Предыдущая публикация
‒ Вот, Игорь Иванович, задание выполнил!
‒ Молодец? Протез примерял?
‒ Чего толку-то от такой примерки: надеть да снять. Вот приеду домой, там в спокойной обстановке разберусь.
‒ Знаешь, что тебя, скорее всего, признают негодным к службе?
‒ Догадываюсь и особенно не огорчаюсь.
‒ Семья есть?
‒ Жена, двое девчонок.
‒ Вот и прекрасно. Скоро поедешь к ним. Свои дальнейшие действия знаешь? Напомню: получив на руки заключение военно-врачебной комиссии, посылаешь копию, заверенную у нотариуса, ‒ оригинал всегда береги при себе, ‒ и рапорт на увольнение заказным письмом в свою воинскую часть, там создаётся приказ о твоём исключении из воинской части, то есть о том, что ты уволен со службы. По окончании больничного листа обращаешься в поликлинику по месту жительства либо для продления больничного, либо для прохождения медико-социальной экспертизы по установлению инвалидности. Потом утрясаешь свои дела с правосудием, чтобы закрыли твоё начатое дело, которое дожидается тебя для выяснения отношений в суде. Кажется, так. Попутно осваиваешь протез. Что ещё? В общем, побегать по чиновникам да врачам предстоит вволю. Это и к лучшему ‒ не будешь засиживаться, и всё это время тренируй культю, а то она закоченеет, потом замучаешься с ней. Со своей стороны, как хирург, могу сказать, что лечение ты получил правильное, раны от осколков и культя зарубцевались, швы сняты. Так что долечивайся, дорогой Семён Иванович, приходи в себя и постарайся скорее найти свою дорогу в этой жизни, не поддавайся унынию. Сегодня соберётся комиссия, а завтра тебя после обеда могут выписать. Сам-то доберёшься до дома?
‒ Отца попрошу. Приедет на машине. Заберёт. Только вот к завтрашнему дню он вряд ли успеет: тысяча километров всё-таки.
‒ Где он живёт?
‒ В Сарматовской области.
‒ Далеко. Давай-ка тогда назначим выписку на послезавтра
‒ Так даже лучше будет. Он хотя привычный, всю жизнь за баранкой, но и годы у него немолодые.
‒ Тогда оповести его.
‒ Оповещу сейчас. Спасибо, Игорь Иванович! Всегда буду помнить вас!
Прибылой ушёл, а капитан Игорь Колосов посмотрел ему вслед, подумал: «Сколько ещё таких Семёнов да Иванов пройдёт через мои руки. И никому ведь не объяснишь и не расскажешь, что вместе с бойцами, которым отдаёшь частицу своей жизни, с каждым из них переживаешь его судьбу, и очень при этом хотелось бы, чтобы она у них сложилась правильной и, по возможности, счастливой».
С какой же радостью позвонил Семён отцу из коридора, с каким же перехватывающим дыханием нетерпением ожидал услышать его голос. И вот он отозвался.
‒ Здравствуй, пап!
‒ Привет, Сёмка! Какие новости?
‒ Хорошие. Меня послезавтра выписывают, и что делать, не знаю: либо самому добираться, либо тебя просить, чтобы встретил и довёз до дома. Выбирай. Приму любой ответ.
‒ Чего ты мне голову-то морочишь. К какому часу надо прибыть?
‒ Примерно к обеду.
‒ Хорошо. Сегодня же напишу заявление на два дня отгула, и послезавтра, как штык, буду у тебя. Адрес знаешь? Диктуй.
Продиктовал Семён адрес больницы, заранее написанный на бумажке, и попытался объяснить, как проехать, но Иван Семёнович успокоил:
‒ Не переживай. В машине навигатор есть, если вдруг он у вас там не будет работать, тогда спрошу дорогу.
Поговорив с отцом, Семён позвонил жене Ольге, сказал о намечающейся выписке.
‒ Правда? Не верю своим ушам!
