Сам себе агроном

Ему ничего не нужно. Его ничто не спасёт, он только хочет дожить до дня рождения своей матери и вручить ей свою аляповатую, из дешевого картона и цветной бумаги, поделку. Самый ценный в его и её жизни подарок. Господи, помоги матери пережить это! Помоги ей с ума не сойти… А у нас — айфоны. Какой там по счету, шестой или уже седьмой? У нас — золотые унитазы. У нас — встроенный «чисто ради прикола» в холодильник MP3-плеер. Даже в космос летают не ученые, а туристы. Вся наука выстроилась в очередь, чтобы радостно удовлетворять потребности ходячих желудков и сексмонстров. Институты красоты. НИИ прокладок и тампонов. Лаборатории крема от морщин. И элитные презервативы. И таблетки, позволяющие жрать и не полнеть ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ...

Мария Семёновна подняла на нее удивлённые глаза. Она хорошо знала своего завуча, была когда-то Ольга ее ученицей. Привыкла к ее деловой холодности, строгой честности, некой педагогической суровости и спокойствию. Ольга носила черные деловые костюмы, не терпела разгильдяйства и пошлости, была моралисткой и, уже можно сказать, старой девой – Ольге шло к сорока, а замуж она так и не вышла. Марье Семеновне все время казалось, что для умиротворённости Ольге все ж не хватает простого бабьего счастья. Сейчас на лице завуча проглядывалось невероятное волнение. Такой ее директор видела только перед областной аттестацией школы. – Меры? За что меры, Ольга Андреевна? – А за то. За то что мать мою унижает, меня, брата моего – офицера, между прочим. – Ах, вот ты о чем... Марья Семёновна вздохнула, медленно сняла очки. Трудовик Андрей Васильевич, которого все в педколлективе уж давно звали Василич, приходился Ольге Андреевне отцом. Марья Семёновна слыхала уж давно, что появилась у него женщина, помимо жены. Весть была, и впрямь, невероятная. Как-то любовницей называть эту женщину было странно. Во-первых, сам Василич ничуть не походил на ловеласа – почти сорок лет прожил с единственной женой, а во-вторых, эта самая "любовница" в том смысле, в каком фибрами понималось это слово, совсем не подходила на эту роль. Работала женщина на почте, ей было под шестьдесят. Тяжёлая в бедрах, высокая, с больными в венах ногами и тихим нравом. Была она не местной, вдовой с выросшими и разъехавшимися детьми, жила в старом доме совсем недалеко от почтамта. И представить себе было трудно, что она сможет увести из крепкой семьи мужика. Да ещё какого – седого пенсионера за шестьдесят, которому уж скорее пора собираться на покой, а не уходить в загулы. – А я думала решили вы всё. По-семейному. Думала, успокоился Василич. – Ага. Как же! Он уходить от матери собрался. Сейчас разговаривали, не слышит он меня..., – Ольга чуть не плакала, – Марь Семёновна, поговорите, а, пожалуйста ... Может Вас хоть послушает, ведь Вы постарше его. Ой, простите... – Да ладно тебе, – махнула рукой директриса, – Только и не знаю... Чего я ему скажу-то? – Ну, скажите, что мать Вам жалко. Убивается... Что стыдно это, в таком-то возрасте. Разве не стыдно? Столько лет прожить и – на тебе! – А мать-то как? Что, правда, убивается? – Ох, – Ольга махнула рукой, – Вы ж ее знаете. Горюет, конечно. Но... Она ж все время сильной была. Вот и сейчас кричит, пугает его да ругается. Грозится дома запереть. – А чем пугает-то? – Чем? Чем она может напугать. Что денег ни копейки ему не отдаст, что голым уйдет, что пенсию его себе оставит. – Так ведь ... Я так понимаю, не испугался он? – Да где там, – Ольга уже утеряла напряжение, привалилась к спинке стула, достала платок, утирала набежавшие слезы, – Я вот всё думаю: разве можно так? Столько лет душа в душу... – Душа в душу говоришь? Ох, Оленька... Когда душа в душу, так не поступают. Ладно, – вздыхала Марь Семёновна, – поговорю я с ним. Чай, уж не первый год вместе работаем. Имею право. *** Три года назад в родной деревне Софьи случился пожар. Посреди деревни пролегал глубокий яр, который просыхал только в самую жару. Это спасло половину улицы. Дом Софьи сгорел. Еле успела она вытащить на своей спине неходячую старуху мать. Парализованная мать выла, лёжа на траве, глядя на горящую ярким факелом хату, искала глазами дочь, а та бросилась выпускать скотину, сгоняла с насестов переполошившихся кур. Когда вернулась к матери, над ней уж склонились соседи, она стонала – видать случился удар. Умерла мать уже в больнице, рядом с дочкой, Софья держала ее за руку. Софья благодарна была своему сыну. Приехал, помог с похоронами, забрал Софью тогда с собой. Но долго Софья в семье сына не прожила. Поняла, что лишняя. Здесь, под Воронежем, в селе Милаево, жила когда-то ее умершая мать. Дом этот остался им с сестрой, а по наследству теперь и Софье. Впрочем, сам дом занимал двоюродный брат с семьёй, а пристройку использовали частично, в том числе и как кладовую. Вот сюда-то и приехала Софья, пошла работать на почту. Знакомых тут у нее не было. Родня ещё дулась, обиженная, что, хоть и законно, но все ж свалилась родственница, как снег на голову. Но вскоре Софья обросла знакомствами – почтальон в селе – фигура значимая. Особенно полюбили ее старушки, за пенсию. А пристройка ее требовала ремонта. Так и появился в ее жизни нанятый работник – Андрей Васильевич. Разве жена его Клавдия могла б выдержать, что сидит с обеда после уроков он дома, бездельничает? Хоть бездельничать Василий не умел никогда. Когда начал работать в школе, зазывал он во двор мальчишек, они что-то мастерили. Клава пилила его за то, что тратит время впустую, отправляла на подработки. И уж много лет, как Василич нанимался на