв» печатался по частям, в газетах мелькали более-менее положительные отзывы, но, когда он вышел целиком, никто не сказал о нем ни одного хорошего слова, и Гончаров был очень огорчен. Видимо, роман получился очень личный, что-то такое было вложено в него, что его это сильно задевало. Кстати, весьма интересны черновики «Обрыва» и не вошедшие в окончательный вариант главы. Мы с коллегами шутим, что Гончаров плохо писал, но хорошо вычеркивал.
Можно ли назвать его романистом-новатором?
Думаю, да. Язык и стиль его романов, конечно, новаторские. Мне кажется, что новая русская литература, как она сейчас выглядит, началась в 1847 году с публикации двух романов: «Кто виноват?» и «Обыкновенная история». Оттуда можно вести отсчет современного языка и тех литературных форм, которыми романисты мыслят и по сей день. Гончаровский стиль как воздух — он неуловимый, его очень сложно описать. Вроде читаешь, и так гладко написано — непонятно, что в этом такого, текст как вода. Понятно, что, когда пьешь лимонад, можно сказать: вот вкус лимона, вот вкус апельсина — но очень трудно объяснить, чем одна вода отличается от другой.
Гончарову удалось то, что удавалось немногим русским писателям: он создал Обломова, универсальный литературный тип вроде Дон Кихота или Гамлета.
Универсальный бренд, я бы сказал. У нас даже была идея сделать обломовскую энциклопедию, но не такую, как онегинская, потому что она представляет собой по сути тот же комментарий, только иначе упорядоченный. Мы хотели дать более широкий контекст, литературный и исторический фон, попытаться учесть большое количество всяких феноменов, в их числе рестораны, фирмы, спектакль «Облом off» Михаила Угарова, пиво «Обломов», кабачковая икра, тот же Вася Обломов и так далее. Обломовых на самом деле очень много, просто мы не всегда о них помним.
А как вы думаете, почему именно Обломов так популярен в России?
Тут можно назвать множество факторов, и ни один не будет определяющим. Во-первых, само слово легко произнести и легко запомнить — Об-ло-мов. Во-вторых, мы любим лениться, а оно предполагает лень. Лениться, полежать на диване. Пожалуй, все мы воспринимаем мечту Обломова как собственную, затаенную и неосуществимую. Каждый в душе хочет быть Обломовым. Даже тот, кто встает в восемь, в девять садится за письменный стол и в семь встает из-за него, все равно в душе иногда говорит: «А не поступить ли мне как Обломов?» Еще один важный момент, отвечающий на вопрос, почему «Обломов» и «Обыкновенная история» более сильные романы, более гончаровские, чем «Обрыв»: в них Гончаров не позволяет себе давать нравственные оценки, там нет ни злодеев, ни праведников. Белинский совершенно гениально сказал, что он живописует людей как есть, чтобы читатель мог сам составить свое впечатление. Спор о том, кто лучше, Штольц или Обломов, совершенно бессмысленный: они как два ростка, появившиеся на одной и той же почве.
Однако именно нравственные оценки усиленно искали в них критики на протяжении многих десятилетий.
Гончаровские тексты как пушкинские: они настолько объемны, что туда можно вместить почти любой смысл (или попытаться его оттуда достать). В общем, это проблема уже не истории литературы, даже не филологии, а того, что сейчас за рубежом называется literary criticism: извлекать из текста смыслы, и даже такие, которые автор туда и не вкладывал. А «Обломов» неоднозначен и поэтому для такого подхода чрезвычайно удобен, такое с ним регулярно проделывают. Недаром этот роман очень популярен в Германии. Несколько лет назад Вера Бишицки, замечательный переводчик, издала новый немецкий перевод «Обломова». У нее было интервью в «Штерне», выступление по национальному немецкому радио, тираж тут же разошелся, а я подумал: «Вот перевели бы сейчас заново „Оливера Твиста”, кто-нибудь вообще заметил бы это?».
Мне кажется, что важная черта произведений Гончарова — очень осязательная описательность, если можно так выразиться: весь этот быт, описание мелькающих локтей Пшеницыной, запах перемолотого кофе с ванилью. Такая литература обращается не только к уму и сердцу, но и непосредственно к органам чувств.
Да, причем, в отличие от Гоголя, у него это совершенно не педалируется, там нет никаких гигантских перечислений. Гончаров не пытается описать каждый предмет, лежащий на столе, но его отбор материала таков, что позволяет увидеть все будто бы собственными глазами. Текст у него чрезвычайно многомерный и многоплановый, он позволяет увидеть предмет не только как картинку, а словно обходишь его со всех сторон, причем так обстоит дело не только с вещами, но и с любым явлением, душевным движением. При этом нет никаких оценок: писатель так увидел, так подошел, так посмотрел.
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Нет комментариев