Предыдущая публикация
СЧАСТЬЕ ВПЕРЕДИ!
Лариса уверенно шагала по дороге, ловя на себе взгляды прохожих. Она всё победила, снова счастлива, и целая жизнь впереди!— Гляди! Лариска! Куды она?
— К своим, наверное. Модная стала! Продавщица, а поди ж ты! Говорят, нашла себе кого–то в городе, вот он её и одевает.
— Да не, вряд ли! Кому она нужна, с ребенком, необразованная!
— А пальто–то какое! Пальто! Ну, кучеряво живет! Эй, Лариса, чего не здороваешься?
Женщина остановилась и, гордо подняв голову, спокойно кивнула:
— Здравствуй, теть Ир. А ты всё за чужую жизнь переживаешь?
— А чего мне за свою переживать–то? Всё ладно–складно, муж, вон, дома сидит, накормлен, доволен, Зинка в городе, пристроена, во дворе у меня чистота, порядок. Нечего мне переживать!
— Ну да, Зину я в городе видела. Привет вам передает. Уезжает она, с мужем. Ребеночек скоро у них родится.
Лариса усмехнулась, кивнула, прощаясь, и пошла дальше.
А Ирина Егоровна, открыв рот, смотрела ей вслед.
— Кого родит?! Что ты несешь?! Какой муж?!
Но Лара не стала ничего объяснять, пусть сами разбираются.
… Лариса в деревне давно не жила. За это её некоторые осуждали. Знамо ли дело, муж только пять месяцев, как умер, а вдова, погоревав, махнула в город, оставив свекрови Ваньку, сына своего. Мальчику тогда было пять.
— И куда собралась? Горе тебе совсем разум отшибло? — глядя, как невестка собирает вещи, бубнила свекровь, Валентина Петровна. — Ванька скучать будет, и сама где пристроишься, кем?
Валентина Петровна о сыне горевала. Несчастный случай произошел на лесопилке, спасти мужчину не удалось. Приходил потом председатель, и так, и этак приставал к семье с хитрыми вопросами. Лариса сразу поняла, что не чисто дело, стала выяснять, что и как произошло. Мужики молчат, глаза отводят. Только дед Никита, известный на всю округу пьяница, велев зайти к нему вечерком, усадил гостью за стол, плеснул себе и ей по рюмашке, огурцы в миске выставил солёные, капустку, картошки наварил, кивнул, чтобы ела, а потом, после третьей, «за упокой», рассказал, что Юрка, Ларисин муж, подрался с сыном председателя, за что, не сказал. Да только толкнули Юру, он ударился об угол агрегата… А всем сказали, что голова у Юрки просто закружилась, вот и упал. Председатель всех запугал, мол, уволит, если кто проболтается. И куда тогда идти, ведь вокруг всё разваливается, вот мужики и испугались правду сказать…
— Да ты пей, пей, Ларка. Так легче будет! — дед Никита плеснул еще себе, гостье, крякнул, хлопнул себя по коленке и залпом выпел. Раньше он мог пить много, долго, получал от этого удовольствие, но сильно не хмелел, теперь же, постарев, быстро терял рассудок, обмякал и чаще всего начинал плакать, ругая свою пропащую жизнь. Вот и теперь, закусив огурцом, захныкал, вытирая глаза мятым клетчатым платком, потянулся к Ларисе, чтобы та успокоила его, но женщина отвернулась. закрыв глаза, вздохнула, а потом, вскочив, убежала из избы.
Дом председателя стоял в самом начале улицы. Женщина, чуть запыхавшись, дошла до калитки, дернула – закрыто.
— А ну выходи, Андрей Васильевич! Выходи, иначе хуже будет!
Зажегся в окошке свет, выглянуло испуганное лицо.
— Чего буянишь, Ларка? Спать иди, поздно уже!
—Нет, не уйду. Не уйду, пока ты правду не скажешь. Выгородил Кирилла своего? Думаешь, так с рук сойдет?! Убийцы вы! Трусливые, гнилые сморчки! А ну иди сюда, я тебе глаза повыцарапаю!
Лариса ткнулась в калитку, та зашаталась, скрипнула, но не отворилась.
