Предыдущая публикация
Навсегда запомнила двух женщин в буфете Консерватории.
Очень пожилые, в темных платьях — потертых, состарившихся с таким же достоинством, что и они сами. У одной под горлом камея, на плечах шаль, связанная крючком. У другой – гребень. Не гребешок, а гребень из слоновой кости в седых волосах. 90-е, зима, холод, бокал шампанского в буфете — по цене трех бутылок. И вот они берут себе по этому бокалу шампанского, отходят в сторонку и смакуют. И ведут беседу, со знанием дела обсуждая достоинства и огрехи исполнения…
— Интерпретация чересчур уж смелая!
— А мне кажется, эта музыка давно нуждалась в том, чтобы с нее стряхнули «пыль веков!»
Скорей всего, дома на гречке сидели. Но в консерватории пили шампанское. Потому что так принято. Потому что для них этот поход — торжественное событие. Раньше таких старушек в театрах было много. Сейчас почти не видно.
Как-то с детства за словом ОПЕРА у меня закрепилась ассоциация с фильмом «Война и мир», когда Курагин-Лановой соблазняет Наташу, смотрит на нее снизу, из партера, так и зыркает своими бесстыдными темными очами. Ложи блещут, декольте, лорнеты, веера, бриллианты, локоны, эполеты, красный бархат, золотая лепка… Специально я об этом не думала, но так до сих пор и представляла оперу.
И когда первый раз туда собиралась — это было недавно, переживала, что у меня нет вечернего наряда. Надела самые большие сережки, пришла в театр и сразу у зеркала столкнулась с парнем в зеленых кроссовках и красном поло Lacoste. Штанишки такие — тоже полуспортивные. И ничего. Пошел, сел в третий ряд. Никто его не остановил. Мне казалось, должны.
Еще мне казалось, что все вокруг завсегдатаи и наизусть помнят сюжет, арии, музыку, слова, как профессор Преображенский, который ездил послушать дуэт: "сегодня в Большом — «Аида». А я давно не слышал. Люблю… Помните? Дуэт… тари-ра-рим". И что по мне будет видно, что я всего этого не знаю. Изучила старую мамину книгу «100 опер», потому что ладно «Евгений Онегин», там понятно, что происходит, но вот «Набукко» я даже приблизительно не представляла о чем. В общем, подготовилась, настроилась на встречу с прекрасным, а дедушка, сидевший рядом на «Набукко» в театре Станиславского, почти непрерывно делал себе точечный массаж носа. Сопел страшно. Фыркал и толкался.
А когда ходила в «Геликон», как раз на «Евгения Онегина», так передо мной сидели тетеньки, которые во время сцены дуэли достали, шурша пакетами, фруктовое пюре «Агушка» в вакуумной упаковке и посасывали его. Они, конечно, пытались подавить хлюпание, но им не очень-то удавалось. Девушка справа во втором акте плотно спала. Сползла в кресле, вытянула ножки, накрылась кофтой и спала. Группа школьников периодически гудела, переговариваясь, как в классе, когда учитель выходит за дверь.
/.../ Мужчина и женщина на входе в зал:
— Ты глянь – аншлаг!
— Ходят люди в оперу – не то что мы с тобой, сидим у телевизора, как отсталые.
Тетки во втором ряду:
— Нина, ты меня разбуди, если усну.
— Тут такой сюжет, что не уснешь!
— Я себя знаю – могу и захрапеть…
Две девушки озираются по сторонам:
— Смотри, какая кладка хорошая!
— Дааа, кирпичик к кирпичику.
/.../Начался спектакль. С первых секунд – от сцены невозможно отвести глаз, напряжение невероятное, солисты творят чудеса – поют сложнейшие партии из положения лежа, сидя, полусидя, полулежа… Декорации под стать Шостаковичу — рушат шаблоны, настраивают на трагедию, в хоре каждый играет, будто он солист. Грандиозно, ошеломляюще.
Свёкр Катерины Измайловой, Борис Тимофеевич, поет:
— Баба здоровая, а мужика нету…
Сзади кто-то громко замечает:
— Да тут ползала таких сидит! (хихиканье)
Действие разворачивается, отношения, характеры, события развиваются стремительно. И каждый из героев находит поддержку у зрителей, которые явно были не в курсе сюжета и теперь неприятно поражены его убийственными поворотами. Мнения моих соседей разделяются.
Вот Катерина Измайлова впервые обнимается с Сергеем, и женщина слева вскрикивает:
— Ох, свекр идет! Я прямо волнуюсь! Сейчас он ее, бедную…
Вот свекор застает Катерину в объятиях Сергея. Мы тут же узнаем, что по этому поводу думает Нина из второго ряда, соседка которой боялась заснуть:
— Ну вот так ей и надо, шалаве!
Девушка слева зашептала на ухо подруге, пытаясь перешептать оркестр:
— Лучше б тот, который свекр, Сергея играл. Видный такой мужчина, да?… На любовника тянет!
— И не старый совсем. Ну все уж – отравила она его, видать.
После слов Катерины, обращенных к Сергею «Целуй же меня, целуй, целуй» высказалась сама не уснувшая Нина:
— Да он уже замучился с ней целоваться без конца.