ремонты. Мужик он был рукастый, сноровистый, умел всё. Его знали в селе, "стояла" на Василича очередь. Мог он выложить баньку и поставить забор, оштукатурить квартиру и провести электрику, выкопать яму под уличный туалет и положить современную плитку в квартире. Он обедал после школьных уроков дома и уходил до вечера. И даже в выходные всегда была у него работа. А Клавдия складывала заработанное по кучкам и облегчённо вздыхала: слава Богу, денежка у них теперь есть, не хуже других живут. Сын уж давно живёт своей семьей, переезжает с места на место, потому что военный, а Ольга тут, правда в своей отдельной квартире, которую получила от школы, как сельский учитель. Живи да не горюй! И тут такая напасть! Доложили, что седой уж Василич подживает с почтальоншей соседнего села. И ладно б с молодой, так нет – старше Клавы на год. Сначала Клавдия не поверила, на людях даже посмеялась. А потом сложила сложимое и поняла, что так оно и есть. Мужа своего знала она давно, раскусила. – Ах, скотина ты чертова, кобелина! Чего творишь-то! А о детях подумал, а обо мне? Как мне людям в глаза смотреть? Он сжал ложку в кулак, молчал. А потом вдруг выдал: – Развестись нам надо, Клавдия. – Чего-о? Развести-ись? Сейчас! Разбежалась! Чтоб я своего мужика какой-то шалаве отдала? Кто она такая? Она тебя выхаживала что ли, когда ты с инфарктом лежал, она детей твоих пестовала, она с тобой на Мангышлаке в кибитке жарилась? Ничего ты не получишь, вот, – и она протянула ему крупный кукиш. Ладони у нее всегда были крупные, руки – сильные. Василич грустно посмотрел за окно. Через забрызганное дождём и снегом окно был виден его добротный двор. Все там сделано его руками – стол дубовый, скамейки со спинками, высокий забор поставили совсем недавно. А сидели ли они с Клавдией на этих скамьях. Ну, разве что, когда собирались застолья. А вот так, вдвоем – да никогда. А перед глазами – другой дворик. Огороженный поломанной чугунной решеткой, с зарослями измельчённой мальвы по осени, большой опавшей липой и черной старой скамьей. Двор Софьи. И так хочется туда, в тот двор. Клавдия рассказала беду Ольге, дочери. И та вытаращила глаза. – Что? Это шутка такая, мам? – Да уж какая шутка, если давеча мне Верка Баринова все подробности поведала. Давно уж у них, с полгода. А я, дура, и не догадывалась. Ну, вижу, что он все в Милаево бегает, ну, так ведь, думала, недоделки там. Чё я, слежу что ль за его работою? А он к полюбовнице... Ой, Олюшка! Чего делать-то,– завыла мать. – Я поговорю с ним, мам. Клавдия достала платок, высморкалась, и махнула рукой. – Ай! Толку-то. Я вот что решила. Мужика не отдам. Как мы без его? Это я его таким сделала, что и пенсия, и зарплата, и калым. А значит, никому не отдам. Пошли все лесом. Он у меня в Милаево –больше ни ногой. В Клементьевке – пусть, да тут у нас. А туда больше не поедет. Я теперь следить буду, знать, где нанимается. Деньги у него все заберу, паспорт, одежу похуже дам. Никуда не денется ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ...

Идеи интересные, но кому это нужно?🤔

Какие удобрения томатам необходимы для полноценного роста: Азот – наращивание вегетативной массы (стеблей, листьев); фосфор – развитие корневой системы, ускорение цветения и созревания плодов, устойчивость к неблагоприятным условиям; калий – образование завязей, яркий окрас плодов, выраженный вкус, товарный вид, а также - лежкость и устойчивость к болезням бор – урожайность, образование завязей Помните: Если листья стали желтеть, томатам не хватает азота. В этом случае проводят опрыскивание раствором мочевины или аммиачной селитры. При недостатке фосфора Листья темнеют, их края заворачиваются вовнутрь, прожилки на листве приобретают фиолетовый оттенок. Лечится фосфорное голодание применением фосфорных удобрений (суперфосфата, монофосфата калия). Нехватка калия Томаты формируют курчавые листья. На старой листве появляется краевой ожог, после чего листовые пластины высыхают и рассыпаются. Исправит ситуацию подкормка золой, сульфатом калия, или калимагнезией.

Она плакала и убегала домой. Но дома же не усидеть нормальному ребёнку, ему общения надо. А там всё по-новому. Но потом все как-то привыкли, и если у Насти во время игры косынка слетала с головы, кто-нибудь поднимал и орал: — Настька, твой парик слетел . Ну, детство прошло, настала юность. Первая любовь, свидания, прогулки при луне. Тут у нашей Настюхи комплексы пошли: — Кому я нужна такая? Зачем вы меня вообще родили? — истерила она. А воспитывали её только мама с бабушкой. Папанька ещё до рождения Настёны слился в неизвестном направлении. Вот мама с бабушкой напряглись, денег подкопили, корову сдали, да поросёнка продали. И поехала Настя с мамой в город большой, в какой-то известный медцентр. Через неделю приезжают. У Насти на голове мелким бесом кудряшки вьются, рыжего цвета. Все, конечно, заахали, заохали, вот чудеса. А она кудряшки бац рукой и с головы сдёргивает. — Это ж парик! — смеётся. А потом загрустила. Оказывается, если сделать операцию, на это много денег надо. Плюнула она на всё, работать пошла телятницей на ферму. Парик так и остался на трюмо на трёхлитровой банке стоять. А я тогда в городе училась. Приезжаю на каникулы, а мне и говорят: — Настёна замуж выходит. За парня городского, да симпатичного. Я бегом к ней, мне же интересно. Захожу в дом, платье подвенечное на самом видном месте висит. Повосхищалась я такой красотой и к Насте: — Как познакомились, кто он? Далее с её слов. — К соседу нашему дядь Косте какой-то дальний родственник приехал. Ко мне тогда Ольга, подружайка моя, прибежала. Она оказывается всё про него узнала. Что зовут Илья, двадцать восемь лет, не женат, приехал погостить на месяц. И давай своими планами делиться. Что попробует на него впечатление произвести и если получится, замуж выйти. Ну посмеялась я, потом любопытно стало, кто таков. Подкараулила момент, когда он в огород пойдёт, да из-за кустов и разглядела. Не поверишь, Наташка, как обухом по голове. Влюбилась по уши. Ну, — думаю, — обойдёшься, Оленька, мой будет…

