Предыдущая публикация
Может ли дикий зверь поверить своему заклятому врагу — человеку, если тот превратил его жизнь в ад?
История основана на реальных событиях, происшедших в 1974 году.
В сибирских деревнях принято навеличивать друг друга — называть по имени и отчеству. Забавно, когда так обращаются к пареньку лет семнадцати. Или того пуще — к опустившемуся селянину, развалившемуся на крыльце сельпо. Но, как говорится, из любого правила всегда есть исключения...
Федюня родился на юге Хабаровского края и никогда не задумывался о том, что можно куда-то уехать за лучшей долей. Так и жил в своей деревне, не бедной, даже развивающейся за счет добычи зверя да народившегося недавно лесного промысла, когда начали размашисто, начисто оголять ближние сопки.
Техника уж не по одному бревешку тянула к поселку, а целыми охапками. Будто старалась быстрее извести тайгу, перемалывая гусеницами молодой подрост и нарушая все ключики да ручейки. Федюня уже в школу бегал, когда леспромхоз открыли. Рос он не бедовым, и не тихоней, к соседям относился уважительно.
А вот не дали ему отчества. Может, оттого что отца у парнишки никогда не было. Теперь уж четвертый десяток разменял, у самого двое пацанов поднимаются. Давно уже стали звать Федором. Да и ладно. Жить можно.
Скандалов он ни с кем не водил, зла ни на кого не держал. Радовался жизни, мир узнавал с широко открытыми глазами.Еще он с дедом грибы да ягоды таскал на сдачу государству, папоротник по весне собирал. Хороший заработок был. По три раза за день полные мешки пучками уложенного папоротника вытаскивал на заготовительный пункт. Денежки сразу платили. Радостно. А еще пуще радость была, когда мать, принимая от него вечером заработок, всплескивала руками, словно птица крыльями, и ну его обнимать да целовать.— Работник ты мой! Золото ты мое! Как же ты быстро бегаешь, что столько заработал! Ба-тюш-ки!... Внутри становилось тепло и хотелось еще смотреть, как мамка пересчитывает деньги… Вот с тех пор и причислил себя Федька к промхозу, без которого и жить-то незнамо как.
Особенно сроднился он с хозяйством, когда на каникулы зимние попал к дядьке на участок. Ходил там на лыжах, разводил костер, кипятил в котелке чай, учился обдирать белку — таежное счастье. Именно тогда проснулся в парне азарт к промыслу. Родился охотник.Отслужил Федор в армии и после дембеля дня дома не высидел — вышел на работу с записью в трудовой: принят штатным охотником. Правда, директор вел разговоры о том, что нужно выучиться на егеря, об охране природы, о каких-то мероприятиях, помогающих зверям жить.Но это было так далеко, что парень даже не вникал в эти разговоры. Радостные чувства переполняли его, он так и ходил по поселку с растянутой донельзя улыбкой на лице. Может, потому и девчонки висли на нем гроздьями. И когда перед самой охотой Федор робко объявил матери о том, что они с Любаней решили пожениться, мать лишь мягко улыбнулась, развела руки, как для объятий, и тихо проговорила:— И славно!
Труд штатного охотника не назовешь легким. На участке нет начальника. Сам решай, куда идти, когда и сколько. Час, два или все десять часов надо шагать, чтобы вовремя проверить капканы, пока мыши не постригли ценный мех, чтобы прибежать к собакам, загнавшим наконец-то упорного соболя. В зимовье притаскиваешься, едва передвигая натруженные ноги. А утром чуть свет снова в лес. Федор считался хорошим промысловиком, удалым, надежным. И тайга притягивала к себе молодого мужика все больше...Пришел новый директор, почему-то завел старую песню. Рассказывал, что работа егеря нужная и что не всякий зверь сможет выжить без помощи человека.
— А в чем эта помощь заключается, можно прочитать здесь, — сказал и сунул в руки книгу «Обязанности егеря охотничьего хозяйства».