— Устал, бедняжка…
/.../Жаль, опера – больше не искусство для избранных.
Наступил антракт, народ устремился в буфет.
— Ну что, мать, насмотрелась секса на год вперед?
— Ну, не на год…
В буфете многие столики заняты теми, кто принес еду с собой – им же не надо в очереди стоять, достали бананчик, бутерброд, чипсы, и перекус готов.
— Говорят, в «Театр Луны» надо ходить. И в «Вахтангова» — там от 150 рублей билеты.
***
— Мне что нравится, прима при такой-то нагрузке – весьма бодра и в ноты попадает!
— А парни в хоре офигенные, накачанные, в кожу затянутые, прямо ух…
В последних сценах – каторга – Катерина в красных перчатках – словно по локоть в крови. Сцены с участием хора, трансформация декораций, вся сценография, музыка и голоса держат в напряжении, нарастание трагедии, ощущения полного ужаса…
Сзади возня:
— Ты че там все роняешь? Перевозбудилась?
— Есть маленько.
Мужчина в первом ряду не выдерживает:
— Пожалуйста, можно потише? Вы весь спектакль шушукались! Концовку дайте досмотреть!
Реакция – искреннее удивление смешанное с восхищением:
— Как он только услышал?! Музыка все время такая громкая играет!
Илья Ильин, заместитель художественного руководителя театра «Геликон-опера» сказал:
— Исполнение 25 октября было посвящено великой русской певице Галине Павловне Вишневской. Для Галины Павловны, так же, как и для нашего театра, Катерина – роль знаковая. Вишневская сделала партию очень тонко и совсем непохоже на других… Шостакович написал гениальную музыку, там есть удивительные нюансы, и именно у Вишневской все они ощутимы. Ее Катерина любила Сергея. При том, что он негодяй, подонок, сволочь, крохобор, мелочный торгаш, она все равно продолжает его любить, даже и на каторге. В конце концов она даже не его убивает, а Сонетку. А он продолжает жить… И жизнь дальше идет. В этом сила этой истории.
Жизнь идет дальше, опера в России все еще тот вид искусства, в котором мы если не впереди планеты всей, то на уровне. С создателями оперных спектаклей все в порядке. А со зрителем происходит что-то странное. Понятие «храм искусства» кануло в Лету, а вслед за ним и традиции, связанные с посещением этих храмов.
Почему-то все забыли, что платье в театр – не обязательно должно быть роскошным, просто оно должно быть не фуфайкой в кАтушках.
Пирожное в буфете – это дорого, но батон из дому, поедаемый в роскошных интерьерах театра, театра, который чей-то дом, возведенный кровью, потом, силой мечты и верой в искусство – это неуважение.
Просматривание ленты в соцсетях и проверяние электронной почты в темноте зала, когда экран вашего телефона светит в глаза всем, кто сидит выше – это хамство. Мерзкое тупое хамство людей низкой культуры. Из того же разряда 15-ти минутное опоздание, в результате которого 15 человек должны встать по стойке смирно, чтобы пропустить вас на ваше место. И все это цветет и пахнет в театрах столицы. Иногда и телефоны звенят во время действия.
Их обладатели — важные шишки, не могут они выключиться, подняться над суетой, над фейсбуком, над вотсапом! А в театре они случайно.
Почему в офисах есть дресскод, в клубах есть фейсконтроль, а в театрах нет ни того, ни другого? А в кинотеатре, если кто-то достает телефон – на него светят лазерной указкой. А тут – ОПЕРА! Столько усилий – душевных, творческих, волевых, физических, чтобы здесь и сейчас в эту минуту случилось чудо и мы пережили высшие эмоции, недоступные в обычной жизни.
Оперу и любой другой спектакль не перемотаешь, не поставишь на повтор, не прибавишь звук. Только здесь и сейчас. Здесь и сейчас. И кто-то готовится к этой встрече, предвкушает, покупает цветы, надевает галстук-бабочку, прикалывает брошку, делает прическу… А кто-то приходит, ковыряет в носу и чешет яйца. И что, театр прямо заинтересован в таком зрителе?/.../
Куплю камею, шаль и гребень. Присоединяйтесь.
Прекрасный автор Полина Санаева. Разговорчики в опере («Леди Макбет Мценского уезда»), сокращено
Подпишитесь на группу в Одноклассниках, чтобы не пропустить продолжение новых рассказов https://ok.ru/group/70000004022346
Следующая публикация
Комментарии 82
НО хамство сейчас и на сцене, когда артисты,, снабжены,, ЭТИМИ ЖЕЛЕЗКАМИ НА УХЕ (не знаю как назвать), это, что,, безголосых,, много или? Дань моде, не утруждабт себя. Или кругом,, усилители,, звука, голоса,, искажаются,,
Куда уж тут до туфелек и платья?
Перед концертом Дениса Мацуева я услышала разговор мужчины и женщины сзади. Мужчина,
— Ну и откуда этот оркестр приехал? –женщина,
—Это наш оркестр.
—А что, дирижёр приехал?
—И дирижёр наш!
—А кто приехал -то?
—Денис Мацуев приехал!
—Петь будет?
—Нет, он же пианист!