– Знамо дело... Знамо – горестно. Но не мы детей находим, а они нас. Терпи, девка. Лаяли оставшиеся в деревне собаки, чирикали воробьи. Привычных звуков деревни уж и не осталось. Деревня Заимка Ивановской области практически умерла. Склонилась покосившимися избами к реке, как будто отдавала ей свой последний поклон. Марья направилась домой, к мужу. В большое село – Ильинское. Нужно было выйти из Заимки засветло. Всю жизнь она боялась ночного леса и поля – детский испуг какой-то... Маша родом была отсюда. Шесть лет назад осталась совсем одна. Отец погиб уж после войны, и мать рано померла. Пошла она работать дояркой в местный колхоз. Тогда, когда познакомилась с будущим мужем, стоял июнь. Это было семнадцатое лето Марьи, и первое лето, когда работала она на ферме. Ходить на ферму было далековато, но она бегала туда с удовольствием, хоть и болели поначалу руки от трудоёмкой дойки. Однажды утром по дороге застал ее косой дождь. Небо заволокло, обложило тучами, хрипло зарокотало. Все кругом стало казаться косым, согнутым в одну сторону. Маша нырнула под стоящий с краю деревушки у леса навес. Села на настил, наматывала на руку распущенные черные косы, выжимая из них дождевую воду. И тут, сквозь косые струи дождя, она разглядела бегущего к ней черноволосого парня, в клетчатой, прилипшей к телу рубахе и закатанных выше колен штанах. Парень нырнул под навес, увидел ее и разулыбался: – Вот это подарочек! Я – Николай, а ты кто будешь? Марья испугалась, сердце заколотилось – кругом темень от косого дождя. Она промолчала, отодвинулась на край настила. – Тебя громом что ли оглушило? Или немая сроду? – шутил он. – Не немая. Машей меня звать. – Замёрзла? Не погреть? – продолжал пугать он девушку, но близко поначалу не подходил, – А нам дождь весь покос сбил. С МТСа я. Он ещё долго шутил, а потом начал приставать так, что Марья здорово испугалась. Блузка ее прилипла к телу – это ли взбудоражило парня или просто был он очень любвиобилен... Марья рванула под дождь со всех ног, и долго так бежала, оглядываясь. Ох, и страшно было в хмуром от нависших туч лесу! А потом Николай Никифоров пришел к ним скотником на подмену, временно. Марья взглянула на него с обидой. И тут он вдруг начал свои ухаживания, ходил за Марьей по-серьезному. Видать, та встреча оставила след. В замужество Марья окунулась с радостью. Хотя, что ждет ее в семье мужа и в чужой деревне, она представляла плохо. Свекровь оказалась хмурой, нездоровой. Она с радостью свалила на невестку часть забот, но следила за исполнением дел зорко. И хоть приходилось и не сладко Марье, она не унывала. Была она работящая, жилистая... Вот только укоры свекрови смущали. Ну, так ведь и правда – пришла голодранкой, без приданого, сирота, да и только. Впрочем, некоторое время спустя, по поводу хозяйства свекровь успокоилась. Видела, что невестка сноровистая. Другим укорам настало время – не несла Марья. Прошел год, пошел второй, а беременность не наступала. – Ты, девка, порченая какая-то. Неродящая-то баба — уже и не баба, а только полбабы. Что это за дом у нас – без внуков-то? Марья плакала Николаю в плечо, он укорял мать, а та злилась ещё больше. Молчала, вздыхала. Свекр и вовсе, смотрел в сторону Марьи, лишь когда она ставила перед ним миску. Но надежду Маша не теряла. Сама ходила к фельдшерице, сама тайком бегала в соседнее село к Батюшке, варила и пила отвары, которые советовали кумушки от бездетности. Жизнь шла своим чередом. Дом Никифоровых слыл не самым бедным. Хоть времена были нелегкие, послевоенные. Худо-бедно кусок в доме всегда был. Как-то под утро принес Николай полмешка сырого зерна. – Ох, Коленька, ох, не надо-ть... Как бы не донесли! – заахала мать. – Все тянут, не один я. Успокойся, мать... Запереживала и Марья. Уговаривала Николая не ввязываться в такие дела. Но он все равно нет-нет, да и притаскивал с колхозных работ какие-нибудь отходы. Марья и ночами уж стала спать плохо. Не зажигая лампы сидела она на постели, подогнув ноги, ждала мужа. И вот однажды пошла его встречать. Ощупью отыскала юбку, кофту и фуфайку, нашарила под кроватью высокие резиновые сапоги, прихватила мужнин брезентовый плащ и вышла на крыльцо. Ноябрьский пронзительный ветер ударил в распахнутые двери, крупные капли воды обожгли лицо. И где он так долго в эту дождливую пору? Ноги сами понесли ее на край села. Окна не горели, даже собаки попрятались. Не увязался за ней и привязчивый щенок Фенька, которого нежно она любила. Марья шла, глядя перед собой, высматривая мужа, а потом остановилась у старого овина на краю села. Дальше идти – только в поле. Ночного поля и леса Марья всегда страшилась. Она решила немного подождать, да и возвращаться назад. Дождь бил по холодной промозглой земле, шумел – то накатами ветра, то ровно и монотонно. И тут, сквозь шум дождя, Марья услышала лёгкий женский смех. Он раздавался со стороны овина. Она прислушалась и вдруг определенно поймала голос Николая. Поначалу даже обрадовалась, шагнула к овину, а потом охолонило... Он там не один. Шум дождя то заглушал, то доносил до нее голоса. И она узнала женский голос – это