Картину еще ожидало настоящее признание: сейчас это кажется немыслимым, но в те дни репродукции Моны Лизы только что обрели популярность. Что на самом деле соединило лицо и имя, так это освещение в прессе, вызванное кражей. Каждая крупная газета в Европе написала об этом, и каждая статья была проиллюстрирована репродукцией картины. Французская l'Illustration даже подготовила разворот, расписав историю, что Леонардо был влюблен в свою натурщицу, и пообещала за пару недель изготовить цветную репродукцию. Миллионы людей, которые, возможно, не видели ее и никогда даже не слышали о ней, вскоре стали экспертами по украденной картине Леонардо.
Одним из первых подозреваемых был Пабло Пикассо. Художник не имел ничего общего с преступлением, но он сразу же попытался избавиться от некоторых статуй, которые, как оказалось, были украдены из того же музея. Поэт Гийом Аполлинер тоже был допрошен. Обвинения не были предъявлены, хотя подозрения преследовали Пикассо некоторое время - несомненно, великий художник мог желать великую картину, согласно теории. В течение почти двух расследование не давало результатов.
Картина была в Швейцарии или Аргентине. Или в холодной квартире в Бронксе, или секретной комнате в особняке JP Morgan. На самом деле она никогда не покидала Парижа, пока вор, Винченцо Перуджиа (Vincenzo Perruggia), не отправился во Флоренцию в декабре 1913 года после обращения к флорентийскому дилеру по имени Альфред Джери (Alfred Geri), который, как он надеялся, должен был помочь ему избавиться от этого не продаваемого заложника за наличные. Джери подыграл, даже пригласил директора галереи Уффици на встречу в Albergo Tripoli-Italian (само собой разумеется, что его быстро переименовали в "Отель Джоконда"). Картина была извлечена из чемодана с двойным дном. Трещины по красочному слою были идентифицированы, и Джери сразу вызвал полицию.
Что думал Перуджиа по поводу жуткой, загадочной, высокомерной, изысканной, далекой, сатанинской (назовите ее, как пожелаете) Моны Лизы, которая была более или менее близкой ему в течение двух долгих лет?
Сначала он держал ее в шкафу, затем под плитой на кухне, и, наконец, в чемодане с двойным дном. Какое-то время он тщеславно выставлял ее открытку на каминной полке, и в письме к Джери он подписывается как Леонардо Винченцо. Но довольно скоро ему, кажется, уже трудно было на нее смотреть, невозможно жить с ней; есть данные о неоднократных попытках продать ее.
Объект, украденный Перуджиа, написан на прямоугольнике доски тополя высотою всего 77 см — "даже менее размера современного телеэкрана!", по пресловутому замечанию американцев в 1950-х. Мне показалась такая реакция странной. Картина вызывает противоположное ощущение, что она намного больше, чем я могла ожидать. Может быть, потому, что Мона Лиза масштабируется в уме до размеров бесконечного числа открыток и репродукций. На самом деле, запертая в бетоне за тройным слоем пуленепробиваемого стекла, она кажется настолько же большой, как любой заключенный преступник.
Как Мона Лиза выглядела в 1911 году, мы никогда не узнаем. В настоящее время ее фотография, ее слава идут впереди нее, так что при каждом просмотре она оценивается с пристрастием: похожа ли, выглядит ли иначе, насколько соответствует нашим ожиданиям? Радость увидеть любую картину в реальности прежде, чем ее карликовые репродукции или еще хуже – в ложном сиянии компьютера, уже почти не доступна. Но вряд ли стоит спорить, что портрет Леонардо представляет собой особый случай.
К примеру, ее красота. Мона Лиза - человек, а не живопись - была воплощением красоты для многих писателей 19-го века и певцов 20-го века. Для меня она совсем не в тех бурундучьих щеках, близко посаженных глазах и лишенном волос лице.
Она известна даже фрагментами – сутулый силуэт, самодовольно сложенные руки. Но мне трудно поверить, что ее путеводная позиция в культурной жизни действительно имеет отношение к внутренней красоте – ее самой или живописного образа.
Фотографии места преступления прошлого века демонстрирует не пустой стеклянный ящик, как это было бы сегодня, или даже большое пространство на голой стене, но лишь узкий зазор между Тицианом и Корреджо – как место отсутствующего зуба. Хорошо известно, что тысячи людей пришли, чтобы посмотреть на это место, этот провал, этот предмет разговоров – людей было больше, как часто указывается, чем обычно, когда картина была там. Но в этом было что-то привлекательное, совсем не пустота. Четыре железных крючка и пыльное очертание: призрачный след живописи. Не хватало улыбки, или она висела в воздухе, как у пресловутого Чеширского кота? Некоторые утверждали, что чувствовали ее вибрацию, как при прощании с покойным. И это был, в конце концов, венец славы Моны Лизы, коварный акт исчезновения.
Улыбку сложно изобразить. Она почти всегда немеет и умирает на холсте. У Моны Лизы она загадочная лишь благодаря технике сфумато Леонардо - дымчатые, неясные, размытые очертания лишают возможности увидеть, как улыбка заканчивается в каждом уголке губ, так что она просто исчезает, буквально ничем не ограниченная.
Сфумато, конечно, не единственное, что делает ее улыбку таинственной. Есть много способствующих факторов, но в первую очередь это полное отсутствие какого-либо видимого контекста или события, которое может помочь объяснить эту своеобразную улыбку. Вазари все свел к интермедии: Леонардо нанял музыкантов и шутов, чтобы развеять натурщицу от скуки. Некоторые думают, что она вспоминает о потерянной любви.
Но если Моне Лизе дать ребенка, ее улыбка станет блаженной, и она будет выглядеть, как светская Мадонна. Поместите туда пару шутов, и она станет вежливой и даже неодобрительной. Историк искусства Эдгар Уинд (Edgar Wind) поместил ее в две разные сцены, чтобы проиллюстрировать эту точку зрения и смог показать, что та же самая улыбка может выражать горе при Распятии или хмельное удовольствие на разгульном пиру.
Мона Лиза улыбается, но почему? Никто не говорит, не сыпятся шутки, не читаются никакие письма, не надо обедать, нянчиться с младенцами, гладить котят: в чем же причина? И все множество интерпретаций ее улыбки – одинокая, трагическая, застенчивая, неудобная, высокомерная, даже зловещая – объясняется этим отсутствием объяснения. Но от чего они также зависят, и зависели в 1911 году, так это в значительной мере от еще большего отсутствия – ее бровей. У нее такой странный вид – оголенное лицо, или как будто химиотерапия оставила свой горький след, лишив ее не только бровей, но также и ресниц. Хотя брови действительно важны, так как они придают четкость изображению не только глаз, но и всего лица.
Брови Моны Лизы были на месте при жизни Леонардо. Посетитель его дома во Франции, где художник работал в свои последние годы на французского короля Франциска I, упоминает их. Вазари, великий историк искусства Возрождения, также дает описание картины: "Глаза блестели и были влажными, как будто в реальной жизни. Вокруг них красноватые пятнышки и волоски, изображенные с чрезвычайной искусностью. Брови не могли быть более естественными: волосы растут густо в одном месте и реже в другом в соответствии с порами кожи". С бровями она по-прежнему глядела бы из глубины неспешных мазков кисти Леонардо, но без абсолютной загадки.
Комментарии 2