Соседом по охотничьему участку у Федора был Николай Аверьянович. Гулял Аверьянович в межсезонье, кажется, не пропуская ни одного дня. И все-то у него отговорки были заготовлены на любой день:
— Я в отгулах — гуляем!.. Сегодня отпуск дали — обмываем… Что-то спину пересекло… Мать старуха совсем занедужила, взял по уходу…Но что удивительно, на промысле он не позволял себе даже стопочку. Охотился Николай Аверьянович усердно. Собак хороших держал и путики добрые. Медведя брал каждый год, а то и пару. Правда, один не ходил, берегся. Выследит берлогу или на дупло наткнется и бежит к соседу.— Феденька, выручай! Делов-то на ладошку, а все с мясом будешь. Федору и мясо-то не особо нужно, но соседу не откажешь. Готовились, через день-два выходили к берлоге, страгивали зверя и уверенно, без суеты добывали. Шкуру, жир, желчь и медвежьи лапы Николай Аверьянович выносил сам и по окончании сезона продавал китайцам, которые с удовольствием скупали такой продукт. Да и от пушнины, которую кто-то утаивал, китайские скупщики не отказывались. Платили при этом гораздо больше, чем промхоз.
Как-то, придя к Федору в зимовье, Николай Аверьянович увидел ту самую книгу, про егеря.
— Это чё такое? Ты в егеря, что ли, собрался?
— Пока не собираюсь. Хотя, если честно, мне многое не нравится в твоей работе. У тебя на участке уже кабарожий след не найти, ты же у каждого залома все петлями загородил.
— Ой, кабарогу пожалел! Да кому она нужна? Мясо только на приманку, а струйка, сам понимаешь, хорошие деньги стоит.
— Ты же не только самцов ловишь петлями, а и маток всех подряд вылавливаешь, даже не поднимаешь их.
— А для чего она мне, матушонка-то? Струйки нет, клыков нет. Вот и ставлю там капканчики, где кабарожка задавилась. Соболек ее сам найдет.
— Как же ты не понимаешь, что рубишь сук, на котором мы все сидим?
— Не будь дураком, Федюня, бери все, что можно взять! Вот егерем станешь, тогда приходи, воспитывай. Хе-хе! Вроде и спотыкнулись, набычились в тот раз друг на друга, но удержались от открытой ссоры. Негоже соседям в злобе жить... А тут случилось Федору берлогу найти. К дуплу с собакой подошли без лишнего шума. Лаз был хоть и невысоко, но понятно сразу, что спит белогрудка. Бурые медведи в земле берлогу делают, а эти, гималайские, в дуплах. Деревья выискивают такие, что только диву даешься. По всей Сибири таких деревьев не сыскать, как на юге Хабаровского края. Особенно раздаются вширь тополя Максимовича, названные так в честь ученого, их открывшего. Вот в таких исполинах гималайский медведь и устраивает себе спаленку на зиму. Чтобы определить, в каком месте ствола расположено гнездо, охотники простукивают дерево обухом топора. Если выпугнуть хозяина не получается, ствол прорубают. Там же, в гнезде, стреляют медведя, потом совсем вырубают и вытаскивают. Дупло при этом, как место зимовки, погибает.
Кто из охотников понимает это, тот не занимается такой охотой...Федор потоптался вокруг деревины. Кобель, чуть поскуливая, заглянул в глаза хозяину.
— Пойдем, Кучум! Негодные мы с тобой охотники, не можем решиться на простое и понятное дело — на разбой. Душа не лежит.
Возвращались по пологому водоразделу, который разделял и два участка — Федора и Николая Аверьяновича. Что-то толкнуло охотника, и он решил заскочить к соседу...
Войдя в зимовье, он вдруг боковым зрением увидел что-то желтое. Тигриная шкура!Она висела на длинной жерди мездрой наружу. По ней прыгали, усердно отколупывая мерзлый жир и прирези мяса, жуланчики — таежные синицы. Именно к их помощи прибегают охотники, чтобы обезжирить трофей, не прилагая усилий.Федор мрачно стоял над растянутой шкурой тигра, как над покойником. Все вдруг стало чуждо и гадко. Стащил с гвоздя свою тозовку, накинул на плечо понягу, уже хотел двинуться в обратный путь, но кобель вдруг залаял. Со стороны кедрача выскочили собаки Николая Аверьяновича.