был голос Кати, девушки из соседней деревни, работающей вместе с ней на колхозной ферме. В первое время на ферме Катя была смела, весела и говорлива. Мечтала бросить село, отправиться в город на заработки. – Ходи, хата, ходи, печь, ходи и галанка. Я у мамки одна дочь, и то – атаманка! Городского я найду, лысого богатого. Не хочу в колхозе жить, дурочкой просватаной! – пела Катька на гулянках. А вот в последнее время что-то потухла Катеринина веселость. Она перестала смешить девчат, как бывало, говоряще располнела. И бабы на ферме поговаривали, что на сносях она от зазнобы женатого. Марья была уверена – городской. А вон как обернулось. Что этот зазноба – Николай, Марья не могла даже и предположить. Мимо домов по канавам неслись пенные дождевые потоки, а оцепеневшая от догадок Марья, долго еще стояла у овина. А потом от резкого порыва звонкого смеха Катерины отмерла, понеслась домой со всех ног по скользкой, знакомой до каждого бугорка тропинке. Но все равно упала, проехала боком по грязи – юбка ее из защитной солдатской плащ-палатки, каких у них в селе шились многими, в ногах запуталась. Прибежала домой и начала отстирываться в баньке, загромыхала тазом. Стиралась долго, основательно, даже как-то остервенело, все никак не могла выпустить из головы этот смех, этот ласковый голос и шепот мужа, обращённый к другой. – Отстираем эту грязь, Фенечка, отстираем,– разговаривала со щенком. Все, что было у нее в этом доме – так это ее любовь и его любовь к ней. А оказалось, что и этого нет. И то ли от того, что своими глазами картину эту любовную она не видела, а лишь слышала в глухом шуме дождя, то ли от бездонной женской надежды, Марье в измену верить не хотелось. И когда заглянул к ней в баньку Николай, она ничего ему не сказала. Решила подождать до завтра. А рано утром за Николаем пришли. Два милиционера и председатель колхоза. Мать рыдала, хваталась за полы пиджака председателя. Отец провожал сына молча, глядя исподлобья на незваных гостей. Марья хлопотала, собирала мужа, поднимала с пола безутешную свекровь. Из села забрали четырнадцать человек, отвели в правление. Народ толпился у стен правления до обеда. Передавали мешки, кульки... В обед подъехал грузовик, всех арестованных усадили в кузов и увезли. Сказали, что в город – на суд. Марья оглянулась. Под берёзами поодаль стояла и Катерина. Этот арест надолго всполошил всю деревню. Вот только говорить об этом боялись, сидели, закрывшись, по избам. Свекровь слегла в своем материнском горе. Осунулся и сник свекр. Уж несколько дней и Марья не спала. Так ничего и не решила она с Николаем, осталась не то женой, не то брошенкой. Но сейчас жалость и страх за мужа пересиливали обиду и ревность. Рыпаться сейчас никуда было нельзя, жену арестанта не больно приветят в других колхозах. А о разводе с Николаем так и не поговорили. Через несколько дней Марья, усталая, возвращалась с фермы, несла причитающееся молоко, когда вдруг, открыв дверь своего дома, увидела Катерину. Она сидела за столом, сложа руки под большим уж животом. А перед ней – свекр со свекровью. Катерина смотрела прямо, лишь цокнула языком, а свекр со свекровью потупились. – Здрасьте, – пропела Катерина. – И Вам не хворать, – ответила Марья. – Машенька, – непривычно приветливо обратилась к ней свекровь, – А ведь Катя-то в город ездила, навещала там наших. С Ольгой и Ниной, отец же там у них и Васька, муж Ольгин. Марья ставила ведро с молоком на печь, мыла руки у рукомойника, слушала. – Маш, суд же был, десять лет нашему Коленьке дали! Ты подумай, – мать протянула руку с платком, а потом прижала его к глазам и заплакала. Марья грохнулась на скамью. – Как это – десять? – Так... , – ответила за свекровь Катерина, – Сказали – государственные преступники они. Почти всем по десятке влепили. Судили всех, одним списком. – Господи! – выдохнула Марья, не веря своим ушам. Свекровь плакала, было жаль ее. Марья успокаивала: – Ну, мам. Не может быть. Можа подумают ещё, можа и отпустят... Страху нагонют да отпустят, – надеялась Маша. – Кто их теперича отпустит? Дура ты совсем, Машка! Теперь уж – по этапу. Говорю ж, судили ох судом, – Катерина была уверена в своих словах. Они еще погоревали, послушали подробности о судебном процессе от Катерины. Потом зависла пауза, лишь слышно было, как свекр прихлюпывает чай из блюдца. – Ну, вот что! – Катерина хлопнула ладонью по столу так, что все подпрыгнули, и громко заявила, – Раз хозяева молчат, я скажу: Колька собирался жениться на мне. А с тобой разводиться хотел, да не успел. Вот так вот, Машечка. Хошь верь, хошь не верь, но ребёночек у меня от него будет. И одна я его рОстить не собираюсь. И домой в деревню батя меня с животом не пустит, он уж прослышал – бушует. Но я-то думала – поженимся с Колькой, простит. А тут вон оно, как обернулось... Поэтому к вам заезжаю, – обернулась она к свекру, – Вашего внука нянчить будете. С Колей говорила я в городе, не против он. Только Машу тоже гнать не велел, сказал, потом уж разведутся. Катерина выпалила все это быстро, смотрела на Марью, ждала реакции – удивления, протеста, слез... Но Марья сидела на скамье у печи, спокойно сложа усталые руки на юбке из военной материи и молчала, глядя в пол. Первой не выдержала свекровь. – Марья, наш это дом, нам и решать. Внучок ведь будет. А Коля... Что там с Колей... Как он там? – свекровь всхлипнула, – Пусть Катерина тут остаётся, такое наше решение. Пусть хоть дитё сына в доме растет. А ты уж сама решай, – она уткнулась в фартук, заплакала. – Пусть, я не против, – ответила Марья, встала, начала цедить молоко. Катерина