Движение "ЗА ЖИЗНЬ"

Каждый из вас, кто молился за своих друзей и близких, знает, какая это большая сила — молитва. Каждый знает: иногда можно ощущать, когда за тебя молятся. Вы, наверное, помните, во время войны было популярное стихотворение, и песня была: "Жди меня", и там человек, который воюет, говорит: "Ожиданием своим ты спасла меня". На самом деле это было не просто ожидание, а это была молитва, пусть даже бессознательная молитва за человека, который сражался за Родину. И многие люди, не умея молиться, сердцем своим как бы поднимались к Богу. И Господь слышал их. Вот поэтому, дорогие мои, каждодневно, когда мы с вами предстоим перед Господом, прежде всего, мы должны молиться о том, чтобы была Его воля, а во-вторых, мы должны молиться о людях, не уставать, не останавливаться, не лениться, потому что нет большей любви, чем та, которая проходит через молитву. Этим держится Церковь, Она стоит на вере и на любви людей. И если мы молимся друг за друга, мы тесно, братски и сестрински связаны между собой, потому что действует сила Божия, а не наши человеческие немощи. И если вы видите, что не способны помочь человеку делом или словом, что невозможно отвести его беду, невозможно его излечить, то всегда помните, что у нас есть Господь и есть твердая и надежная опора — это молитва. Испытайте это на практике, проверьте, горячо и сильно молитесь за тех, кто вам дорог, и вы увидите, что ваша молитва, какая бы слабая она ни была, все-таки будет действенной, ибо в ней проявится сила Божия. И тогда мы с вами поймем и почувствуем, что мы сами виноваты в том, что Господь нам кажется далеким. Если мы будем призывать Его, молясь о близких, Он будет всегда с нами, мы будем всегда Его чувствовать. Он Сам сказал: "Где двое или трое собраны во имя Мое, Я среди них, и что будете просить Отца во имя Мое, будет вам". Будем молиться, молитесь все за други своя, за близких своих, и познаете Божию любовь. Аминь. Протоиерей Александр Мень

- ВИК! ПОЧЕМУ ЗА КРЕЩЕНИЕ В ЦЕРКВИ НАДО ЗАПЛАТИТЬ ? ВЕРА ЖЕ БЕСПЛАТНАЯ. -Вы чужие люди в Божием Доме, потому что вы ничего не сделали для Церкви. Не помыли полы после службы, не протёрли Святые Иконы от слёз и соплей, не принесли Цветы на Праздник, не заплатили за электричество и обогрев дома Божиего, не внесли ни копейки на ремонт крыльца и на покраску стен, никогда не предложили свою помощь ни в чём, хотя могли бы напечь вкусных плюшек и принести их на Воскресную трапезу многочисленным деткам из бедных семей, которых кормят бесплатно. Или в будний день отпроситься с работы и помочь батюшке вокруг Храма покосить траву. Вы ничего не сделали для Церкви. Вы просто по- хамски пришли в чужой для вас Дом и требуете, чтобы после ваших грязных ботинок кто-то бесплатно пропылесосил и вымыл купель и мокрый пол после крещения вашего чада, которого вы вообще не собираетесь сделать сыном этого Дома Божиего, не будете больше привозить ребёнка на Причастие, не будете исповедовать свои грехи и участвовать в Святых Церковных Таинствах. Для вас Церковь- чужая территория. Вы не рассматриваете Церковь как свой родной Небесный дом, который нужно всеми силами обустраивать ради будущего своих детей. Да и пришли вы крестить ребёнка как язычники, ради «шоб было на всякий случай» не являясь христианами, не участвуя никак в жизни Церкви, не читая Евангелие, не зная никаких основ Христианской веры. В вашем багажнике лежит бухло и жрачка минимум на 10 тысяч рублей, чтобы нажраться, «отметить» как положено «обряд». Но вы искренне не понимаете, почему за вашу такую странную «веру» надо заплатить кровную денежку, которую так приятно потратить на сигаретки и кофе… Поэтому, по моему глубокому убеждению, полы после вашей грязной обуви в Церкви должны чисто вымыть ЗА ДЕНЬГИ. Простите меня! Автор - Виктория Макарская.

ДЛЯ ДУШИ ! За одиннадцать лет жизни Ваньку предавали три раза. Первый – когда было ему всего десять-двенадцать недель. Даже не от роду. От зачатия. Помнить он этого, конечно, не мог. Но когда видел беременных женщин, до боли сжималось детское его сердечко. Они ласково клали руки на свои животы, а Ванька смотрел и чувствовал, что не знал этой материнской ласки. Когда там, внутри, ты сначала просто точка. Потом червячок, потом – головастик, потом – пупсик. Но всегда человек, целый мир которого – мама. И как же важна и нужна тебе эта ласковая рука на животе. И нежное: «Сыночек». И песни на ночь. И папино ухо у пупка: как ты там, шевелишься? Ты пнешь его в ответ, а они с мамой смеются. И тебя уже любят и ждут. Ванька ничего этого и правда не знал. Той любви и ласки. Нет, сначала мама, конечно, обрадовалась – две полоски. И папа обрадовался. Наверное, сказал что-то про наследника. Ну и точка-Ванька там, внутри, тоже, наверное, обрадовался. Он такой маленький, а уже «сын». И всем нужен. Потом, наверное, приехали бабашка с дедушкой. Заохали радостно, закудахтали. Размечтались о том, что Ванька будет проводить всё лето у них на даче. Они вообще давно Ваньку ждали. Но «молодые» всё жили для себя. Бабушка заставляла маму есть гранаты и творог. А дедушка – мёд. Чтобы он, Ванька, рос в животе здоровым и сильным. А потом они с мамой пошли на разные обследования. Он, Ванька-головастик, там, внутри, наверное, волновался. Понятное дело, она впервые его увидит. Старался лечь «повыгоднее», показаться во всей красе. «Мамочка, любимая, вот он я. Смотри!…» – У вашего плода синдром Дауна, – сказала врач. – Прерывать беременность будем? – Ну да, синдром, – думал, наверное, внутри Ванька.– Ну и что? Как же прерывать? Меня же все так любят и ждут! Сейчас мама ей всё скажет. – Подумайте, вы молодая, родите ещё. Зачем вам этот крест? – продолжала врач. – Мамочка, что она такое говорит? – кричал изнутри Ванька. – Ну, ответь ей. Не молчи! Мама молчала… – Ты испугалась, я понимаю. Но дома папа тебя успокоит. Я же хороший, умный. У меня есть ножки, которыми я побегу к тебе. Ручки, которыми я так хочу тебя обнять. Я так люблю тебя! – Конечно, аборт! – сказал дома отец. – Зачем нам инвалид! Да не плачь ты… Там ещё ничего нет. – Как нет? Как нет?! – кричал Ванька. – Вот же я. Ты же говорил, что я наследник. Гранат бабушка в тот день съела сама. А Ванька так его хотел. – Конечно, аборт! – согласилась она с зятем. – Зачем ему мучиться? – Я не буду мучиться! – кричал Ванька. – Бабушка! А как же дача? Речка? Пирожки? Как же клубника? Ты же обещала, что мы будем есть ее вместе следующим летом? – Не расстраивайся, дочь, – сказала бабушка маме. – Это ж только эмбрион. – Я не эмбрион, я – Ваня! Вы