‒ Правда, правда… Сейчас говорил с отцом, он послезавтра приедет за мной.
‒ Я бы с ним поехала, но не с кем Анютку оставить.
‒ Не выдумывай. Путь не близкий. Отца, конечно, жалко, но и мне таскаться с протезом ‒ не лучший вариант.
‒ А ты разве в руках его понесёшь?
‒ Оль, не будь наивной. К нему ещё привыкать и привыкать. А пока на костыликах, да и то не спеша. Поняла?
‒ А я думала…
‒ Что ты думала ‒ забудь. Теперь у меня новая жизнь начинается. Так что если послезавтра выедем, то прибудем к концу следующего дня.
‒ Ой, как долго тебя ещё ждать?!
‒ «Жди, и я вернусь, только очень жди…». Помнишь стихи такие есть? Осталась сущая ерунда.
‒ Приезжай скорее. Буду очень-очень ждать! Целую тебя!
«Поцеловав» её заочно в ответ, он оставался в коридоре, пытаясь осмыслить свалившиеся новости. Они были ожидаемы, но всё равно встряхнули душу, заставили думать по-иному, словно, то, чего он так долго ждал, свершилось. И уже предчувствовал, что оставшиеся двое судок до выписки покажутся бесконечно долгими. Надо бы чем-нибудь заняться, но чем займёшься, когда в палате все заняты своими делами, хотя какие это дела: кто в потолок уставился, кто к стене отвернулся, кто звонит каждые пять минут. И ведь никого не упрекнёшь, не влезешь в душу.
На следующий день, когда он уже знал от капитана Колосова, что комиссия завершилась, и что он признан не годным к воинской службе ни в каких её проявлениях. Осталось получить на руки документы и тогда дембель!
‒ А можно сегодня забрать одежду, обувь, чтобы не оставлять это дело на завтра?
‒ Наверное, можно… ‒ я как-то этим вопросом и не интересовался. ‒ Спросите у сестры-хозяйки.
Прибылой нашёл её, спросил. Она спросила в ответ:
‒ Не терпится домой? Понять можно. На какой день назначена выписка?
‒ На завтра.
‒ Вот завтра и приходи с утра. Сразу на складе переоденешься и в путь-дорогу!
‒ Как скажите, извините… ‒ Не стал что-то доказывать Прибылой, если нет особенной разницы, когда получить одежду: сегодня или завтра. Голышом всё равно не выпустят.
Он позвонил отцу, сказал, что документы после комиссии готовы, завтра их получит.
‒ Вот и хорошо, ‒ отозвался Иван Семёнович. ‒ Сегодня в ночь выйду и вперёд.
‒ Ты хотя бы не гони. Дорога дальняя. Мало ли что.
‒ Дорога какая есть: известная. От Сарматова на Камышин, от него на Волгоград, потом правый поворот на Каменск-Шахтинский, а там Луганск с Донецком рукой подать. Так что не переживай!
Как же маялся Семён остатки дня и не спал почти всю ночь, лишь только под утро, как показалось, задремал. А утром, как позавтракал, ‒ скорее к сестре-хозяйке.
‒ А, прибежал. Не терпится. Говори фамилию.
Семён назвал. Она пошла вдоль стеллажей, нашла нужный пакет, отдала Прибылому.
‒ Есть возможность получить новую куртку.
‒ Не, возьму свою. Дорога́ она мне. Это куртка погибшего товарища-земляка ‒ вот его надпись: «Козодой». Хочу его родителям передать как память. Вы, вижу, постирали её!
‒ А как же. С фронта такие мазурики поступают, что страшно смотреть. А вот берцев тебе новых нет.
‒ На мне вообще-то сапоги резиновые были.
‒ Где же теперь их искать. Да тебе и нужен-то, гляжу, один. Обойдёшься. Вон крем у двери на полке ‒ почисть его и будет как новый. Далее. Шапочка есть? Вижу, есть. Перчатки? Нет, и ничем помочь не могу. Да, вот тебе штаны новые по случаю выписки. А больничное снимай и в тот угол бросай.