— Здорово, Федя! Здорово, соседушка! Гляжу, ты только подошел. Распологайся! Сейчас махом чайку сгоношим.Он как-то засуетился, выказывая излишнее радушие.
— Ты чего это, Николай Аверьянович, совсем съехал с катушек? Уже за тигров принялся? Не знаешь, какой сейчас настрой на этого зверя? Если будет замечено браконьерство на тигра, промхоз закроют.
Николай Аверьянович вдруг перестал суетиться, аккуратно примостил ружье на стену. Посмотрел на шкуру, перевел взгляд на Федора, набычившегося, словно перед дракой.
— Ты послушай, если интересно. Никто, никакая инспекция меня не изловит ни в жизнь. Где я и где они, егеря твои? Они только по дорогам шастают, пацанов вылавливают с рябчиками да шоферов-лесовозчиков проверяют. А в лес они и шага не сделают. Так что я ничем не рискую. А главное, это же я в целях защиты.
— Ну-ну… Защитник!— А ты не насмехайся. Помнишь переход через ручей, у скалы? Вот там он меня и прижал. Мне бежать-то некуда. Он все равно догонит. Да он бы меня, как мышонка, прибил одной лапой.— В воздух бы пальнул. С двустволкой же таскаешься.
— А ты меня поучи! Я же пацан, первогодок в тайге. Поучи!
Повисла пауза. Рассказано складно, однако как-то не верилось Федору. Человек, он же умнее зверя, должен был найти выход. Аверьяныч потоптался еще, охлопал рукавицами штанины от снега.
— Пошли чай пить!
— Нет, я к себе, —свистнув собаку, Федор пошел, не оглядываясь...Два года с тех пор прошло. Николай Аверьянович уже и «Жигули», купленные на тигриные деньги, утопил в реке. При встрече Федор кивал ему головой, но не останавливался, чтобы поручкаться, как бывало раньше.Собираясь на охоту в этом году, Федор обнаружил вдруг, что Кучум стал стариком. Увидел, как тот тяжело поднимается с лежанки, как трудно делает первые шаги на одеревеневших, словно чужих, ногах. Стал считать, сколько ему лет. Получалось одиннадцать.
Что же теперь делать? Искать в деревне рабочую собаку перед сезоном бесполезно. Расстроился, конечно, но решил оставить все как есть. Не сможет — значит, будем капканить.
С тем и ушел на сезон.
Завозиться в тайгу стало гораздо легче: леспромхозовские выруба подходили уже к самому участку. Правда, и зверька от этих лесовиков становилось все меньше.Кедрачи выпиливали до последнего дерева. А о таких породах, как лиственница, сосна, ель да пихта, и говорить нечего — все под корень.
Еще страшнее, что ведут те промышленники варварский молевой сплав леса по ценнейшим дальневосточным рекам. Вывозят на берега заготовленный лес и сталкивают тракторами в воду.И лес, кувыркаясь, расплываясь по всей реке, забивает протоки, устраивая там гигантские заломы, оседает на отмелях и косах, выбрасывается и застревает на стрелках. А такие тяжелые породы, как лиственница, ясень, просто тонут в омутах, на многие годы вытесняя оттуда рыбу, так как отравляют воду продуктами гниения.
Мысли об этом так заняли охотника, что он не заметил, как трактор доставил его прямо к зимовью.
Сезон, как обычно, начинался с бытовых вопросов. Прибрав привезенные продукты, вытряхнув из матрасовки прошлогоднюю траву, Федор надрал свежей, духмяной, разложил ее на ветерке, чтобы проветрилась. Остаток дня пилил дрова.Сходил на ключ, по-хозяйски обследовал свой старый заездок и понял, что работы еще на день хватит. Хариус уже катился. Надо успеть что-то изловить для себя, хоть флягу засолить. И на приманку на первое время.
Только на четвертый день после заезда Федор, собравшись, двинулся на разведку. За день видели с Кучумом несколько белочек, рябчиков, свежие следы кабанов — семейка была небольшая, но местная. Как настоящие морозы упадут, можно будет мясо добыть.