же сами меня так назвали! – Я буду делать аборт, – сказала мама врачу. – Мамочка… Мамочка… Как же холодно, страшно, наверное, было тогда ему, Ваньке. *** Но аборт мама не сделала. Нельзя было. У неё был отрицательный резус и что-то ещё. Ванька очень старался хорошо расти там, в животе. Вопреки всему. – Мамочка, ты не пожалеешь! – шептал он. – Никто не будет тебя любить так, как я. Бабушка больше не возила гранаты, мама не ела творог. Она его терпеть не могла. Папа не читал ему на ночь Бродского, как в первые дни. И только дед, как и раньше, приносил мёд и говорил: – Дочь, поешь. Витамины. Ребёнка ведь носишь. Но скоро дед умер. Сердце. И остался Ванька без мёда. Но он рос. Вечерами ждал, что мама положит руку на живот и скажет «сыночек». Она не говорила. – Устала, наверное, – думал Ванька. И старался не пинаться в животе. Пусть выспится. Ванька верил, что всё, что было, – это какая-то ошибка. Просто мама испугалась. Она же ничего о нем не знает. Но он родится, его возьмут на руки и полюбят. Потому что иначе нельзя. Иначе не бывает. Он же их сын. Кровиночка. Как его можно не полюбить? У него же глаза голубые – как у папы. И уши-локаторы – тоже как у него. А волосы рыжие – в маму. Увидит она эти рыжие волосы, расплачется: «Солнышко ты мое». Прижмёт к груди. И они всегда, всегда будут вместе. И будет тепло и хорошо… – Посмотрите, кто родился! – сказала акушерка. – Не показывайте мне его, – ответила мама. – Мы будем отказываться, – бросил папа. – Но ведь так не бывает, – не верил Ванька. На руки его взяла какая-то незнакомая тетя в белом халате. Потом он долго лежал в кювезе. – Мама, мама! – кричал он. – Я здесь. Забери меня! Мне страшно! – Что ж ты так надрываешься, горемычный, – вздохнула старенькая уборщица. – Чувствует, детина, что мать бросила. Никто к тебе не подойдёт. Привыкай. Так Ваньку предали во второй раз. *** Он ещё долго, наверное, думал, что это ошибка и мама обязательно придет. Малыши ведь тоже думают. Сердцем. Он старался не кричать, чтобы никому не мешать. Даже когда болел живот. Он будет у мамы самым воспитанным мальчиком. Она будет им гордиться. Ванька даже начал улыбаться. Сначала слабо, криво, невыразительно. А потом «во все дёсны». Когда его брали кормить. Так он улыбнётся маме, когда она придет. Наверное, она просто занята. Он хорошо держал голову, переворачивался, агукал. А потом перестал. Зачем? Ведь тебе все равно никто не отвечает. Ванька понял, что это была не ошибка. И никто к нему не придет. Он не сынок. Он – даун. Инвалид. Бедолага. Горемыка. И никому не нужен. И стараться ему не нужно. Не для кого. Ему не к кому тянуть руки, чтобы обнять. И не к кому бежать. Ванька лежал и смотрел в потолок. И в его раскосых, голубых, как у отца, глазах была тоска. Страшная, холодная, липкая… *** Когда ему было четыре года, его забрали в семью. Приехали в детский дом муж с женой. – Я буду твоей мамой, – сказала женщина. – Скажи «мама». Но он не мог. Он не говорил. – Ничего, мы тебя научим,– улыбнулась она. В новом доме он тоже старался вести себя хорошо. – Вы не пожалеете, – думал он… Нового папу он видел нечасто. Тот всё время работал. Новая мама спрашивала «Как дела?» и «Всё хорошо?» и тоже уезжала на весь день на работу и по каким-то ещё своим делам. А вечером перед сном целовала его лоб. И он был счастлив. Его никто никогда не целовал. Он пытался обнять ее, хватал за волосы – такие красивые и такие ароматные. Не хотел, чтобы она оставляла его одного. А она разжимала его руки, говорила: «Ну-ну!» и уходила. А он сам себя укачивал в кроватке и мечтал, что когда-нибудь новая мама возьмёт его на руки и убаюкает. На весь день Ванька оставался со строгой няней, которая занималась с ним по каким-то книжкам и картинкам и возила с шофёром по разным занятиям. Шофёр Ваньке нравился. От него пахло сигаретами – как от поварихи тети Веры в их доме малютки, которая иногда играла с ним. И при встрече он часто гладил его по голове. Няню Ванька не любил. И картинки ее ему не нравились. Он хотел играть в машинки, а она показывала ему какие-то буквы. Он прятался от неё под кровать, она вытаскивала его и опять показывала. Однажды он взял все эти картинки и кинул в неё. За это няня ударила его по лицу и назвала уродом и неблагодарной свиньей. – И зачем тебя, дебила, взяли только? – говорила она. А потом долго объясняла новой маме, что обучить его, Ваньку, чему-то нет никакой возможности. Если бы он мог говорить, он рассказал бы новой маме, что няня злая. И что она его бьет. А он не дебил, он всё понимает и всему научится. Но сначала он просто хочет, чтобы его обнимали, целовали, любили… – Ну как же так, надо учиться, – рассеянно сказала мама, глядя в какие-то бумажки. А потом позвонила папе. – Дорогой! Ты даже не представляешь! Я беременна! – Ура! У нас будет малыш! – подумал Ванька. – Я буду его любить, буду с ним играть и научу всему-всему. – Дорогая! И что нам теперь делать? – спросил вечером папа маму… – Ты же сама видишь. Он так и будет всю жизнь идиотом… – О ком это они? – думал Ванька. – Мы столько лет ждали нашего ребёнка, – продолжал папа. – А теперь он родится, будет повторять всё за этим и тоже станет дураком. Я же тебя отговаривал. Ты помнишь? – Агриппина Ивановна сказала же, что многие берут сирот, а потом беременеют, – ответила мама. – Особенно если больных. Ну и вот… – Ну вот ты и забеременела, – начал злиться папа. – Но это просто совпадение. Всё. Поиграли в благотворительность, и хватит. Тоже мне, завела себе экзотического питомца. Надо его вернуть обратно. Таким в детдоме лучше. – Я не питомец, я ребёнок! Я же так стараюсь! И я так хочу братика или сестричку! Не отдавайте меня, пожалуйста, – мычал Ванька. Он падал на пол, рвал себя за волосы, плакал. Как щенок подползал то к папе, то к маме, скулил и хватал их за ноги. – Пожалуй, ты прав, – сказала новая мама. – Он ещё и неблагодарный. Мне говорили, что такие дети «солнечные», а это какой-то зверёныш. Он мне все волосы выдрал. И брезгливо дернула ногой, за которую держался Ванька. – Я просто не хотел, чтобы ты уходила, – мычал он… Так его предали в третий раз… *** Прошло полгода. Ванька умирал. Нет, он не болел. Просто ему незачем было жить. Он отбывал в этом мире какую-то странную, ошибочную повинность. Он лежал, ходил, сидел, что-то ел и все время ждал, когда же всё это закончится. А потом и есть перестал. Что-то внутри него нажало кнопку «самоуничтожение». Он не плакал, не смеялся, не страдал, не надеялся. Просто зачем-то ещё был. По какому-то нелепому стечению обстоятельств. А потом