Андрей Васильевич, юркнув обратно в комнату, судорожно натянул штаны, рубашку, трясущимися руками застегнул пуговицы и шикнув на жену, чтобы молчала, вышел во двор.
Подойдя к Ларисе, он презрительно смерил её взглядом.
— У, да ты выпивши! А я–то думаю, что буянишь…
— А где Кирилл? Кирилл твой где? Пусть тоже приходит, расскажет, как мужа моего головой, как…
Лариса, как не старалась сдержаться, разрыдалась, сползла на траву, села на колени и заревела, просто, по–бабьи, как не могла сделать дома, не хотела пугать Ваньку… Она причитала, невнятно бормоча что–то через рыдания, стонала, а потом, зло глядя на растерянного председателя, кричала, что сгноит его, что так не оставит, что…
— Да у тебя сын, окстись! Вот сейчас вызову, кого следует, за пьянство тебя и прав родительских лишат, и Ваньку твоего отберут, без всего останешься. Иди домой, глупая ты баба! Иди, а завтра поговорим.
Лариса покачала головой.
— Не напугаешь! Слышишь, ты, бочка, (председатель был грузным, приземистым мужчиной), давай сюда Кирилла своего! Давай его сюда!!!
Лариса вскочила, стала трясти калитку, силясь вообще сорвать ее с петель.
Андрей Васильевич испуганно отпрянул, потом, взяв себя в руки, шагнул вперед, схватил женщину за плечи и, притянув к себе, шепнул:
— Да бабник твой Юрка был. Юбку они с Кириллом не поделили, ссора вышла. Хочешь, всё, как есть, расскажу? Вся деревня узнает, как он в соседнее село, к тамошней фельдшерице ездил, как врал тебе, что ночует на работе, как…
Лариса судорожно вздохнула, приложила руку ко рту и быстро–быстро замотала головой.
— Нет, неправда, неправда! Не имеешь ты права так говорить! — она замахнулась и вперила кулак прямо Андрею Васильевичу в щеку. Тот охнул, пошатнулся и сел на мокрую от росы траву…
— Да все знают! Все, одна ты как слепая живешь! — закричал он. — Вся деревня в курсе похождений твоего Юрки была!
Кинулась к председателю его жена, стала поднимать, поскальзываясь в галошах и пыхтя, выглянул из избы Кирилл, хмуро провожая взглядом Ларису, заколыхались в соседних домах шторки, а Ларка, закусив губу и гордо расправив плечи, шагала по дороге, чувствуя, как болит от председательской челюсти рука, разливается острая боль по костяшкам, отдает в запястье, пульсирует, потом на миг затихает, обманывает, будто прошла, и жахает с новой силой…
«Болит, значит жива я еще… Значит, не каменная… Уууу, что же ты, Юрка наделал…. Что натворил…» — мысли вяло метались в голове, путались, вырывались тихим стоном и дрожью в плечах…
Лариса долго бродила по улице. Нужно было успокоиться, отдышаться.
— Вернулась? — свекровь осуждающе смотрела на Лару, пока та снимала плащ и переобувалась. — Ванька заболел, горит весь, а ты ходишь неизвестно где! Да ты пьяная что ли? А ну дыхни!
Лариса презрительно усмехнулась.
— Юру поминали с дедом Никитой. Он мне тут рассказал, как жизнь–то наша с Юрой, оказывается, протекала, удивилась я…
Брови свекрови поползли вверх, глаза испуганно забегали.
— Аааа, так и вы всё знали? — как–то торжественно, словно подтверждая свои догадки, кивнула невестку. — Покрывали Юрку, да? А вот через эту свою неверность он и погиб…
— Замолчи! А ну сейчас же замолчи! — зашипела Валентина Петровна. — А ты думала, на тебя, костлявую да бледную, у него глаз ляжет?! Как была страшная, так и сейчас не лучше. Иди лучше, Ванечку погляди, совсем захворал, пока ты водку по подворотням хлещешь!