Федор, хоть и остался в сезон практически без собаки, промышлял успешно. Белка кормилась на лиственнице, так как та уродила шишки в этом году. Кучум старался. Белку выискивал результативно. А вот соболя так ни одного и не догнал. Соболя уходили от собаки легко, будто надсмехаясь над ее немощью. Федор прекратил охоту.Жалко, очень жалко, что друг так быстро состарился…
Ночами уже хорошо подмораживало. Дождавшись непогоды, сильного северного ветра с сучкопадом, Федор отправился искать кабанов. Примерно зная, где они жили, он быстро вышел на следы, обошел с подветренной стороны и легко подкрался. Карабин, хоть и старенький, пулю клал прилично, поэтому добыть подсвинка не составило большого труда.Добыча была приятна и увесиста, и пурга, закрутившая в гигантском вихре и тайгу и время, уже не казалась ужасной, а была просто временным неудобством, которое скоро пройдет.
Через два дня падера и правда улетела в сторону Сихотэ-Алиня, оставив в тайге художественный беспорядок. Отойдя от зимовья километра два, Федор обнаружил свежий след тигра. И какой! Как иногда шутят охотники, «шапкой не закрыть».
Чуть выше по склону тянулись еще два следа. Ясно: мамка с подросшими тигрятами. На исходе дня, завершая путик, охотник снова наткнулся на знакомые следы. Распутывая их, прошелся туда-сюда, размышляя, каким образом семья наследила в этом месте. Только если вернулась назад? Но с какой целью? Ничего не решив, Федор пришагал в зимовье.
Следующий день был для него трагичным. Возвращаясь с работы, он снова увидел следы тигрицы. Заторопился, словно предчувствуя беду, но было поздно: Кучума на месте не оказалось. А в сторону сопки шел кровавый потаск. Федор задохнулся, кинулся к зимовью и бросился по следу. Продирался через сплетения лиан, бежал вверх, в сопку, пока не остановился, судорожно хватая легкими морозный воздух. Понял, что можно не спешить, что он уже ничем не поможет другу, так страшно закончившему свой земной путь.
— Э-эх, Кучум, Кучум! — только и шептал Федор, чувствуя, как давится словами. Два дня он валялся на нарах, тяжело вздыхал, жалел бедного пса. Но работа есть работа, и он снова пошел топтать путики, подживлять капканы, снимать добычу. А дней через пять опять пересек след тигрицы.
— Приперлась! След спускался с сопки и утыкался в путик, где кошка подходила к самому капкану и долго обследовала его. Приманку не тронула, да и не должна была, ведь тигры едят только свежее мясо. Даже замороженное зверь есть не будет. А вскоре Федор наткнулся на лежанку. Было видно, что кошка провела здесь немало времени. Караулила. Но кого? Присев на корточки, охотник увидел метрах в сорока ниже по склону какой-то широкий след, а присмотревшись, открыл рот. Это был его путик.
— Это что ж, она меня… караулила? Не желая поверить в то, что обнаружил, Федор торопливо спустился на свою тропу и двинулся по ней, оглядываясь по сторонам. Через два дня Федор увидел тигрицу. Охотник работал на путике, когда легкая тень привлекла его внимание. Присмотревшись, он увидел, как плавно, изящно, словно не касаясь снега, вышла на тропу и остановилась огромная кошка. Просто огромная! Тигрица, повернув голову, уперлась взглядом в Федора. Тому даже показалось — посмотрела прямо в глаза. Расстояние было приличное, но волосы под шапкой зашевелились. Кончик хвоста тигрицы чуть дернулся, и она легко скрылась в зарослях. Повертев в руках абсолютно бесполезную в подобной ситуации тозовку, охотник потоптался на месте, покрутил головой, но пересилил себя и двинулся дальше.
День прошел нервно. Постоянно хотелось оглянуться, прислушаться, все казалось, что где-то верхом, сопкой, пробирается давешняя гостья.
«И чего это вдруг тигриная семейка тут остановилась? Что им надо? — вопрос застрял в голове и требовал ответа.