у них в детском доме появилась она. Волонтёр Люба. От неё пахло ландышами. Но тогда Ванька ещё не знал, что так пахнут ландыши. Он и не видел их никогда. Просто почувствовал и запомнил этот запах. – Ты почему не играешь со всеми? – спросила Люба. Он молчал. – Пойдём, – позвала она. Ванька вырвал руку. – Я больше не хочу ни к кому идти, – екнуло в маленьком его сердечке. – Я боюсь. А ночью он плакал. Люба ушла. Она пришла через неделю. Так же поиграть. – Давай руку, – сказала она. – Не давай, она тоже предаст, – шептало что-то внутри. – Попробуй, ведь так не бывает, чтобы ребёнок был один, – робко стукнуло сердце. Маленькие пальчики медленно коснулись ее тёплой ладони. А потом крепко сжали. – Солнышко моё, – ласково сказала Люба. – Так должна была говорить моя мама, – молча подумал Ванька. – Ты моя мама? – Я твоя мама, – читал он в ласковых Любиных глазах… *** Я познакомилась с ними недавно. В одном из московских монастырей. Увидела смешного рыжего мальчишку лет десяти-одиннадцати с ушами-локаторами и голубыми раскосыми глазами и подошла. Рядом с ним стояли девочки-погодки. И какой-то мужчина. Они вместе кормили голубей семечками. Те садились к ним на руки, на плечи, на головы… Они смеялись, громко, весело. А больше всех он – рыжий мальчишка. И столько детства, счастья, жизни было в этом смехе, что даже строгие монахи улыбались, глядя на него. – Ну ладно, ладно, расшумелись, – с улыбкой сказала молодая женщина. – Солнышки мои. И я почувствовала нежный запах ландышей. Я не могла так просто уйти. Я спрашивала, Люба рассказывала. О том, что не смогла тогда пройти мимо. О том, что было непросто. Особенно когда родилась первая дочь. Ванька боялся, что его опять предадут. Он вообще долго никому не верил. А потом поверил. И в него поверили. Это великое дело – когда в тебя верят. Сейчас Ванька говорит, читает, пишет, прекрасно рисует. Он ходит в бассейн и играет в хоккей. Как все мальчишки, обожает компьютерные игры. Жаль только, мама много не разрешает. Он учится в специальной школе, и у него много друзей. Но больше всего он любит маму, папу, сестрёнок и свою собаку Берку. Огромного водолаза. Я смотрела на Ваньку и любовалась. В глазах у него целое небо, в рыжих волосах – солнце, в его смехе – море счастья, а в сердце столько тепла, что хочется стоять рядом и греться. Я смотрела на него и понимала, что синдром Дауна – это неважно. И нестрашно. Страшно, когда тебя не любят. Без любви нет жизни. Ничего вообще нет. А когда любят, ты сможешь всё! И даже если чего-то не сумеешь, ты все равно сможешь главное – дарить свою любовь! Ванька-Ванька! Хороший! Смешной! Ты пришёл в этот мир, потому что ты здесь нужен. Таким, какой ты есть. У Бога ошибок не бывает. Теперь ты это точно знаешь! Я вижу. Елена Кучеренко

ДЛЯ ДУШИ ! За одиннадцать лет жизни Ваньку предавали три раза. Первый – когда было ему всего десять-двенадцать недель. Даже не от роду. От зачатия. Помнить он этого, конечно, не мог. Но когда видел беременных женщин, до боли сжималось детское его сердечко. Они ласково клали руки на свои животы, а Ванька смотрел и чувствовал, что не знал этой материнской ласки. Когда там, внутри, ты сначала просто точка. Потом червячок, потом – головастик, потом – пупсик. Но всегда человек, целый мир которого – мама. И как же важна и нужна тебе эта ласковая рука на животе. И нежное: «Сыночек». И песни на ночь. И папино ухо у пупка: как ты там, шевелишься? Ты пнешь его в ответ, а они с мамой смеются. И тебя уже любят и ждут. Ванька ничего этого и правда не знал. Той любви и ласки. Нет, сначала мама, конечно, обрадовалась – две полоски. И папа обрадовался. Наверное, сказал что-то про наследника. Ну и точка-Ванька там, внутри, тоже, наверное, обрадовался. Он такой маленький, а уже «сын». И всем нужен. Потом, наверное, приехали бабашка с дедушкой. Заохали радостно, закудахтали. Размечтались о том, что Ванька будет проводить всё лето у них на даче. Они вообще давно Ваньку ждали. Но «молодые» всё жили для себя. Бабушка заставляла маму есть гранаты и творог. А дедушка – мёд. Чтобы он, Ванька, рос в животе здоровым и сильным. А потом они с мамой пошли на разные обследования. Он, Ванька-головастик, там, внутри, наверное, волновался. Понятное дело, она впервые его увидит. Старался лечь «повыгоднее», показаться во всей красе. «Мамочка, любимая, вот он я. Смотри!…» – У вашего плода синдром Дауна, – сказала врач. – Прерывать беременность будем? – Ну да, синдром, – думал, наверное, внутри Ванька.– Ну и что? Как же прерывать? Меня же все так любят и ждут! Сейчас мама ей всё скажет. – Подумайте, вы молодая, родите ещё. Зачем вам этот крест? – продолжала врач. – Мамочка, что она такое говорит? – кричал изнутри Ванька. – Ну, ответь ей. Не молчи! Мама молчала… – Ты испугалась, я понимаю. Но дома папа тебя успокоит. Я же хороший, умный. У меня есть ножки, которыми я побегу к тебе. Ручки, которыми я так хочу тебя обнять. Я так люблю тебя! – Конечно, аборт! – сказал дома отец. – Зачем нам инвалид! Да не плачь ты… Там ещё ничего нет. – Как нет? Как нет?! – кричал Ванька. – Вот же я. Ты же говорил, что я наследник. Гранат бабушка в тот день съела сама. А Ванька так его хотел. – Конечно, аборт! – согласилась она с зятем. – Зачем ему мучиться? – Я не буду мучиться! – кричал Ванька. – Бабушка! А как же дача? Речка? Пирожки? Как же клубника? Ты же обещала, что мы будем есть ее вместе следующим летом? – Не расстраивайся, дочь, – сказала бабушка маме. – Это ж только эмбрион. – Я не эмбрион, я – Ваня! Вы же сами меня так назвали! – Я буду делать аборт, – сказала мама врачу. – Мамочка… Мамочка… Как же холодно, страшно, наверное, было тогда ему, Ваньке. *** Но аборт мама не сделала. Нельзя было. У неё был отрицательный резус и что-то ещё. Ванька очень старался хорошо расти там, в животе. Вопреки всему. – Мамочка, ты не пожалеешь! – шептал он. – Никто не будет тебя любить так, как я. Бабушка больше не возила гранаты, мама не ела творог. Она его терпеть не могла. Папа не читал ему на ночь Бродского, как в первые дни. И только дед, как и раньше, приносил мёд и говорил: – Дочь, поешь. Витамины. Ребёнка ведь носишь. Но скоро дед умер. Сердце. И остался Ванька без мёда. Но он рос. Вечерами ждал, что мама положит руку на живот и скажет «сыночек». Она не говорила. – Устала, наверное, – думал Ванька. И старался не пинаться в животе. Пусть выспится. Ванька верил, что всё, что было, – это какая-то ошибка. Просто мама испугалась. Она же ничего о нем не знает. Но он родится, его возьмут на руки и полюбят. Потому что