со свекром отправились за вещами. Свекровь начала хлопотать, ждать Катерину. – Спать-то где положим? На сносях ведь... Вот вот родит, и ребенку угол нужен. Ох, горе-горе... Марья принесла со двора охапку соломы, расстелила её на полу у печи на кухне, сверху набросила домотканую из скрученных лоскутьев дерюжку – теперь это ее постель. Почти как у Феньки в конуре. *** Дни становились все короче и холоднее. Хворала свекровь всю зиму. Катерина в последние дни сильно раздалась, ходила вперевалку. Хозяйство легло на плечи Марьи, никуда от него не денешься. Катерина со свекровью как-то даже сдружилась, можно сказать управляла ею. Даже за Марью заступалась порой, когда видела, что та с ней уж слишком строга. – Поди на кровать-то ляг, а то запрягли тебя тут и понукают, – жалела она Марью. С дневной дойки до вечерней сидела Марья на ферме. Поглядывала в маленькое оконце на белый лес за речкой и думала о своей судьбе. Вернуться в родную деревушку она не могла. Изба там свистит ветрами, да и на работу в лютый мороз за десять километров не побегаешь. Частенько стала вспоминать она маму. Чтоб сказала она сейчас, видя в каком позоре живёт ее дочь? Две жены в доме у одного мужика. И поди разбери, кто главная. А мама у нее была – не ей чета, гордая женщина, уверенная. Так и текли зимние дни, отмеченные усталостью и малым разнообразием. Только лишь малыш, родившийся в январе превнес чуток радости. В самые лютые морозы привез Катерину на телеге свекр из роддома с маленьким свертком в руках – мальчика назвали Егорка. Марья изо всех сил старалась на ребенка смотреть поменьше, душа болела, что не она принесла в дом дитя, хоть и молилась, и лечилась... Но нереализованные материнские чувства привязали к малышу и ее. – Весь ведь в Коленьку, скажи, Маш, – уж забывала о ее чувствах свекровь. – Да, похож..., – соглашалась Марья. По большей части с сыном была, конечно, Катерина. Но замечала Марья, что сынишка волнует Катерину куда меньше своей собственной будущей судьбы. – И чего теперь? Так и гнить тут, в этом колхозе? А я ведь на курсы хотела в райцентр, на лаборантку хотела выучиться. Кольку теперь десять лет не жди. Что и делать-то, не знаю... *** А на ферме начались перемены. Срубили у них в селе четыре двухквартирных дома, заселили семьи. Пришли к ним подменные доярки, говорливые, нездешние, но работящие. Появились у них выходные. С одной женщиной из новеньких сдружилась Марья. И в свой выходной Марья была на ферме. – Ты чего это? – спрашивала новая знакомая Вера. Рассказала Марья ей свою историю – дома у нее не больно-то весело. Вера удивлялась. Такого, чтоб под одной крышей уживались жена и любовница, она не слыхивала. – Уходи, – советовала она. – Да что ты, Вер, – отмахивались Марья, – Некуда мне. Да и как они без меня-то? Хозяйство ведь... Егорка рос, наливался, уж начинал потихоньку передвигаться на коленках. Марья умилялась. Тянулся он к ней больше, чем к матери, цеплял кудри, целовал открытым ротиком в щеки, смеялся закатисто, глядя на ее ужимки. С подросшим щенком Фенькой устраивали они веселые бои. Что говорить – мальчонку Маша полюбила. А Катерина, вроде как, и способствовала этому. Была с ребенком резка, строга, а порой и неоправданно жестока – такому маленькому уж перепадало порой от матери – он ее раздражал. И Марья понимала – почему. Мечты он ее перечеркнул, мечты о жизни в райцентре. Свекровь и свекр с внучком люлюкали, но сил взваливать его на себя у них уж точно не было. На первомай с утра Марья затеяла пироги. Из закрома в чугун насыпала четыре совка муки и, возвратясь в избу, начала замешивать тесто. Катерина собиралась на гулянку к соседям. Нацепила белые бусы и убежала. Свекровь присела рядом с Машей, держа Егорку на руках. – Ох! Маш, ведь сказать тебе чего хочу. Будто ты мать-то дитю, а не Катька, – Марья почувствовала какое-то волнение в словах свекрови, – Катерина-то боится сказать, так я скажу: ведь уезжать она надумала, да. В город, говорит. Учиться хочет там и работать. Егорку хочет на нас взвалить. А мы-то с дедом уж какие няньки! – Как это? – глаза Марии распахнулись. – Так вот. На тебя, видать, надеется. Такая она, стерва, а не мать... Как это дитё свое бросить? Век жила, такого не видывала! Она помолчала. Маша продолжала месить тесто, но уже по инерции, неосознанно, думая о сказанном. – Чего делать-то будем, Маш? Маша пожала плечами. – А я вот думаю – может и к лучшему это. Своих-то детей тебе Бог не дал, так вот ребёночек у тебя будет. А Коля вернётся, кого выберет? Конечно, того, кто ребенка его рОстит, – она с любовью посмотрела на внука, сидящего на коленях, – Да и жена не лапоть: с ноги не сбросишь. Может так вот Бог-то все и обернул. А? Как думаешь? – свекровь заискивающе заглядывала Маше в глаза. – Я не знаю, мам. Посмотрим... – А чего смотреть-то? Чего? – затараторила на радостях свекровь, – Я ведь, пока ты на ферме-то, понянчусь, а там... И дед... В общем, вырастим. Ведь внучок... А Катька и не мать, а так – название одно. Вчерась полотенцем его...