Знала мать … Может, и не одобряла, но поперек слова сыну не говорила… Неужели, если Ванька, когда вырастет и вот также будет гулять, Лариса тоже найдет оправдание, пожалеет… Или просто промолчит, мол, сам разберется…
«Нет! Прокляну, отрекусь, но такого сыну не прощу!» — покачала головой женщина, взяла Ваню на руки, потрогала лоб. Горячий…
Болезнь Ивана как–то отвлекла Ларису, заставила на время забыть свои обиды, но потом, когда сын пошел на поправку, Лара снова растревожилась. Всё ей казалось, что смотрят ей вслед люди, кто с сожалением, кто с насмешкой, кто, равнодушно кивая, мол, и правда, такая рыба сушёная кому нужна…
Слова Валентины Петровны врезались в память, засели там занозой и саднили, не давая покоя…
… Ближе к зиме Лариса, дождавшись вечером, пока Ваня уснет, села перед свекровью, помялась, а потом, собравшись с духом, сказала:
— В город я уеду. Там устроюсь, работу найду, Ваня пока с вами побудет. А как наладится всё, заберу его.
Валентина Петровна замерла на миг, отвлекшись от разложенных на столе карт, потом, мельком взглянула на невестку:
— Да ну ерунду–то говорить! Сиди уже, тут дел много.
— Нет, я уеду. Не хочу здесь жить. Деньги вам буду присылать на Ваню.
— Значит, муж в землю, а ты бежать? Ребенка по боку? Все вы в город ринулись. Вон, Зинка Власова тоже чемоданчик собирает… И что вам там, медом намазано, что ли? А тут кто будет работать? Пить–есть любите, поди, и хлебушек свежий, и молочко… А за коровами старух оставляете ходить. Ты на руки мои поглядела? Смотри, в трещинах все, зудит да дергает, а я работаю. На вас, таких ласточек…
Свекровь сунула под нос Ларисе свои распухшие руки. Та отвернулась.
— Ну и бросай! Бросай нас с Ванечкой! Не любишь нас, Юрку похоронила, беги за легкой жизнью…
Валентина Петровна всхлипнула. Вся жизнь ее разваливалась, трещала. Нет сына, любила она его, родного, нежного. Бывало, придет он с работы, сядет с ней рядышком, как в детстве, прижмется к плечу и одно только шепчет: «Мамка… Мама…» А у неё уж сердце заходится от любви, млеет… Потом в доме появилась Лариса. Любить её Валентина не могла, даже когда внука ей родила, Ванечку. Но зато была полна изба, все при ней, при Вале, вроде семья…
А теперь всё… Всё прахом…
…За легкой жизнью поехала Лариса… Да, рано не вставать, скотину в поле не гнать, в грязи не копошиться, хлюпая в резиновых сапогах по меже… Забот меньше, но и в городе такие приезжие никому не нужны.
Лариса и Зина, две беглянки, сняли одну комнату на двоих, всё, что было, все деньги, в «общий котел» кинули. Зина, пользуясь одной ей известными связями, устроила их с Ларисой в галантерейный магазин, продавцами. Дело нехитрое, считать обе умели хорошо, людям улыбаться тоже.
Ларису поставили за прилавок с нитками, пряжей и прочим рукодельным инвентарем, Зина, девушка модная, видная, отхватила себе парфюмерный отдел. Рядом с ней всегда крутились мужчины, провожали, встречали, она стреляла глазками и жеманно поводила плечиками, но ночевала всегда дома, в комнате вместе с Ларисой.
Когда жили в деревне, Лариса с Зиной практически и не знали друг друга. Только когда Валентина Петровна сказала, что Зинка тоже в город уезжает, Лариса сама пришла к ней, уговорила ехать вместе.
— А Ванька как же? С ребенком никуда не возьмут. Можно, конечно, в садик его устроить, но сначала работу надо найти, — прищурившись и подкрашивая глаз, проговорила Зинаида.
— Ваня останется тут. С бабушкой. Буду навещать, деньги им присылать.
— А что ты тут–то не останешься? Валентина не вечна, дом все равно твой будет. А что слухи ползают, так дави их. Мало ли кто про кого говорит!
— И ты знаешь? Ну, про Юру моего и фельдшера… — Лариса поморщилась.