иначе нельзя. Иначе не бывает. Он же их сын. Кровиночка. Как его можно не полюбить? У него же глаза голубые – как у папы. И уши-локаторы – тоже как у него. А волосы рыжие – в маму. Увидит она эти рыжие волосы, расплачется: «Солнышко ты мое». Прижмёт к груди. И они всегда, всегда будут вместе. И будет тепло и хорошо… – Посмотрите, кто родился! – сказала акушерка. – Не показывайте мне его, – ответила мама. – Мы будем отказываться, – бросил папа. – Но ведь так не бывает, – не верил Ванька. На руки его взяла какая-то незнакомая тетя в белом халате. Потом он долго лежал в кювезе. – Мама, мама! – кричал он. – Я здесь. Забери меня! Мне страшно! – Что ж ты так надрываешься, горемычный, – вздохнула старенькая уборщица. – Чувствует, детина, что мать бросила. Никто к тебе не подойдёт. Привыкай. Так Ваньку предали во второй раз. *** Он ещё долго, наверное, думал, что это ошибка и мама обязательно придет. Малыши ведь тоже думают. Сердцем. Он старался не кричать, чтобы никому не мешать. Даже когда болел живот. Он будет у мамы самым воспитанным мальчиком. Она будет им гордиться. Ванька даже начал улыбаться. Сначала слабо, криво, невыразительно. А потом «во все дёсны». Когда его брали кормить. Так он улыбнётся маме, когда она придет. Наверное, она просто занята. Он хорошо держал голову, переворачивался, агукал. А потом перестал. Зачем? Ведь тебе все равно никто не отвечает. Ванька понял, что это была не ошибка. И никто к нему не придет. Он не сынок. Он – даун. Инвалид. Бедолага. Горемыка. И никому не нужен. И стараться ему не нужно. Не для кого. Ему не к кому тянуть руки, чтобы обнять. И не к кому бежать. Ванька лежал и смотрел в потолок. И в его раскосых, голубых, как у отца, глазах была тоска. Страшная, холодная, липкая… *** Когда ему было четыре года, его забрали в семью. Приехали в детский дом муж с женой. – Я буду твоей мамой, – сказала женщина. – Скажи «мама». Но он не мог. Он не говорил. – Ничего, мы тебя научим,– улыбнулась она. В новом доме он тоже старался вести себя хорошо. – Вы не пожалеете, – думал он… Нового папу он видел нечасто. Тот всё время работал. Новая мама спрашивала «Как дела?» и «Всё хорошо?» и тоже уезжала на весь день на работу и по каким-то ещё своим делам. А вечером перед сном целовала его лоб. И он был счастлив. Его никто никогда не целовал. Он пытался обнять ее, хватал за волосы – такие красивые и такие ароматные. Не хотел, чтобы она оставляла его одного. А она разжимала его руки, говорила: «Ну-ну!» и уходила. А он сам себя укачивал в кроватке и мечтал, что когда-нибудь новая мама возьмёт его на руки и убаюкает. На весь день Ванька оставался со строгой няней, которая занималась с ним по каким-то книжкам и картинкам и возила с шофёром по разным занятиям. Шофёр Ваньке нравился. От него пахло сигаретами – как от поварихи тети Веры в их доме малютки, которая иногда играла с ним. И при встрече он часто гладил его по голове. Няню Ванька не любил. И картинки ее ему не нравились. Он хотел играть в машинки, а она показывала ему какие-то буквы. Он прятался от неё под кровать, она вытаскивала его и опять показывала. Однажды он взял все эти картинки и кинул в неё. За это няня ударила его по лицу и назвала уродом и неблагодарной свиньей. – И зачем тебя, дебила, взяли только? – говорила она. А потом долго объясняла новой маме, что обучить его, Ваньку, чему-то нет никакой возможности. Если бы он мог говорить, он рассказал бы новой маме, что няня злая. И что она его бьет. А он не дебил, он всё понимает и всему научится. Но сначала он просто хочет, чтобы его обнимали, целовали, любили… – Ну как же так, надо учиться, – рассеянно сказала мама, глядя в какие-то бумажки. А потом позвонила папе. – Дорогой! Ты даже не представляешь! Я беременна! – Ура! У нас будет малыш! – подумал Ванька. – Я буду его любить, буду с ним играть и научу всему-всему. – Дорогая! И что нам теперь делать? – спросил вечером папа маму… – Ты же сама видишь. Он так и будет всю жизнь идиотом… – О ком это они? – думал Ванька. – Мы столько лет ждали нашего ребёнка, – продолжал папа. – А теперь он родится, будет повторять всё за этим и тоже станет дураком. Я же тебя отговаривал. Ты помнишь? – Агриппина Ивановна сказала же, что многие берут сирот, а потом беременеют, – ответила мама. – Особенно если больных. Ну и вот… – Ну вот ты и забеременела, – начал злиться папа. – Но это просто совпадение. Всё. Поиграли в благотворительность, и хватит. Тоже мне, завела себе экзотического питомца. Надо его вернуть обратно. Таким в детдоме лучше. – Я не питомец, я ребёнок! Я же так стараюсь! И я так хочу братика или сестричку! Не отдавайте меня, пожалуйста, – мычал Ванька. Он падал на пол, рвал себя за волосы, плакал. Как щенок подползал то к папе, то к маме, скулил и хватал их за ноги. – Пожалуй, ты прав, – сказала новая мама. – Он ещё и неблагодарный. Мне говорили, что такие дети «солнечные», а это какой-то зверёныш. Он мне все волосы выдрал. И брезгливо дернула ногой, за которую держался Ванька. – Я просто не хотел, чтобы ты уходила, – мычал он… Так его предали в третий раз… *** Прошло полгода. Ванька умирал. Нет, он не болел. Просто ему незачем было жить. Он отбывал в этом мире какую-то странную, ошибочную повинность. Он лежал, ходил, сидел, что-то ел и все время ждал, когда же всё это закончится. А потом и есть перестал. Что-то внутри него нажало кнопку «самоуничтожение». Он не плакал, не смеялся, не страдал, не надеялся. Просто зачем-то ещё был. По какому-то нелепому стечению обстоятельств. А потом у них в детском доме появилась она. Волонтёр Люба. От неё пахло ландышами. Но тогда Ванька ещё не знал, что так пахнут ландыши. Он и не видел их никогда. Просто почувствовал и запомнил этот запах. – Ты почему не играешь со всеми? – спросила Люба. Он молчал. – Пойдём, – позвала она. Ванька вырвал руку. – Я больше не хочу ни к кому идти, – екнуло в маленьком его сердечке. – Я боюсь. А ночью он плакал. Люба ушла. Она пришла через неделю. Так же поиграть. – Давай руку, – сказала она. – Не давай, она тоже предаст, – шептало что-то внутри. – Попробуй, ведь так не бывает, чтобы ребёнок был один, – робко стукнуло сердце. Маленькие пальчики медленно коснулись ее тёплой ладони. А потом крепко сжали. – Солнышко моё, – ласково сказала Люба. – Так должна была говорить моя мама, – молча подумал Ванька. – Ты моя мама? – Я твоя мама, – читал он в ласковых Любиных глазах… *** Я познакомилась с ними недавно. В одном из московских монастырей. Увидела смешного рыжего мальчишку лет десяти-одиннадцати с ушами-локаторами и