Переоделся Семён, пустую штанину подвязать нечем.
‒ Под ремень её заправь, и будешь молодец.
Прибылой послушно исполнял команды и радовался искреннему отношению медсестры, материнские интонации слышались в нём. «Чего бы делали в госпиталях и больницах такие, как я, и сколько здешние женщины отдают своего тепла и заботы бойцам? Ни счесть, и ни в каких книгах не описать!»
Выйдя из комнаты-склада, он отправился искать капитана Колосова ‒ не терпелось побыстрее забрать документы.
‒ Вы к кому? ‒ спросила нянечка, протиравшая шваброй пол.
‒ К Колосову за документами.
‒ Он на операцию. Иди в канцелярию. Там выдадут.
Пошёл, получил, сразу позвонил отцу:
‒ Ты где?
‒ Луганск проехал, скоро Донецк будет.
‒ Вот и хорошо. Я освободился, буду ждать на первом этаже, в вестибюле.
‒ Принято!
Зашёл Семён попрощаться с однопалатниками, а на кровати протез лежит, о котором он в суете забыл.
‒ А мы думали, без него уехал, ‒ сказал позавчерашний новичок, у которого так и не успел узнать хотя бы имя.
‒ Если бы не вы, так и уехал бы… Мужики, желаю выздоровления! Всё будет хорошо. Победа будет за нами!
Попрощался со всеми, кивнул на прощание и спустился на первый этаж. Сел в пустующее кресло так, чтобы был виден двор. Вроде бы и недолго дожидался, глядь, знакомая «Приора» подъехала, и отец из-за руля выбрался. Вот он вошёл в вестибюль, огляделся и, увидев сына, раскинул руки навстречу поднявшегося Семёну:
‒ Ну, здравствуй, дорогой мой человек! ‒ сказал с придыханием, заглядывая в глаза. ‒ Вот мы и встретились. Вещи есть?
‒ Только нога запасная. Рюкзак был, да где-то потерялся на передовой.
Иван Семёнович взял протез, сын разобрал костыли и оба потихоньку пошли к выходу.
***
Через полчаса они выбрались из Донецка на простор полей и перекрестье лесополос. Погода была относительно тёплой, и Семён попросил отца:
‒ Пап, остановись!
Семён выбрался из машины, опёрся на костыли, прислушался.
‒ Ты чего? ‒ удивился Иван Семёнович.
‒ Тихо-то как! Красота-то какая!
‒ Что есть, то есть.
‒ Полтора месяца я бегал и ползал по этой красоте, а ничего не замечал. А теперь вот она, красота, смотри на неё и радуйся!
Вскоре они поехали далее, и не могли наговориться. Говорили обо всём по порядку. Когда дошла очередь спросить о ранении, Иван Семёнович спросил:
‒ И руке досталось? Рукав-то, вижу, покоцанный?
‒ И ноге перепало, и плечом несколько осколков словил.
‒ Не могли поприличнее одёжку выдать?
‒ Давали. Отказался. Эта куртка погибшего в первом бою на моих глазах земляка. Алексеем его звали. Хочу его родителей разыскать и передать её им.
Каким образом досталась, Семён не стал объяснять. Не всё ли равно теперь.
‒ А что, хорошее дело. Хоть какая-то память.
Семён смотрел на постаревшего отца, проведшего ночь за рулём, и стало жалко его.
‒ Прости, пап, что дёрнул тебя. Больше и некого попросить.
‒ И правильно сделал! С такой мантулой, ‒ кивнул на лежавший на заднем сиденье протез, ‒ только на машине и надо. Пробовал ходить?
‒ Не успел. Да и всё равно с первого раза ничего не получилось бы.
‒ Мне это известно. Уж на что прошлый раз ранение было несравнимое с нынешним, а и то несколько месяцев на пятке ходил. Ну, ничего, освоим и этот механизм. Он ведь пока временный. Через полгода обещали новый подогнать, более качественный, но и такой не поможет, если ногу к теперешнему не приучишь. А приучать придётся.