— Я? Знаешь, я в то, то своими глазами не видела, особо не верю. Нет, наука – другое дело, а вот кто там к кому бегал, дело не моё. Юра на тебя всегда смотрел, о тебе говорил. Идешь ты по улице, он шею свернет, пока тебя провидит, придешь ты на танцы, он сразу расцветает…
Зина вдруг отвлеклась от зеркала, повернулась к Ларисе и, положив ей руку на плечо, продолжила:
— Понимаешь, его уже нет, сохрани о нем хорошее, помни только это… Чтобы потом Ване рассказывать… А плохое, черствое, если и было, пусть с другими останется. А ты живи дальше. Ладно, поедем вместе, может, так тебе и лучше. У меня в городе дядька есть, магазин галантерейный открывает, продавцов ищет. Пойдешь?
Лариса кивнула.
— Спасибо, Зин. Я твоя должница буду.
— Брось! Хорошо всё будет, это я тебе говорю!..
Так и порешили...
… И вот уже Лариса уверенно, улыбаясь покупателям, выбирает нитки – кому какие, да для чего. Сама она шить умела, хотя дело это не любила. Но машинка швейная в доме всегда была, Ваньке первые костюмчики сама строчила, себе платья тоже выкраивала по журналам. Директор магазина, Зинкин дядя, Роман Павлович, Ларисой был доволен, премии иногда давал, хвалил.
Зину так и вообще задаривал флакончиками духов. Лариса всё думала, какой родственник хороший, вот не зря говорят, что деревенские всегда друг за друга, тянут, помогают. У них это как будто в крови заложено, не вывести.
— Зин, а что твой дядя к себе тебя не возьмет? Комнату снимаешь, ютишься, а у него, как я слышала, квартира большая.
Зина пожала плечами, рассмеялась, легко так, по–детски, а потом, наклонившись к сидящей за столом подруге, ответила:
— Ты что, до сих пор не поняла? Ну ты, Ларка, наивная! Если б был он моим дядей, то в деревне уж хоть раз бы появился, родня всё–таки! Ты об этом не думала? Ха, дядя…
— Так ты его… Ты с ним… — Лариса как–то скривилась, как будто лимон съела.
— Да. Зато у тебя и меня есть работа, спокойненько себе стоим, покупателям улыбаемся. А у других, слышала, что?
— Нет. Что? — растерянно спросила Лариса.
— Если недостача, если товара не досчитались, платят свои, кровные. Нас Ромочка мой бережет. Но это до тех пор, пока я с ним. Ну и вон, ткань дал, на платьице, ты посмотри, какая!
Зина метнулась к своей кровати, развернула сверток и вынула оттуда материю глубокого, кобальтового цвета. Та стала переливаться под ламповым светом бирюзовыми и сиренево–фиолетовыми оттенками.
— Ну? Нравится? Синтетика, а какая мягкая, ты потрогай!
Зина сунула кончик ткани Ларисе в руки, но та отдернула ладонь, будто предлагали ей простыню потрогать, на которой Роман Павлович спал.
— Брезгуешь теперь? — Зина пожала плечами, а потом вдруг заплакала, размазывая по щекам только что нанесённые румяна. — Я плохая, да, а ты хорошая. Ты вдова, а я подстилка. Ну, что молчишь, уж скажи! Да я, чтобы оттуда, из дома родного, выбраться, всё готова сделать была. Через Ромку, значит, через Ромку. И пусть! И расскажи теперь дома, давай! Мне всё равно!
Лариса, испуганно вскинув брови, обняла девчонку, та прижалась к подруге, всхлипывая и что–то бормоча.
— Меня мать била. Понимаешь, как отец выпьет, так она на меня срывалась. Всё этот самогон проклятый, ненавижу! Папка у меня калека, ты же знаешь. Работать не мог. Наливки всякие делал, самогон по собственному рецепту, настойки. И продавал. Тем и жил. Мать злилась, его не трогала, потому что ногами–то он слаб, а вот руками… Но рядом была я. Посмотри! Нет, посмотри!