голубыми раскосыми глазами и подошла. Рядом с ним стояли девочки-погодки. И какой-то мужчина. Они вместе кормили голубей семечками. Те садились к ним на руки, на плечи, на головы… Они смеялись, громко, весело. А больше всех он – рыжий мальчишка. И столько детства, счастья, жизни было в этом смехе, что даже строгие монахи улыбались, глядя на него. – Ну ладно, ладно, расшумелись, – с улыбкой сказала молодая женщина. – Солнышки мои. И я почувствовала нежный запах ландышей. Я не могла так просто уйти. Я спрашивала, Люба рассказывала. О том, что не смогла тогда пройти мимо. О том, что было непросто. Особенно когда родилась первая дочь. Ванька боялся, что его опять предадут. Он вообще долго никому не верил. А потом поверил. И в него поверили. Это великое дело – когда в тебя верят. Сейчас Ванька говорит, читает, пишет, прекрасно рисует. Он ходит в бассейн и играет в хоккей. Как все мальчишки, обожает компьютерные игры. Жаль только, мама много не разрешает. Он учится в специальной школе, и у него много друзей. Но больше всего он любит маму, папу, сестрёнок и свою собаку Берку. Огромного водолаза. Я смотрела на Ваньку и любовалась. В глазах у него целое небо, в рыжих волосах – солнце, в его смехе – море счастья, а в сердце столько тепла, что хочется стоять рядом и греться. Я смотрела на него и понимала, что синдром Дауна – это неважно. И нестрашно. Страшно, когда тебя не любят. Без любви нет жизни. Ничего вообще нет. А когда любят, ты сможешь всё! И даже если чего-то не сумеешь, ты все равно сможешь главное – дарить свою любовь! Ванька-Ванька! Хороший! Смешной! Ты пришёл в этот мир, потому что ты здесь нужен. Таким, какой ты есть. У Бога ошибок не бывает. Теперь ты это точно знаешь! Я вижу. Елена Кучеренко

Мать звала Лизу «Лизка, дрянь, иди сюда!», отец с пьяных глаз называл «уу, страшилище», бабка отцовская шипела: «женился на чучеле, а она еще эту страшилу родила, тьфу ты… пропасть…». Конечно, думала Лизка, глядя в зеркало: «рыжая, лицо все конопатое, зубы передние выпали. Ууу, страшилище!» - гудела она, показывая сама себе язык. Мать на кухне в баке белье помешивала палкой, отец храпел, а бабка ушла к соседке. Лизка выскочила во двор и огляделась. Убедившись, что ее никто не видит, она скользнула за дом. Там, за высоким деревянным забором был заброшенный яблоневый сад. Отодвинув только ей известную доску, девочка проскользнула в сад. Доска тихо вернулась на свое место, закрыв проход... Лизка любила этот сад. Высокий, заросший, он казался ей сказочным царством, в котором живут феи, эльфы и гномы. А в старом доме, который таился в глубине сада, должна жить Волшебница, повелительница всех сказочных существ... В доме давно никто не жил. Соседи говорили, что жила в нем когда-то не то балерина, не то актриса известная. Но то ли уехала куда, а может, и вовсе померла. Вот и стоит дом пустой. И никто не видел, как Лизка играла в саду, как танцевала она на крыльце дома, представляя себя балериной на сцене. Однажды она видела такую тетю по телевизору. Отец тогда уснул в кресле и не слышал, как начался концерт. А в телевизоре порхала фея в белом платье, и такая она была красивая! Лизка потом ночью долго не могла заснуть, так взволновало ее увиденное. В саду частенько появлялась соседская кошка. Она грелась на солнышке и вылизывалась, вытянув лапку. Поймав мышь, кошка играла с ней – подкидывала и ловила. И Лизка мечтала, что когда-нибудь и у нее будет настоящая кошка. Девочке нравились мягкость и гибкость кошечки, и она повторяла эти движения – тянула ножку, вскидывала тонкие руки и медленно опускала их, разводя в стороны. Лизка называла кошку Изабеллой. Это красивое имя она услышала по телевизору, так представили ту красивую фею. Девочка понимала, что ее никто так не назовет, а имя пропасть не должно. Так и звала девочка кошку – моя Изабелла. Однажды, пробравшись в сад, Лизка поняла, что что-то изменилось. В саду появились люди. Садовник собирал опавшие яблоки, убирал старые ветки. Некоторые яблони уже стояли в белых нарядах – их побелили снизу. Лизка пробралась к крыльцу и увидела ее – Волшебницу. В плетеном кресле восседала тонкая, прямая как палка, немолодая женщина. На ней было синее платье с кружевным воротником. Ажурные оборки на манжетах скрывали тонкие руки, на длинных пальцах кольца с красивыми камнями. Девочка разглядывала женщину, прячась в кустах. - Так это ты танцуешь в моем саду? – не поворачиваясь к кустам, спросила Волшебница. – Выходи, подойди, пожалуйста, ко мне. Как тебя зовут? - Лизка. - Что значит Лизка? Нет такого имени. Есть имя Елизавета. - Нуу, мамка так меня зовет, а папка «страшилищем», я ж некрасивая. Поэтому и Лизка. А Лизаветом меня никто не зовет. Волшебница поморщилась. - Ладно. Но я буду называть тебя Елизаветой, или Лизой, но не Лизкой. Ты не кошка и не коза. - А я кошку соседскую зову Изабеллой. - Батюшки, откуда ты имя такое узнала? - А по телевизору. Там тетя такая красивая танцевала, в белом платье, она еще руками вот так делала, - и Лизка вскинула вверх тонкие руки, медленно опустила их и развела в стороны. А потом села в глубоком поклоне. - Вот ее и представили Изабеллой. У женщины перехватило дух. - Деточка, кто же научил тебя так делать, так танцевать? - А никто. Я помню, как тетя танцевала, и за Изабеллой повторяю. - А за кошкой ты что повторяешь? Мышей умеешь ловить? – засмеялась женщина. - Неет, мышей я не умею, - улыбнулась девочка. – А вот ножку, как она, могу, - и вытянула ножку. Сначала вперед и вверх, а потом назад и прогнулась, вытянув руки вперед. Женщина смотрела, затаив дыхание. - Ой, Изабелла, - девочка увидела в кустах кошку и бегом спустилась с крыльца. Вернулась она с кошкой в руках. - А сколько тебе лет, Лизонька? – спросила женщина. - Уже пять, - шептала Лиза, обнимая кошку. - А вот я себя чувствую на все сто двадцать пять, - вздохнула женщина. – Лиза, ты приходи, пожалуйста. Можешь танцевать в саду. Подглядывать никто не будет. Садовник только немного наведет порядок. А зовут меня Анна Николаевна. Запомнишь?... Лиза приходила в гости так часто, как только могла. Они пили чай с вишневым вареньем, гладили Изабеллу. Анна Николаевна рассказывала интересные истории девочке и читала вслух книги. Лиза уже запомнила буквы и складывала из них слова. А еще Анна Николаевна просила, чтобы Лиза танцевала. Они включали проигрыватель и ставили пластинки. Лиза слушала незнакомую музыку и повторяла имена композиторов – Чайковский, Глинка, Шуберт. Очень ей нравилось танцевать под музыку Шопена – руками она повторяла движения