Они на какое-то время замолчали, а потом Семён спросил:
‒ Пап, удалось хотя бы немного поспать? А то у тебя видок ещё тот!
‒ Часок прикорнул под Волгоградом.
‒ Что это ‒ часок. Надо полноценно поспать! После Луганска границу проедем, на ближайшей платной стоянке притормозим, перекусим и снимем номер, чтобы поспать до утра.
‒ Так ведь тебе не терпится жену увидеть, дочек.
‒ Не столько ждал. Ещё немного подожду. И они подождут. Зато поедем засветло, к вечеру как раз домой прибудем.
‒ Могли бы и сегодня ночью добраться.
‒ Ага, приедем в четыре утра, всех переполошим, а это нам надо?
‒ Ладно, сын, уговорил. Поспать, действительно, не мешает.
Пока добрались до Белой Калитвы, стемнело, они перекусили, сняли номер. Иван Семёнович сразу заснул, а сын его ещё долго ворочался, представляя завтрашнюю встречу, прежде чем окончательно сморился.
***
Проснулись с другим настроением, хотя и затемно, но рассветает в эту пору поздно, так что и выспаться успели и даже перекусили в кафе. На дорогу запаслись едой, водой, чтобы до Сарматова более нигде не останавливаться, ну, если только на заправках. В Сарматове, где к этому дню выпал снег, они накупили еды, бутылочку коньяка взяли, детям сладостей. Предупреждённая Ольга должна была приготовить обед. Так что всё чин чином.
И вот они остановились у дома. Иван Семёнович нагрузился пакетами, взял под мышку протез, и Семён выбрался, достал ключи. Вошли в подъезд, вызвали и дождались лифта, а из него вышли ‒ Ольга встречает, кинулась в объятия. Иван Семёнович вошёл в квартиру, молодёжь следом, а из большой комнаты выглядывает Анечка, не знает на кого смотреть от растерянности. Наконец, все вошли, малышка узнала отца, подошла к нему и смотрит снизу вверх, на ручки просится. Отложив костыли, взял её на руки Семён, прислонившись к косяку, не хотел, но пустил слезу, смахнул её, поцеловал дочку и аккуратно поставил на пол. Из своей комнаты показался Женька ‒ сын Ольги, подошёл, поздоровался с дедом, с Семёном, вперился взглядом в его заправленную под ремень штанину. Помолчал.
‒ Раздевайтесь, мойте руки и к столу. Всё давно вас ждёт, ‒ пригласила разрумянившаяся Ольга.
Иван Семёнович замялся:
‒ Я, пожалуй, поеду.
‒ Пап, перестань. Сейчас сядем, хлопнем по рюмашке, покушаем. Завтра же суббота. Жди, когда ещё увидимся, ‒ загородил дорогу Семён.
‒ Чему быть, того не миновать! ‒ махнул рукой Иван Семёнович и отправился мыть руки.
Вместе поужинали, выпили немного, раскраснелись.
‒ Месяца три зелье в рот не брал, и вот сподобился! ‒ пошутил Семён.
Он только-только приходил в себя от встречи, глядел на домашних радостными и удивлёнными глазами, словно не верил, что вновь они рядом. Резанула мысль: «А мог бы и никогда не увидеть!» Но он прогнал её от себя.
Захотелось от души поговорить с отцом о том, о чём всю дорогу пытался поговорить, но не знал как начать разговор. Ведь после случая с Терентьевским они так и ни разу не объяснились, вернее, он не объяснился, не покаялся в содеянном перед отцом и матерью, чем навлёк на них горе горькое, оказавшись в следственном изоляторе. И вот теперь, когда выпили по рюмке, а Ольга отправилась купать дочку, Семён сказал отцу:
‒ Пап, всю дорогу не поднимал эту тему, а сейчас пришло время попросить у тебя и мамы прощения за доставленные вам страдания.
‒ Ты о чём?
‒ О том, из-за чего попал на фронт.