ох... Еле вырвала. Марья отправилась на вечернюю дойку. Праздник праздником, но доить нужно. Она вообще сейчас нисколько не представляла, что ей делать, не в силах была что-то решить. Все кругом стало вдруг каким-то чужим, даже пироги уж печь не хотелось. – Что случилось-то, Маш? Лица на тебе нет, – Вера смотрела на нее жалостливо... *** Пироги удались. Марья выложила их в чугунок, прикрыла полотенцем. Катерина вернулась раскрасневшаяся, веселая и довольная. – Ох, жизнь хороша, Машка! Зря ты не пошла, такое гулянье! Напелись, наплясались! – Пироги вот, – приподняла полотенце Марья. – Ууу, голодная я, – схватила пирог Катерина, откусила на ходу. Она, разгоряченная, уже стягивала нарядное платье. Марья управлялась с хозяйством во дворе. Она останавливалась порой, уставясь в одну точку, с тихой печалью вглядываясь в свою жизнь. Фенька крутился вокруг, не понимая, что происходит с его хозяйкой. Катерина уснула вперёд Егорки, свекровь и свекр тоже притихли в своем чулане. Марья укачала мальчонку, положила его рядом с матерью. Сонная Катерина прикрыла сына рукой, обняла. За окном было сумрачно. Зашуршал по крыше мелкий дождик. Марья подумала об этом совсем спокойно. Дождь не способен был ее остановить. И темный лес, которого боялась с детства – тоже. Кто заслуживает освобождения, если не она? "Нет, мам, больше я не буду терпеть, права ты. И любви уж нет никакой, и надежды тоже," – мысленно говорила Марья с матерью. Никто и не заметил, что Марья вытянула в сарай холщовую свою сумку. Она надела резиновые сапоги, натянула пальтишко, несмотря на летнюю пору, немного постояла посреди кухни. Взять пирожков? Да нет... Пусть уж едят в память о ней. Она тихонько, чуть скрипнув половицами, вышла из дому. Взяла в сарае увесистую сумку со всем своим добром, потрепал привязанного сонного Феньку, и вышла за калитку. По влажной дороге идти было приятно. И поле не пугало. У леса приостановилась, глубоко вздохнула и ступила туда решительно. Только так можно было дойти до станции. Хватит уж бояться, отбоялась... Она собралась в Иваново – там набирали ткачих на обучение, давали общежитие. Это подсказала ей Вера. Туда, к новой своей жизни, и направлялась Маша. Денег было маловато, она волновалась, но на дорогу должно хватить. А не хватит, будет искать, где заработать. Почему-то сейчас Маша была уверенней, чем когда либо в своей жизни. Сквозь шум дождя услышала топот копыт. Испугалась, зашла в темную чащу. И когда узнала в лунном свете силуэт свёкра – окликнула. Он взял ее сумку, взвалил на телегу. – Довезу, чего пешком-то с тяжестью. – Простите меня, – прощалась с ним она на станции. – Это ты нас прости. Я все думал, когда ты, наконец, сбежишь? А ты вон сколько терпела, – он сунул Марье в руку две десятирублевые облигации, – Не поминай, – развернулся и пошел к телеге. Маша, глядя ему в спину, прощалась с прошлым. Ее выбор был таков! Утром пришел поезд, пахнул ощущением нового, со свистом двинулся. Качнуло, вагоны застучали по стыкам рельс, увозя тревожную, но уверенную в своем счастливом будущем Марью к новой жизни.

– Вот и поговорили! – заключила жена. – С тобой – только так! – сделал свои выводы муж. – Ты же не хочешь ничего понимать! А вот и ничего подобного – все она прекрасно поняла! Да и что тут понимать-то? Все предельно ясно: в один прекрасный день Ирка приехала на дачу и обнаружила, что в ее отсутствие здесь кто-то был. Ключи были только у нее и мужа Вовчика: она за это время на дачу не ездила. Не надо быть великим математиком, чтобы сложить два и два: значит, на даче был Володя! Вопрос – зачем? Ясное дело, зачем! Кто же не знает, зачем мужья ездят без жен на дачу! Значит, Вовка таскается сюда с дамами. Или с дамой, что, собственно, равнозначно! Или даже хуже… И как шифруется – не поймаешь! Дескать, работаю без продыха – на работе аврал! Но ее-то не проведешь: она же – стреляный воробей! И сразу определила, что на даче кто-то был: что она – не помнит, как у нее стояли на полке чашки и кружки? Ну, ладно, пусть кружки стоят не так! Но зачем, люди добрые, оставлять в мусорном ведре использованные презервативы? Что, из-за стр…асти совсем мозги отказали? Это же – улика! И какая! Кто-то скажет: что за глу..пости? Мало ли, кто оставил использованные презервативы? А вот и фигушки! Это были, как говорится, не простые презики, а золотые: их она сама заказывала в с…-шопе – они с мужем пользовались только такими. Да, кстати, с ин.тим.ной жизнью у них все было просто здорово. «Ну, все: если в коробочке не хватит упаковок, я тебя … !» – подумала Ирина Максимовна и, приехав домой, первым делом кинулась проверять заветную коробочку, стоящую в прикроватной тумбочке в спальне. В коробочке упаковок не хватило… Ну, что – готовься, мер…з. О та… Муж все отрицал. Да, на голубом глазу: Да честное благородное слово, Ирочка! Какая измена? Ты что – голову отлежала? – А это – что? – брезгливо трясла прихваченной уликой, предусмотрительно положенной в целлофановый пакет, жена. – Неужели не узнаешь? – Ну, узнаю. А где ты это взяла? – А ты вспомни, где ты раскидываешь свои использованные презервативы! Что – не можешь? Наверное, таких мест – много! Владимир Сергеевич изумленно смотрел на беснующуюся жену: мужчина даже не мог понять, о чем идет речь. Какие презервативы? Откуда презервативы? Какие кружки, стоящие ручками не на восток, а на запад? Кто-нибудь может объяснить, что происходит? Разбудите меня, пожалуйста… А Ирку несло все дальше и дальше: она-то ему верила! И как теперь с такой грязью жить? – Ты, что, мать, с молотилки рухнула? – Вовке, наконец-то, удалось вклиниться в речитатив жены. – Может, у тебя уже галлюцинации начались? Для климакса еще рановато! – Да ты, наверное, ждешь – не дождешься, когда у меня начнется этот самый климакс! – заорала Ирка. – Тогда, вообще, будешь шляться без передыха, кот…яра недо..ре.зан.