— По логике семья должна жить там, где есть корм. Где корм… Где корм? Но ведь кабанов — любимой добычи тигров — в округе нет. Была семейка, так она ушла сразу, как только я на нее поохотился. Кабарга? Кабарга на сопке есть, не очень много, но встречается. Может, кабаргой кормятся?»
Утром, выйдя на путик, Федор с интересом обнаружил в руке карабин. И когда успел его взять вместо тозовки, да еще готовый к выстрелу? Это нервы. Сколько лет охотился, ходил по тайге, не оглядываясь! Ничего, все пройдет, надо успокоиться...
Тигрица снова стояла на тропе и пристально, не мигая, смотрела на обалдевшего охотника, торопливо дергающего затвор карабина. Уже когда она исчезла, патрон наконец заскочил в патронник и приклад уперся в плечо. Руки не слушались, на лбу выступила испарина: «Она на меня охотится, что ли? Значит, бывает такое? Бывает?»Всплыли события двухлетней давности. Не поверил ведь тогда Николаю Аверьяновичу, что тигр прижал его к скале. А получается, он тогда правду сказал. Вот как легко сломать дружбу и оскорбить человека недоверием!
Федор крутил головой во все стороны, сопровождая движения поворотами ствола карабина. Что делать? Стоп! Она стояла совсем близко. Почему не напала? Два-три прыжка — и все! Что-то не то, что-то не так! И охотник вдруг понял что. Огромная, красивая кошка, только глаза какие-то потухшие. Пустые глаза. Или грустные. И худая, как доска! Болеет? Да, скорее всего, тигрица была больна.
Федор вспомнил, как в директорской книжице читал, что основная работа егеря — не гоняться за браконьерами, а создавать условия для нормальной жизни животных. Это и строительство кормушек, и посевы кормовых культур, и устройство солонцов. А еще там говорилось, что егеря должны следить за здоровьем животных и производить отстрел больных. Правда, по особым разрешениям.Тут Федор остановился. «Я пытаюсь оправдать себя? — подумал он. — Еще не убил, а готовлю себе оправдание»…
К ночи испортилась погода. Порывистый ветер выхватывал из туч охапки снега и сыпал его по тайге, сыпал без жалости, заметал человеческие и звериные следы. На следующий день снег прекратился, а ветер разогнал остатки дряблых туч. Упал мороз. Но идти на путик совсем не хотелось. Федор топтался по зимовью, делал какую-то ненужную работу. Оттягивал время выхода...«Или иди, или оставайся!» — сказал он сам себе нарочито громко, проверил карабин и, убедившись в десятый раз, что патрон в патроннике, нож на боку и легко вытаскивается из ножен, шагнул по свежему снегу. Как на войну…
Тигрица вышла на тропу в том месте, где Федор увидел ее впервые. Вышла неожиданно, как привидение. Только теперь она была совсем близко. Глаза, не мигая и не прищуриваясь, пристально смотрели на человека — извечного врага. Во всем облике была какая-то безысходная решимость.
Она не собиралась больше отступать, убегать, прятаться и всем видом показывала, что именно сейчас должно все решиться.Сколько раз за свою жизнь тигрица видела этих несуразных, неуклюжих людей, шагающих на двух ногах! Но она их видела издали, не позволяя приблизиться к себе даже на выстрел. А теперь человек был близко, почти рядом. Достаточно двух прыжков и одного легкого удара лапой, чтобы этот двуногий сломался....
Все зло в тайге от человека. Это он стреляет, пугает зверей, он ставит разные ловушки. Достаточно одного удара лапой…
Мандраж у Федора прошел. Да его и не было, мандража, были сомнения. Никак он не мог согласовать свой ум с совестью. А теперь все встало на свои места. Теперь отступать некуда: или он, или его.
В голове вихрем пронеслась вся жизнь, вспомнилась мать, почему-то заметно постаревшая, в обнимку с Любаней, ставшей со временем еще желаннее, сыновья, тянущие к нему руки. Даже дед вспомнился, давно упокоившийся на деревенском кладбище...