‒ Теперь чего об этом страдать, когда дело сделано. Значит, не мог поступить иначе. Разве мы с матерью когда-нибудь укорили, отвернулись от тебя?
‒ А надо бы послать куда подальше…
‒ Не говорит так. Ты сам отец. Вот дочки вырастут и, не дай Бог, попадут в какой-нибудь переплёт. Ты что, отвернёшься?
‒ Нет, конечно.
‒ Вот то-то и оно. И, будь добр, никогда более не поднимай эту тему. Знай, пока мы живы, всегда поможем тебе и твоей семье. Но вы уж и о нас, стариках, не забывайте.
Семён подсел к отцу на диван, обнял его и ничего не мог сказать от душивших слёз. Лишь глубоко вздохнул.
‒ Ладно, не вздыхай. Наливай ещё по одной. И будем квиты! ‒ и шутливо потрепал сына по шее Иван Семёнович.
Они выпили, закусили, а тут и Ольга появилась с закутанной в полотенце Анюткой:
‒ Нарушаете режим, господа хорошие!
‒ Ладно, Оль, сегодня можно, ‒ отмахнулся Иван Семёнович. ‒ Сегодня сам Бог велел!
‒ Ну, если только сегодня.
Когда собирались укладываться спать, Семён попросил жену:
‒ Помоги мне в ванной, а то забраться в неё заберусь, а боюсь, что не выберусь.
Неожиданно она отказалась, зашептала:
‒ Попроси отца. Женька же здесь.
Его кольнули её слова. Ведь, действительно, они никогда ничего подобного при её сыне не позволяли, а тут барин явился: помоги ему, спинку потри и всё такое прочее. Решил, что и отца нагружать просьбой не будет. И правильно сделал. Сам пошёл в ванную, сам забрался в неё, побарахтался и выбрался. Очень даже удачно получилось. После и Иван Семёнович сподобился, побывал под душем. Ему постелили в комнате внука. Ощупывая надувной матрас на полу, он пошутил:
‒ Как барин буду дрыхнуть, но сперва надо Вере Алексеевне доложить, что добрались без приключения и укладываемся спать. Мол, завтра жди! ‒ Она, видимо, что-то ему сказала, а он отговорился: ‒ Ладно. Завтра помаракуем… Сын, тебя к телефону требует.
‒ Да, мам! ‒ взял он трубку.
‒ Что же ты забыл обо мне. Благополучно доехали? ‒ спросила она с укоризной в голосе.
‒ Дома, уже. Ужинаем. Собирался попозже позвонить.
‒ Всё нормально у вас?
‒ Да, мам!
‒ Ну, тогда отдыхайте.
Все недавние дни, пока Семён собирался выписываться из больницы, он без конца представлял встречу с Ольгой: как приедет, обнимется с ней, расцелуется, а после ужина, когда они уложат Анечку спать, наступит тот долгожданный момент, о котором он даже и мечтать перестал. И вот он наступил, когда все успокоились, разошлись по местам, и Ольга разобрала постель. Но прежде предстояло уложить разыгравшуюся Анечку, и она, как назло, вертелась и вертелась в кроватке. А когда наконец-то угомонилась и ровно задышала, Ольга скользнула к нему и, откинувшись на подушке, прошептала:
‒ Я твоя…
‒ А я твой…
И более ни о чём они не говорили.
И не было в этом момент силы, какая могла бы удержать и помешать им.