ный! И тогда он ее послал: ну, что – сама же напросилась! А жена неожиданно согласилась: дескать, и пойду! И разговор был окончен. Но слово послал нужно было толковать несколько по-другому: она-то с сыном как раз осталась в этой квартире, а вот он ушел. Получалось, что, в конечном итоге, послали именно его! Ну, что – послали, так послали: надобно идтить! – как говорила Иркина мудрая бабушка. И тут Владимир Сергеевич, почему-то, неожиданно испытал облегчение, а не сожаление и досаду, как ожидалось. Как же так? Он вынужден был уйти от, в общем-то, любимой жены и сына, а ему совершенно не горько по этому поводу? Пусть уйти на время, но почему его душа так спокойна и пребывает, говоря «высоким стилем», в блаженстве? И это странное облегчение… Хотя мужчина должен был рвать на себе волосы от горя и просить прощения за совершенно неведомый ему проступок, каясь без перерыва… И Владимир Сергеевич, покидав себе в рюкзак личные вещи – за остальным приду потом – убыл к своим родителям, которые, к счастью, еще находились в добром здравии. И, что характерно, обрадовались возвращению «блудного попугая»: ну, а что мы говорили? Ведь материнское сердце-вещун не обманешь… А Ира осталась ждать извинений. Которые, по ее уразумению, должны были последовать незамедлительно: прости, милая, люблю – не могу! Трамвай куплю! И то колечко, которое хотела… Но, почему-то, извинения не последовали: муж не звонил! Да, вообще не звонил: ни с извинениями, ни без – просто, чтобы поинтересоваться. Это оказалось не только неожиданно, но и неприятно. Да, деньги, правда, ей на карту регулярно поступали. Ожидание скрашивали, если можно так сказать, конфликты со Славкой, который, к тому времени, совсем отбился от рук и оборзел: одно слово – безотцовщина! Четырнадцатилетний подросток прогуливал школу, хамил и дерзил, даже – с элементами издевки! Короче делал все то, что должен делать слетевший с катушек пубертат, одуревший от гормонального всплеска. И это все произошло всего за какую-нибудь пару-тройку месяцев отсутствия отца. Надо было принимать какие-то меры. Для начала Ирина Максимовна попыталась прочитать переписку сына. И тут ее ждал сюрприз: оказалось, что на даче лю… играми занимался ее маленький мальчик – сыночек Славочка! Да, предварительно выкрав у отца ключи, запасшись хорошими презервативами и обсудив детали предстоящего суаре ин…тим с какой-то Мусей Барби: так она значилась в телефоне сына… Как же так? Это – в четырнадцать-то лет? Она, Ирка, в этом возрасте даже не целовалась! И кто эта … , со б. лазнившая невинного хлопчика? Короче, подать сюда Ляпкина-Тяпкина! Точнее, эту самую Мусю Барби… Сын сдавать подружку, сподвигнувшую его к таким интересным забавам, не захотел. Привычно оборал мать – какого рожна делала в моем телефоне? – и ушел в вечерние сумерки. А Ирка, ошеломленная узнанным, стала звонить Вовчику: выходило, что извиняться придется ей… – Я была не права, – тихо произнесла жена. – Я это всегда знал, – спокойно ответил Володя. – И я все осознала! – Очень хорошо: осознала – живи теперь с чувством осознания!… И это – все? Разве только это должен был сказать муж? Столько месяцев даже не перезванивались, а он, видите ли… И, заметьте, никаких ласковых слов! Как так? Но нужно было кому-то начинать… – Ты когда вернешься? – через силу спросила Ирка: женщине очень не хотелось показывать, как ей плохо живется без любимого мужа. А оказалось, что ей – очень плохо. Володя немного помолчал, а потом, не меняя тона, произнес: – Знаешь, я тут подумал и решил, что больше не вернусь. И это прозвучало удивительно буднично – без эмоций и как давно решенное: видимо, муж все тщательно обдумал. – Как это – не вернешься? – оторопела Ирка. – Да очень просто: оказалось, что мне тут – очень хорошо! – А с нами – что? – упавшим голосом поинтересовалась жена: все заворачивало куда-то не туда. А это не входило в ее планы. – А с вами было плохо! Что ты, что твой сыночек! – Но это же и твой сыночек! – попыталась воззвать к разуму мужа Ирина Максимовна. – Я уже в этом сильно сомневаюсь! Вот оно даже как! – похолодела женщина. Теперь он ее подозревает в измене! Ну, что, один – один! Она даже это готова проглотить, только бы ее Вовчик вернулся. А вслух сказала: – Сомневаешься – сдай тест ДНК! – Сдались вы мне – еще деньги на вас тратить! Да и не интересно мне это: сын – не сын, какая разница! Я решил подавать на развод! – В смысле – на развод? – В прямом: оказалось, что существует другая жизнь! Да, без ежедневного нытья, выцыганивания денег, придирок и выходок и хамства твоего любимого сынули. И я подумал: чего это я должен напрягаться? Почему я, еще не старый мужчина, все время пляшу под чужую дудку? И почему никто не считается с моими желаниями? На рыбалку – только через твой труп! Так не делай, сюда не ходи: а то снег башка попадет! Надоело, честное слово! Поэтому, живи вдвоем со своим любимым сыночком, которого ты избаловала. – Так с ним уже не справляюсь, – тихо сказала Ира. – А я больше даже не хочу пытаться это сделать! Тормозов у парня нет, ума, видимо, тоже. Поэтому, пусть живет, как хочет! – Почему нет ума? – попыталась слабо протестовать мама в защиту своего чада. – Да потому что его ума хватает только на то, чтобы презервативы тырить: дальше этого смекалка сынули не распространяется. Удивительно, как ты этого не замечала. Я-то сразу понял, кто на даче отирался! Володя немного помолчал, а потом добавил: – Ну, все – у меня скоро футбол, полуфинал. Хоть в кои-то веки посмотрю спокойно – никто не будет под ухом ныть и придумывать поводы оторвать меня от телевизора! Да, алименты платить буду! И отключился. Алименты? Это же всего – четверть зарплаты мужа! Бывшего мужа… А остальное? Там же – денжищ! Зачем ему столько? Раньше-то все шло в общий котел. А потом все деньги находились в руках жены: она же была этой самой шеей. Да, а как вы хотели? И попробуй, отними! Кажется, существует