Медленно, медленно поднял Федор карабин и в прорезь прицела поймал лопатку зверя. Чуть ниже. Где сердце. Вот. Вот же оно, бьется... И правда, было четко видно, как шерсть чуть вздрагивала от ударов. Палец плавно потянул спусковой крючок, уже начался процесс, возврата которому не бывает. Вылетевшую пулю не вернуть, как не оживить того, кому предназначена смерть. Но почему, почему она дает себя убить? Не может быть, чтобы она не понимала, что сейчас будет выстрел. Почему она так покорно стоит и ждет?
Федор ослабил палец на спусковом крючке, но мушку от еще бьющегося сердца не убирал. Посмотрел в глаза зверю.
Ему показалось, что тигрица смотрела на него с какой-то затаенной болью, взгляд ее выражал страдание и сожаление. Сожаление, что человек не может ее понять. Или не хочет. Ему легче пошевелить пальцем на спусковом крючке, и все проблемы будут решены. Тигрица медленно отвела тяжелый взгляд, а потом и вовсе отвернулась от охотника. Стало четко видно, как на шее развалилась шерсть. Ошейник? Откуда у нее ошейник?! И тут Федор все понял.
Это петля! Она где-то попала в браконьерскую петлю, затянула ее и открутила, оборвала. Петля осталась на шее затянутой.
«Она… Она хочет, — осенило охотника, — чтобы я ей помог!» Карабин медленно опустился, тигрица снова повернула к человеку огромную голову с широкими рыжими бакенбардами. Подняв верхнюю губу, показала белый кривой клык невиданных размеров. Издала короткий, гортанный рык, похожий на дальнее бормотание летней грозы, и исчезла, словно ее и не было. Но перед глазами еще стоял образ лесного великана, под шкурой которого проступали позвонки и торчали ребра, подчеркивающие высшую степень истощения попавшего в беду зверя. Осмысливая увиденное, Федор шагал по путику и машинально выполнял работу: очищал капканы от снега, обметал сбежки, поправлял что-то, добавлял приманку. Уставившись на рябчика, которого хотел подвесить как приманку на очередной капкан, он вдруг понял, что там, где-то в сопке, находятся голодные котята. Они еще не умеют охотиться, и, если еще не погибли, их надо срочно накормить.
Развернувшись, Федор торопливо зашагал к зимовью. Он знал, что тигры не едят мерзлое мясо. Он снял с лабаза два куска кабанятины и занес в зимовье, положил в ведро, подвесил над печкой. Утром, завернув растаявшее мясо в целлофановый пакет, укутав в старую куртку, сунул поклажу в рюкзак и двинулся в сопку, где когда-то нашел поляну с окровавленным снегом. Почему-то он шел быстро, торопился. В густых зарослях элеутерококка и орешника не больно-то разбежишься, приходилось выискивать проходы, звериные лазы и по ним пробираться. Вчерашние следы молодых зверей встретились уже на склоне. Пройдя по ним, охотник обнаружил две свежие лежанки тигрят. Чуть в стороне виднелась и третья, большая, но ее замело снегом.Значит, мамка появлялась тут давно. Федор постоял, раздумывая, выложил куски мяса, специально закровянив снег и испачкав кусты, чтобы было больше запаха, и ушел своим следом. Он уже спустился с сопки и шел к зимовью, когда перед ним, словно из небытия, возникла тигрица.
Охотник хоть и вздрогнул от неожиданности, но смотрел на огромного зверя уже другими глазами. Он сразу увидел на шее кошки петлю, изготовленную из старого ржавого троса. Видимо, петля так сильно перетягивала горло, что тигрице было трудно дышать. Бедная смотрела на человека в упор, словно определяя, сможет ли он ей помочь выбраться из беды, стоит ли ему доверять. Она снова показала клыки и исчезла, совершенно не потревожив ни одну веточку.
Вечером Федор занес еще один большой кусок мяса в дом и положил оттаивать. Затем он нашел на полке пассатижи и сунул в карман куртки. Ночью он плохо спал, ворочался…
Утром охотник без труда нашел следы тигрицы. За ночь она пару раз обошла зимовье, до утра лежала под лабазом и ушла только перед рассветом. Федор встал на след и начал неторопливое преследование. Все сомнения были отброшены, перед ним стояла цель, четкая и ясная, и он не отступит от нее.