дождя, а ножками перебирала так, словно это капли ударяли по луже. - Боже мой! – шептала Анна Николаевна. – Боже мой, у нее же идеальный слух, а руки, а гибкость, а выворот стопы… и кто учитель – кошка, самая обыкновенная кошка! Это невероятно! Вот уже несколько дней Лиза не появлялась в саду. Изабелла приходила, лежала на крыльце, прыгала в руки Анны Николаевны, а Лизы не было. Встревоженная женщина отправила садовника узнать, не случилось ли чего. Услышанное потрясло! - Анна Николаевна, голубушка, беда! Лизоньку увезли в приют! - Как в приют? У нее же и мать, и отец, и бабка какая-никакая. - Да вот и никакая… перепились они да отравились. Соседи нашли их, а Лизонька с Изабеллой под кроватью были. Так кошку оторвали от ребенка и выбросили, а нашу Лизоньку… в приют… Да как же так, Анна Николаевна? - Так вот почему Лизы нет. А Изабелла, она же не может рассказать, что случилось… Так, надо взять себя в руки. И что-то делать… Что делать? С чего начать?... Прошло несколько дней. На пороге детского дома появилась худая, прямая как палка, женщина. Она тяжело опиралась на трость, но решительно, балетным шагом шла вперед. У нее появился смысл жизни – Лиза, эта маленькая девочка, которая была похожа на нее саму в детстве. - Лиза, моя Лиза, я иду... Долгий разговор в кабинете директора, и вот открылась дверь и в комнату влетела Лизонька. - Анна Николаевна, Анна Николаевна, вы меня нашли! – и она зарыдала в голос. - Девочка моя, моя Лизонька, я здесь, я с тобой! Все будет хорошо! – она держалась изо всех сил. – Все будет хорошо, ты мне веришь? Успокоившись, Лиза не выпускала из объятий Анну Николаевну. Она вцепилась в женщину, словно зверек. «Синяки, конечно, останутся, - мелькнуло в голове у женщины, - но боже, как хорошо, что Лизонька в порядке». ***** Прошло несколько лет. В концертном зале хореографического училища шел отчетный концерт учеников. - Елизавета Храброва! – объявил ведущий. Зазвучала прекрасная музыка, и на сцену выпорхнула девочка. Рыжие волосы были уложены в корону, на лице задорные веснушки. Она двигалась, как сказочная фея, вскидывая вверх тонкие руки и плавно их опуская. Белое платье было такое нежное и красивое... В зале сидела немолодая женщина, прямая и тонкая как палка. Трость лежала под ногами, а на коленях стояла переноска. В ней сидела старая кошка, которая когда-то дала первые уроки юному таланту. - Какая ты у меня красивая, Лизонька! – шептала женщина. А кошка потянулась в переноске, размяла свои старенькие лапки и подумала: «В прошлой жизни я определенно была балериной! Да, точно. Балериной. Недаром я Изабелла!» Вот так, дорогие друзья, необычно переплелись судьбы маленькой девочки из неблагополучной семьи, обладающей несомненным талантом, бывшей балерины, ушедшей со сцены из-за травмы, и простой серой кошки. И как хорошо, когда кто-то видит в тебе талант и поддерживает. И здорово, когда приходят на помощь родственники и друзья, для которых просьба немолодого человека имеет значение. И как прекрасно, что маленькой серой кошке дарят не только красивое имя, но и дом, и семью. Я желаю вам всем добра и счастья! Вита Сапфир

Ребёнок, окружённый критикой — учится обвинять; Ребёнок, окружённый насмешками — учится быть недоверчивым; Ребёнок, окружённый враждебностью — учится бороться; Ребёнок, окружённый злостью — учится причинять боль; Ребёнок, окружённый непониманием — учится не слышать других; Ребёнок, окружённый обманом — учится врать; Ребёнок, окружённый позором — учится чувствовать вину; ⠀ ❤️И только любовью всё преображается. ⠀ Ребёнок, окружённый поддержкой — учится защищать; Ребёнок, окружённый ожиданием — учится быть терпеливым; Ребёнок, окружённый похвалами — учится быть уверенным; Ребёнок, окружённый честностью — учится быть справедливым; Ребёнок, окружённый безопасностью — учится доверию; Ребёнок, окружённый одобрением — учится уважать себя; Ребёнок, окружённый любовью — учится любить и дарить любовь; Ребёнок, окружённый свободой выбора — учится быть ответственным за свои решения.

О простых бабушках, Серафиме Саровском и мире, который мы теряем Скажу честно, если бы мне эти истории рассказал кто-то другой, я бы, возможно, многому не поверила бы. Но отца Анатолия мы с мужем знаем давно и хорошо и очень его любим. Поэтому я, конечно, удивлялась, но ни секунды не сомневалась, что так оно и было... “Когда этих бабушек слушаешь – как будто жития святых читаешь”, – говорил мне в эту мою поездку на Украину отец Анатолий, наш знакомый местный батюшка. Да что там знакомый, просто близкий друг. Мы ехали в село Великая Знаменка, где он служит, и отец Анатолий увлеченно и с большой нежностью рассказывал о своих стареньких прихожанках, с которыми собирался меня познакомить, и которым уже за 90 лет. “По ним пройдешься, пообщаешься – и прямо благодати наберешься, – говорил он. – У них все по-настоящему – вера, добро, любовь. Мы у этих людей живем взаймы, понимаешь? Пока они с нами, светят нам, греют, молятся, пока духовный опыт с нами разделяют, в этом мире еще что-то хорошее происходит”… ДЕД В ФАРТУКЕ И НЕЦЕНЗУРНАЯ БРАНЬ Бабушка Маша… Она давно похоронила мужа, а потом и сына, который ее досматривал. И сама уже два раза собиралась умирать. Звала отца Анатолия ее “напоследок” исповедовать и причастить, но жива до сих пор. Перед одной из своих “смертей” она и рассказала эту историю… …Мария родилась и почти всю жизнь прожила в Знаменке. Родители у нее были верующими. В советское время их местный храм, как и многие, был разрушен, и семья ходила на службы в соседнее село – Каменку. Гонения на церковь усиливались, антицерковная пропаганда тоже, и когда Маша стала подростком, то в храм уже не ходила. В послевоенное время девушка уехала в Запорожье – работать на завод. Атмосфера в среде, куда попала Маша, была не из лучших. “Все сквернословили и много еще чего делали, – вспоминает она. – Постепенно я тоже втянулась, привыкла ругаться “по-черному”, вообще научилась нехорошему”… Вскоре Мария вышла замуж и родила ребенка. После родов возникли сильные осложнения. И через какое-то время она уже не могла ни есть, ни вставать с кровати. Машу перевели в отдельную палату для безнадежных – умирать. “Сначала медсестра заходила чем-то мне помочь, а потом перестала. Иногда только заглядывала проверить – жива ли я еще”. Однажды дверь в палату Марии открылась и вошел какой-то “дед в фартуке”. “Дитятко, тебе тяжело?” – спросил он девушку. “Тяжело”. “Ну ничего, вставай, вот тебе тапочки, и иди за мной”. “Да как же я пойду? – удивилась Маша. – Я даже сесть сама не могу. Умираю я”. “А я тебе помогу”, – говорит старичок. Он взял Марию за руку, поднял с кровати, довел до двери, открыл… “А вместо коридора – дорога, небо и храм, – вспоминает она. – Завел старик меня в притвор, а там две двери в разные стороны”. “Хочешь посмотреть, что за этими дверями?” – спрашивает. “Хочу!”