***
На следующий воскресный день Семён вспомнил о Лёше Козодое. Надо бы передать куртку родственникам, но как их найти ‒ вопрос? Справочных в городе нет, съездить в военкомат и там спросить? Наверняка у них есть списки погибших. «Но там поинтересуются, кто я такой, с какой целью разыскиваю, то да сё ‒ вполне могут послать куда подальше», ‒ думал Прибылой. И вспомнил, что ещё на полигоне записывал номер его телефона. Сейчас взял телефон, нашёл слово «Козодой» и остановил себя: «Кому я позвоню, что скажу? Может, с его телефона все номера давно удалили, и кто-то пользуются телефоном по своему усмотрению, если вообще его передали с фронта ‒ всякое ведь бывает, ‒ замялся он и сразу же подстегнул себя: ‒ А что я потеряю, если позвоню на его номер? Ведь бывает, что родственники подолгу хранят телефоны умерших и погибших, в надежде, что кто-то позвонит и скажет что-то новое об ушедшем родственнике», ‒ резонно предположил он и сделал вызов на номер Алексея Козодоя. С первого раза не ответили. Минут через десять повторил. И… телефон взяли, сдержанно откликнулись:
‒ Слушаю вас…
‒ Здравствуйте! Меня зовут Семён Прибылой. Я недавно прибыл с фронта, где служил вместе с погибшим Алексеем Козодоем. Я не ошибся адресом?
‒ Слушаю вас. Чего вы хотите?
‒ Вы кем доводитесь Алексею?
‒ Его отец.
‒ Так получилось, что я приехал с фронта в куртке Алексея, в которой он погиб. Взял её по случаю, чтобы передать её вам, как родителю. Думаю, это память для вас.
‒ С чего вы решили, что такая память нужна нашей семье? Если человек, пусть и сын, погиб по собственной дури, если он ославил отца на весь университет, если меня изгнали из всех комиссий, как я должен относиться к вашему сообщению? Решили, если уж оно не осчастливит меня, то по крайней мере обрадует? Так, что ли? Не нужны мне такие «подарки», оставьте их себе на память. Вам они, вероятно, более подходят по статусу…
Семён понял, что тот, с кем он говорил, мог делать намёки, бесконечно истекать желчью, будто ему доставляло удовольствие унижать память о погибшем сыне. Он слушал-слушал его и не выдержал, крикнул в трубку:
‒ Заткнись! [Бранное слово] ты, а не отец! ‒ и отключил телефон.
‒ С кем это ты? ‒ спросила Ольга, услышав резкие слова Семёна.
‒ Нашёлся один [грубое слово] в нашем городе. Говорил с отцом погибшего парня, в куртке которого приехал. Собрался отдать её его отцу, а он, скотина, отказался принять.
‒ Ну, ладно, успокойся. Всякие люди бывают.
‒ Как быть спокойным, если рядом такой [грубое слово] ползает. А ещё афганец, уму-разуму сына учил, а сам оказался последним негодяем. И таких полно среди нас.
‒ Полежи, успокойся. У каждого человека своя жизнь.
Хотел Семён жене что-нибудь сказануть, но сдержался, подумал: «Она-то при чём?! Мне что, и на неё «собак» спустить? Даже если заслужила, никогда этого не сделал бы». Он, наверное, полчаса лежал, закрыв глаза, не обращая внимания на дочку, а потом поднялся, понимая, что бесконечно страдать и злиться на кого-то невозможно, надо что-то дальше делать. А что делать, если голова забита не тем, чем хотелось бы. «А поеду-ка я съезжу в гараж, тачку проверю, а то почти три месяца не заводил!» Вызвал такси, начал собираться.
‒ Ты куда? ‒ переполошилась Ольга. ‒ Я с тобой!
‒ А гараж наведаюсь. И на кого Аню оставишь? Так что это моё дело, мужское.
‒ Тогда поаккуратнее будь. Не спеши.
‒ Куда мне спешить.
Он надел куртку Козодоя, действительно осторожно вышел из квартиры, спустился на лифте на первый этаж, а такси уж у подъезда стоит. Увидев его с костылями, пожилой водитель вышел, помог открыть двери, уложить костыли на заднее сиденье, помог усесться, когда поехали, сказал:
‒ Пока ехал к вам, хотел ругаться. Дом-то буржуйский. Совсем они обнаглели. Из-за пяти минут машину дёргают. А, вижу, ты не относишься к буржуйскому племени. Их ни за какие деньги не заманишь на фронт. Когда прибыл? ‒ сердобольно спросил водитель.