В рюкзаке лежал кусок оттаявшего мяса, а также продукты для себя, на три дня, маленький котелок и топор.Когда тигрица поняла, что человек неотступно идет ее следом, не позволяя прилечь отдохнуть, она занервничала.
Она бежала прыжками, но, задохнувшись, останавливалась, разворачивалась навстречу преследователю и, скалясь, рычала. Федор продирался по следу только что не ползком, преодолевая дикие заросли, куда уходила от него тигрица. Ее силы были на пределе, ей требовался отдых... Охотник выбрал место, где можно скоротать ночь, развел костер. Он настелил себе толстый слой лапника, привалился спиной к нагретому у костра сутунку и сразу уснул. За ночь поднимался раза четыре, подживлял костер, переворачивался на другой бок и снова засыпал, не обращая внимания на крепкий мороз. Звезды заполонили все небо, не оставив даже чуточку свободного места, подмигивали наперебой, и на душе у Федора становилось все теплее и легче.
Чуть забрезжило, и он, напившись крепкого горячего чая, вновь двинулся по следу. Когда солнышко добралось до своей верхней точки, двое, зверь и человек, уже шли друг за другом. Человек мог бы дотронуться до хвоста тигрицы, но не делал этого. Он шагал, нарочито громко разговаривая, приучая к своему голосу, к своему запаху дикого зверя. Тигрица уже не оборачивалась, не била лапой снег. Она трудно дышала, сипела и свистела.
Наконец ближе к вечеру настал тот момент, когда кошка остановилась, чуть повернула голову и упала на мягкий, пушистый снег.Федор сделал широкий шаг и присел рядом на одно колено, мягко положил руку на загривок кошке. Та вздрогнула от прикосновения, но сопротивляться или рычать сил не было. Она смирилась. И отдала себя в руки человека. Перебирая мягкую, шелковистую шерсть, Федор осторожно продвигал руку к голове. Нужно было спешить, ведь тигрице хватит одной минуты, чтобы отдохнуть и набраться сил для удара.Она дикий вольный зверь, и в любой момент может проявиться инстинкт самосохранения.
Охотник нащупал петлю и просунул под нее палец. Не делая резких движений, он пассатижами перекусил трос и сразу почувствовал, как глубоко и свободно вздохнула тигрица. Какая-то мелкая дрожь прошла по ее телу, но она продолжала лежать, полностью подчинившись и доверившись человеку.Федор медленно убрал руку, отполз на шаг в сторону, стянул с себя рюкзак и извлек оттуда мясо, которое положил перед мордой кошки. Тигрица подобрала под себя лапы, качнулась и легла на живот, подняла голову. Казалось, она удивилась, увидев рядом с собой человека, задержала взгляд на расплывшемся в улыбке лице, но ни враждебности, ни страха не проявила. Обнаружив мясо, она дотронулась до него языком, прислушалась к тайге и снова, уже более уверенно, лизнула мясо. И опять посмотрела на человека. Затем она с трудом, как после продолжительной болезни, поднялась, постояла, демонстрируя свое великолепие, и, словно осмысливая случившееся, взяла в зубы мясо и медленно, тихо ушла в заросли...
Федор неторопко шел к зимовью, мечтая о том, как натопит печь, напьется вкусного чая и завалится спать. Он никак не мог сдержать улыбки. «Если кому рассказать — не поверит. И не нужно рассказывать», — решил он.
После окончания охотничьего сезона Федор сдал пушнину и зашел в кабинет директора.
— Я прочитал книгу, которую вы мне дали. Занятно. О работе егеря.
— Это сколько же лет прошло? Долго читал
.— Каждый овощ в свой срок зреет.
— Значит, надумал, созрел?
— Да, хочу работать егерем.
— Сначала на курсы отправим. Это непростое дело, учиться нужно.
— Я согласен....
Следующая публикация
Нет комментариев