. Открыл дед одну дверь – там свечи горят, иконы, и как будто ангелы поют… И радость и спокойствие необыкновенные. “Нравится?”… “Нравится, дедушка!” Открыл вторую. А там тьма и копошение какое-то. И страх оттуда леденящий. У Марии внутри все обмерло от ужаса. “А здесь нравится? Хочешь сюда?” “Нет!” “Так знай, кто сквернословит, сюда попадает”, – сказал старичок. Потом отвел Машу обратно в палату, посадил на кровать и вышел. И тут же медсестра заходит… “Ты как села?!? Ты же того…. этого…”. “Меня дедушка с бородой и в фартуке посадил. Он меня и в храм водил”. “Какой дедушка? Профессор наш?” – спрашивает медсестра, а сама с подозрением посматривает на нее – все ли с головой в порядке. Позвали профессора. Он осмотрел – все хорошо, температура в норме … “Кушать хочешь?” – спрашивает. “Очень хочу!”. Вскоре Марию выписали. А еще через некоторое время она с семьей поселилась в своём родном селе и как-то попала на службу в храм, куда ее мать водила девочкой. “А там с правой стороны – дед в фартуке, тот самый, – радостно говорит она. – А потом я узнала, что это не просто дед, а Серафим Саровский. И не фартук у него, а епитрахиль”… “После этого случая бабушка Маша (а тогда ещё просто Мария) из храма уже ни ногой, не смотря ни на какие гонения, – рассказывает отец Анатолий. – Кем только там не работала. А потом и церковь в нашей Знаменке восстанавливала и открывала. Пока были силы, все там делала. А сейчас все спрашивает меня: “Батюшка, когда же я умру?”. А я ей отвечаю: “Бабушка Маша, не умирайте, лучше помолитесь за нас”…. Ведь это люди, молитвами которых мы живём…” СВАДЬБА ПО-ПАРТИЙНОМУ Бабушка Ксения совсем неграмотная. Но ещё в детстве многие молитвы знала наизусть. Родители всегда брали девочку с собой в храм. Да и дома у них много молились, и часто кто-нибудь из взрослых читал вслух Писание. Когда была молоденькой девушкой, полюбила парня, Сергея. И он её. Тянуть долго не стал – пришёл свататься. И все бы хорошо, но семья жениха была неверующей. Более того, сам Сергей – партийный работник. А отец вообще из комиссаров. Родители же Ксении категорически отказались выдавать дочку замуж без венчания. “Папаша-комиссар попыхтел-попыхтел, а потом, скрипя зубами, согласился, – вспоминает старушка. – Расписались. Но когда подъезжали к церкви, он на подножку стал и никого из машины не выпустил. Обманул нас. Приехали домой. Как я горько плакала! Понимала, что без разрешения такого папы никто нас не обвенчал бы. Времена-то какие…” Вскоре в семье родился первенец. И сразу заболел. Температура высокая, чахнет прямо на глазах. Врачи сказали: “Не жилец”. Тогда поехала Ксения в церковь в Каменку (в ту самую, где Мария увидела на иконе своего “деда в фартуке”). А там был мужичок чудаковатый. Все его звали “блаженный Никола”. “Я в церкву ту захожу, плачу, от слез ничего не вижу, – рассказывает бабушка Ксения, – а Никола спрашивает: “Чего ревешь?”. “Так и так… Сынок помирает”. “А вы венчаны? -спрашивает. – Вот как повенчаетесь – выздоровеет”. Я мужу сказала, свекрухе, она как-то договорилась, и нас тайно ночью батюшка обвенчал. А как повенчались, сразу температура у сына спала, кушать начал. И муж мой сказал: “Есть Бог!”. Да так поверил, что партбилет порвал”. В 42-м Сергея забрали на фронт. “Он всю войну прошёл с верой и молитвой, – вспоминает бабушка Ксения. – А когда вернулся, говорил: “Как же не верить, если у меня вся гимнастёрка пулями изорвана, а я живой. По одежде “чикали”, а меня не касались”. Но с войны муж вернулся не сразу. Когда брали Берлин, во время одного боя в дом, где они находились, попал снаряд. На него с товарищем упала стена, тот погиб, а Сергей оказался в госпитале. Война закончилась, а муж все не возвращался… Ксения много плакала, боялась, что погиб или бросил. И однажды, как она рассказывает, ей во сне явилась Божия Матерь и говорит: “Подожди, скоро придёт”. Так и случилось… “Семья у нас была многодетная, жили трудно, но в Бога верили и ничего не боялись”, – вспоминает бабушка Ксения. А некоторые все приставали: “Зачем вам это надо, сделай аборт и живи как нормальный человек”. А мы только улыбались… Не понимали они нас…” Но однажды, когда в очередной раз узнала, что беременна, Ксения начала унывать. “Может они правы?”. Пока муж был на работе, решила съездить в больницу, сделать аборт. “Прямо наваждение какое-то нашло, – говорит она. – В тот день погода стояла тихая, а только я ворота открыла – оттуда ураган. Меня аж во двор обратно задуло. Тут я в себя пришла и поняла, что хотела сотворить”… Отец Анатолий очень любит бабушку Ксению, старается почаще её навещать. “Знаешь, из-за чего она очень переживает? – спросил меня батюшка. – Из-за того, что раньше люди были добрые, а теперь часто каждый сам за себя. А тогда, рассказывает, во время войны и потом, если у кого коробок спичек был, на всю улицу делили. И хлеб тоже. И плачет. Жалеет нас”… ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОБРА Бабушке Параскеве 94 года. “Недавно она сломала шейку бедра и, понимая, что возможно больше не встанет или даже умрет, она позвала меня к себе, – начинает новый рассказ отец Анатолий. – Мы долго беседовали и в итоге, я спросил, не держит ли она на кого-нибудь обиды. Оказалось, что эта почти 100-летняя старушка в жизни ни на кого не обиделась”. Бабушка Параскева (или баба Паша, как её называют) помнит, как отец с детства учил их всегда делать только добро – всем, любому человеку. “Зашёл кто к нам во двор , нравится он нам, не нравится – приглашай в дом, – рассказывает она. – Не спрашивай – хочет он, или нет, а сразу накрывай стол, наливай чай”. Был у Паши в молодости случай. Почему-то невзлюбила её одна женщина. “Клеветала на меня, говорила всем, что я такая-сякая. Мне соседи зачем-то передали…. А смотрю как-то, идёт она с работы, и как раз мимо моего дома”. Параскева позвала свою обидчицу, пригласила в дом, напоила чаем, расспросила, как у неё дела. Женщина только глазами хлопала от удивления. А соседи потом у виска крутили: “Она ж про тебя гадости такие говорит, а ты ее чаем поишь”. “А я каждый раз так делала, когда она мимо моего дома шла. В конце концов, она прощения у меня попросила, и мы подружились”. У самой бабушки Паши в семье не все