‒ На днях. Вот решил машину завести. Два месяца с лишним не ездил, ‒ тепло, как на голос старого друга, отозвался Семён, подумал: «Вот бывают же люди! Чужой человек, а в одну секунду своим стал!»
Таксист помог выбраться, и, пожав руку, уехал, а Прибылой не спеша, следя за каждым шагом, аккуратно переставлял костыли, открыл ворота гаража, закрепил их, подложив кирпичи, и аккуратно уселся за руль. По хорошему-то, надо было заглянуть под капот, проверить технологические жидкости, но на костылях не вот попрыгаешь вокруг машины. Решил сразу завести, будь что будет: либо заведётся, либо потом придётся заряжать аккумулятор. Завелась! Со второго «тычка». Он выгнал ВМW из гаража, чтобы не дышать выхлопными газами, и постепенно мотор прогрелся, и он решил немного прокатиться. А почему бы и нет. Выехал из гаражей, на прилегающей улице разогнался, проехал в её конец, и машина мощно и резво бежала, наполняя радостью душу. Да и как не радоваться, когда он живой, едет на хорошей машине, не разучился управлять ею. Разве этого мало?! Пожалел, что не взял с собой Женьку, он хотя и не родной, но для него давно самый лучший мальчишка на свете. Ему бы это было в радость. Подумав так, позвонил Ольге, спросил:
‒ Сын не спит?
‒ Давно уж за компом сидит.
‒ Скажи ему: если есть желание, пусть выходит ‒ прокачу его! Я у подъезда.
Женька вылетел через пять минут: рот до ушей и куртку застегнуть не успел:
‒ Дядя Семён, звал?
‒ Конечно. Садись, прокачу.
Долго они не катались, но кружок небольшой по городу сделали, а когда завернули к гаражам, Женька вздохнул:
‒ Классно. Так весь день катался бы.
‒ Успеешь, накатаешься ещё. Вот вырастешь, права получишь ‒ и вперёд!
У гаража их встретил сосед Петрович в старом армейском полушубке, возившийся с «Жигулями».
‒ Это ты, Семён?! ‒ удивился он. ‒ А я пришёл, ворота твоего гаража открыты, машины нет ‒ самое плохое подумал, не приведи Господь. Ведь говорили всякое, что, мол, ты уехал на СВО?
‒ Вернулся. Повоевал, хватит.
‒ Это кто же с тобой?
‒ Сын, ‒ ответил Семён и посмотрел на Женку, моргнул ему, а тот сдержанно улыбнулся.
‒ Это хорошо. Как «тачка», завелась?
‒ А куда она денется. Вот проехались немного, аккумулятор подзарядили, теперь до следующего раза.
Высадив Женьку, Семён достал из машины костыли, отдал ему, а сам загнал машину в гараж. Когда вышел, сосед удивился:
‒ Да-а… Неплохо ты съездил на Донбасс.
‒ Уж как получилось, Петрович.
‒ Не горюй. Главное ‒ живым вернулся, а это дорогого стоит.
Когда Семён закрыл гараж, сосед спросил:
‒ А как же ты домой-то добираться будешь?
‒ Сюда на такси ехал.
‒ Никакого такси. Сейчас фильтр поставлю и подкину вас. Чего на такси деньги швырять.
Подвёз, у подъезда расстались в настроении, пожав друг другу руку. Уже в лифте Семён посмотрел на Женьку, которого сегодня впервые назвал сыном, моргнул ему и улыбнулся:
‒ Не дрейфь, Женёк. Прорвёмся!
Тот улыбнулся в ответ.
Радостно сделалось: и от помощи вечно небритого Петровича, и от Женькиной улыбки, и от сегодняшнего чистого морозного воздуха ‒ от всего. «Живи, Прибылой, и радуйся!» ‒ подумал Семён и потрепал Женьку за плечо:
‒ И это только начало, Женёк!
Главы из второй книги романа «Дыхание Донбасса»
Следующая публикация
Нет комментариев