вкусная шоколадная конфетка с таким названием! А теперь, получается, ее хотят лишить этой конфетки, значительно уменьшив содержание. Ведь все алименты будут уходить исключительно на молодой организм Славки с его растущими потребностями. А ей – как в пословице: вот тебе кукиш – что хочешь, то и купишь! И придется жить только на свою зарплату, которую женщина раньше тратила на себя: шопинг, маникюры-педикюры и посидеть с подружками в кафе… Вот и хана денежкам! Да и сколько их, тех денежек-то? По товару и плата: а зарабатывала Ирина Максимовна немного… Ну, уж, нетушки: не удастся тебе так просто от нас отделаться, дорогой! Мы еще поборемся! И в выходной день – чтобы все уж точно оказались дома! – Ирина Максимовна поехала к свекрам: да, взывать к совести – к Вовкиной и вашей! Готовьтесь, мама с папой! Дескать, ваш сын хочет разрушить нашу дружную семью! И все – из-за каких-то глупых обид! Как дитя малое, честное слово! Вовчика дома не оказалось: он уехал на рыбалку. Да, на ту которая раньше была только через ее труп. Дорвался… Свекры встретили ее внешне приветливо, но холодно: без этих самых реверансов, чмоки-чмоки и «ах, какая ты сегодня красивая, Ирочка!», как раньше. Сели за чаем на кухне. И невестка начала «влиять» на маму с папой, чтобы помогли вернуть сына в семью. Но те неожиданно оказали стойкое сопротивление. – Это же глу..пость – обижаться на такую мелочь! – Но ты же первая начала, Ирочка! И если это – мелочь, зачем было придавать ей такое значение? – А что я должна была подумать? Ключи-то были только у Вовчика! – Думать ты можешь что угодно! А вот вести себя так категорично – я не собираюсь жить с изменником! – не стоило. Ведь Володя даже клялся тебе, что это – не он! А ты ему не поверила и даже больше: унизила своим недоверием и подозрениями! И чего же ты теперь хочешь? – Хочу, чтобы он вернулся и все было, как раньше. – Да уже не будет, как раньше, Ира! Ведь в воды одной реки… Да знала она про эти воды… Но почему родители с такой легкостью пошли навстречу сыну, который захотел в одну минуту перечеркнуть шестнадцать лет их брака? – А кому мы должны идти навстречу? Тебе? Это ты не по адресу, девонька, пришла: мы всегда будем поддерживать только Володю. А ты ищи поддержки у своих: они-то точно будут на твоей стороне. Еще чаю? Но и свои, к которым она отправилась сразу же после свекров, оказались не на ее стороне: а ей так хотелось одобрения и поддержки… – Ну, и ..ура! – коротко произнесла мама в ответ на заявление Иры о разводе, думая, что это она – инициатор всей этой бракоразводной канители. – Зачем тебе это надо? Отличный же мужик! Кому ты нужна будешь со своим характером? И все. Ну, и куда ей теперь? И женщина медленно пошла домой, а там поделилась совершенно оглушительной новостью с собиравшимся на очередные гульки принаряженным сынком. Но у Славки, к тому времени начавшего активную “взрослую” жизнь с ее восхитительными ощущениями, все отодвинулось даже не на задний план, а за линию горизонта: ну, ушел папочка, и ушел! – А все – из-за твоей распущенности! – пыталась переложить ответственность за уход отца на сына мама. – С чего это – из-за моей? – совершенно искренне изумился Славка. – Так ты же ездил на дачу с де..ками! А я подумала на него! – Не с де…ками, а с любимой девушкой. А ты бы думала не так интенсивно, мамочка! Слышал я тогда ваш разговор, как ты на отца нападала. Видимо, по себе судишь… Да, прав был Вовка-то: с этим уже было не справиться… По р…же, что ли, ему съездить? Непедагогично. Да и сдачи можно огрести… – Что ты себе позволяешь? На что намекаешь? – Ой, ладно: только мне не устраивай этих душещипательных сцен! Я – не отец и слушать эти твои измышления не намерен – у меня есть дела поважнее! – Де..вок щупать? – Да, хотя бы де..вок: это гораздо приятнее! И не только щупать, мамочка! Да ты, я думаю, уже в курсе! Ну, вот, что с ним теперь делать? Если бы был Вовчик, он, хотя бы, мог навести порядок: отца-то Славка побаивался. А ее уже просто ни во что не ставил… И сын ушел – на этот раз, навстречу новой, простиравшейся перед ним счастливой жизни: в четырнадцать лет каждый день – счастье… Но, ведь, и у нее в тридцать шесть тоже было счастье. И все в одночасье разрушилось. Может, действительно, она была не права? Нужно было смолчать и сделать вид, что ничего не произошло? И не пойман – не вор! А Вовчика поймать так и не удалось… А теперь и не удастся: ищи ветра в поле! Да и не виноват он вовсе оказался… Ну, пусть даже изменил! Но – один раз за шестнадцать лет! Вон, остальные, постоянно этим занимаются! И большинство жен глотает. А она сразу «взбухла». Эх, Ирка, Ирка! Нет в тебе ни ума, ни хитрости, – как говорила старенькая мудрая бабушка. А удачливый рыболов Володя, вытягивая очередную мелочь, был абсолютно счастлив. Получалось, что в их ситуации, все-таки, двое обрели счастье. И лишь одна Ирка осталась неохваченной: может, у феи кончился срок действия фейной палочки? Ну, ничего! Вот сейчас муж – или уже не муж? – вернется с рыбалки, и она опять ему позвонит! Да, чему бы грабли не учили, а сердце верит в чудеса… А иначе просто не выжить! Согласны?

Я влюбился в этот салат «Дружба»! Его приготовление занимает всего 10 минут, а вкус просто потрясающий, при этом стоимость салата очень низкая. Для приготовления салата вам понадобятся: 🔸3 яйца; 🔸1 варёная морковь; 🔸1 банка консервированной фасоли; 🔸1 плавленый сыр; 🔸2 столовые ложки майонеза; 🔸2 зубчика чеснока; 🔸соль и чёрный перец по вкусу. #салат #рецептсалата #рецепты #вкусно #чтоприготовить #кулинария #еда

Берегите друг друга! 😍