гладко. Внучка непутевая. Вышла замуж, а потом мужа Николая бросила и уехала с другим. Парень дошел до отчаяния, чуть руки на себя не наложил. Но бабушка Параскева его всегда к себе звала, утешала. Спасла от отчаяния. Когда Николай решил опять жениться и дом купить, она деньгами помогла, хотя, считай, он ей никто уже – бывший муж внучки. А когда баба Паша шейку бедра сломала, отец Николая, Иван, узнав об этом, ей и продукты, и деньги привёз. Навещает часто. Хотя в селе его недолюбливают и считают “жмотом”. Но не забыл Иван, как Параскева сыну его помогла. “Да и какой Иван плохой человек, если так обо мне заботится”, – удивляется старушка… “А ещё она часто повторяет, что если с человеком по добру поступать, то Бог никогда не оставит, – говорит отец Анатолий. – Так отец её учил. Что добро всегда рождает другое добро. И так она просто обо всем этом рассказывает, что видишь, что для человека это жизненный принцип, он по-другому не умеет…” БАБУШКА-ХУЛИГАНКА И ПОЛОВИНА ХЛЕБА Баба Шура – местная “хулиганка”… Весёлая и разбитная. К отцу Анатолию обращается исключительно “на ты”. И вообще – с ним запанибрата. Рассказывает, что в семье их было девять детей. “Я родилась самая слабая. Времена были голодные, кормить нас было практически нечем. А тут я ещё и заболела. Лежу-умираю, а мамка рядом сидит – плачет”. Вдруг в дом заходит священник. Просит поесть. “Мамка достала, что было, отдала. А он спрашивает: “Чего плачешь?”. “Да вот, дочка умирает”. “Не умрет, – говорит батюшка, – ты у неё ещё на свадьбе гулять будешь. Дольше всех проживёт”. Так и получилось. Все братья-сестры бабы Шуры уже умерли, а она живёт. И все шутит и смеётся… А бабушка Маша (не из первой истории, другая) тоже на всю жизнь запомнила поступок своей матери. Детство у них тоже было тяжёлое. Как, собственно, почти у всех тогда. Часто дома вообще было нечего есть. “Однажды мама только булку испекла, поставила остывать, – рассказывает она, – заходит какой-то старичок. А мы, дети, сидим, ждём покушать”. “Мир вашему дому”, – приветствует старик. Рассказывает, что с пути, просит поесть. “Мама половину хлеба отрезает, ему отдаёт, – вспоминает бабушка Маша. – А он благодарит и говорит: “Как бы тяжело ни было, в вашем доме с голоду никто не умрет”. И ушёл… Мы за ним выбежали, смотрим – а нет никого. Только соседи на лавочке сидят. “Где дедушка, который от нас вышел?” – спрашиваем. А они плечами пожимают: “Не было никакого дедушки”. Но как старичок сказал, так и получилось. “Многие тогда с голоду умерли, а у нас всегда с этого дня дома хлеб был. И с другими еще хватало делиться”… Мы с отцом Анатолием немного помолчали. Наверное, он думал о своих любимых бабушках. А я мечтала поскорее с ними познакомиться. Что вскоре и произошло. И они мне все это подтвердили и много чего еще рассказали. Но это уже другая история… “У этих людей добро в крови, – заговорил опять отец Анатолий. – Потому что Господь для них по-настоящему есть. Они для него живут. И для людей. И столько они в жизни всего видели и знают – горе, смерть, чудо, милость Божию, что понимаешь, что с их уходом мы потеряем целый мир. Потому что этого сейчас уже нет… Мы другие…”

ОСКОЛКИ ДОБРОТЫ Семья проводила выходной день на пляже. Дети купались в море и строили замки из песка. Вдруг вдалеке показалась маленькая старушка. Её седые волосы развевались по ветру, одежда была грязной и оборванной. Она что-то бормотала про себя, подбирая с песка какие-то предметы и складывая их в сумку. Родители подозвали детей и велели им держаться от старушки подальше. Когда она проходила мимо, нагибаясь то и дело, чтобы что-то поднять, она улыбнулась семье, но никто на её приветствие не ответил. Много недель спустя они узнали, что маленькая старушка всю свою жизнь посвятила тому, чтобы подбирать с пляжей осколки стекла, которыми дети могли порезать себе ноги.

О грехе аборта Прекрасно понимая, как много женщин и мужчин виновны в названном грехе, тех из них, кто мучается совестью и не ищет себе оправданий, мы должны утешить. Уже сам факт того, что человек жив, говорят о том, что для него открыты Двери милосердия. Можно еще рожать; хотя те уже не родятся, а будут другие, но ведь утешился Иов новыми детьми после гибели десяти предыдущих. Если Бог благословит, сердце умеет исцеляться от самых тяжелых ран, и новая радость не омрачается прежней тьмой. А если поздно рожать или что-либо другое препятствует этому, то можно удержать кого-то от аборта, можно взять на воспитание сироту, можно все силы души вложить в воспитание племянников, внуков, крестников. Можно делать всякое добро с покаянной мыслью и, сочислив себя по совести с убийцами, все же помнить того злодея, который первым вошел в Рай. Протоиерей Андрей Ткачёв Каждый может внести копеечку в развитие православной группы. Не бойтесь поддержать нас, это доброе дело. Поблагодарить пожертвованием:Сбер банк - 2202 2056 2930 8476 Храни вас Господь!🙏❤

Губернатор Ненецкого автономного округа Юрий Бездудный вводит ограничения на продажу алкоголя в ЯНАО. Часть из них уже начала действовать, и ещё часть будет реализована в течение года. t.me/Bezdudnyi/... – продажа алкоголя в объектах общественного питания, расположенных в многоквартирных домах, будет разрешена только с 17:00 до 18:00; – на остальных объектах общепита продажа алкоголя будет разрешена только с 9:00 до 23:00; – запрет на розничную продажу алкогольной продукции в торговых точках, расположенных в многоквартирных домах, если вход для покупателей находится со стороны подъездов; – продажа слабоалкогольных напитков на разлив в так называемых «наливайках» и рюмочных будет запрещена. Кроме того, под запрет попадает продажа алкогольной продукции навынос. - В окружное Собрание депутатов направлен законопроект, ограничивающий время продажи крепкой алкогольной продукции. 👏 Любые инициативы по ограничению алкоголя можно отнести к демографическим и безусловно антиабортным. Пьянство супруга или сожителя и связанные с этим тяжёлые обстоятельства лидируют среди причин, по которым женщины рассматривают аборт как единственный исход беременности. Страшный женский алкоголизм так же зачастую ассоциирован с множественными абортами, причём и в качестве причины, и в качестве следствия - постабортный синдром характеризуется, среди прочего, повышенным риском всех видов химических зависимостей. t.me/instasosli... Каждый может внести копеечку в развитие православной группы. Не бойтесь поддержать нас, это доброе дело. Поблагодарить пожертвованием:Сбер банк - 2202 2056 2930 8476 Храни вас Господь!🙏❤