Она расстегнула платье и показала Ларисе спину. Зинкина мать умело владела ремнем…
О Романе Павловиче больше не говорили…
Как–то вечером, в субботу, когда магазин уже закрылся, подруги решили сходить на вечер танцев в Дом Культуры. Обе в синем, кобальтовом, в туфельках и с искусно уложенными волосами, они походили на двух сестер. Парни заглядывались на новеньких, их девушки хмурились, чувствуя в пришлых конкуренток. Небольшой городок не был богат женихами, население в–основном составляли ткачихи, что работали тут же, на фабрике, поэтому каждый парень, даже хромой–косой–картавый, был на учете у девчонок, обхаживался и привечался по–особому…
Виктор заметил Ларису не сразу. Он был так занят, так внимательно разглядывал ноты, стоящие перед ним, потому что в глазах всё плыло после вчерашней свадьбы друга, а играть сегодня в Доме Культуры он договорился еще давно, что теперь трубач, тараща глаза, силился не сфальшивить.
Лара встала совсем рядом с оркестром. Она любила музыку, живую, инструментальную, просто слушала, даже не думая танцевать. Да и не с кем было. Вокруг молодежь, а ей, Ларисе, уже тридцать два, куда теперь коленца выкидывать… Завтра поедет к Ваньке, накупила ему всего – леденцов, курточку зимнюю, сапожки, грузовик пластмассовый, как просил…
— Валентине Петровне надо что–то! — вдруг испуганно вспомнила она. У свекрови на неделе будет День Рождения!
Валя после отъезда невестки совсем к ней охладела, здоровалась, молча наливала чай или сажала обедать, вздыхала, сетовала, что Ваня скучает по матери, да той, видимо, наплевать… Потом уходила к себе и сидела в комнате до тех пор, пока Лара не уедет. Лариса играла с сыном, гуляла, купала его, а потом, оторвав от себя его руки, крепко обвивающие шею, говорила, что скоро заберет его с собой, что нужно подождать, а пока пусть Ванька слушается бабушку, не безобразничает…
Ваня мать очень любил, как, впрочем, любой ребенок, особенно сын. Между ним и ею была особая, молчаливо–чувственная связь, там не нужно было что–то рассказывать, объяснять. Общались просто глазами…
У Вали душа кровью обливалась, когда мальчонка, во сне всегда говорливый, шумный, звал Ларису, что–то сумбурно ей рассказывал, садился на кровати и, щуря глаза, искал Ларку в комнате.
Но и отдавать его матери Валентина не хотела, ведь тогда она останется совсем одна, в холодной, тихой избе. Муж Валентины Петровны, человек суровый, строгий, с особым внутреннем стержнем, умер, когда Юрке было лет пятнадцать. Тогда разбиралось дело о хищениях на лесозаготовках, он как будто был причастен. Не пережил такого позора, напрасных обвинений, сердце не выдержало… Валя пролежала недвижимо неделю, Юрку пока к себе взяли соседи. А потом встала, зажила, но как будто обломилось в ней что–то, словно во сне существовала, с пеленой на глазах. И что бы Юрка не творил, как бы не куролесил, не ругала, лишь бы только рядом был…
… — Не успею! Магазины уже все закрыты, что же делать?! — Лариса заспешила к гардеробу.
— Девушка! Девушка, подождите! — Виктор, отыграв последние аккорды очередной танцевальной мелодии, сказал, что пойдет покурить. В зале включили магнитофон, пары снова задвигались, как будто это не отдельные люди, а единый, чешуйчатый организм, подчинившийся незамысловатому ритму.
— Что? Простите, вы мне? — Лариса оглянулась.
— Да, вам. Извините, я хотел с вами потанцевать, а вы… Вот так уйдете? Так скоро?
Лара поискала глазами Зинаиду, но той не было видно.
— Да, вот так и уйду. Мне нужно купить что–то для свекрови. Завтра еду к ней и моему сыну в деревню, нужно привезти гостинец. У Валентины Петровны скоро день Рождения, я забыла, а магазины закрываются… — она посмотрела на часы, — очень скоро.
Лариса знала, что среди молодежи особой популярностью уже не пользуется. Вдова, с ребенком, при отсутствии жилья и, наверняка, с кучей других проблем, она болталась где–то на отмели, а вся охота на невест шла на глубине, ей недоступной. Хотя уж какое теперь замужество!..
— Так давайте поспешим! Где ваш номерок?
Виктор выхватил из ее рук белый ярлычок с номером, перепрыгнул через загородку и нашел пальто.
— Ваше? Надевайте, бежим!
Лариса растерянно натягивала пальто, путаясь в рукавах, потом почувствовала, как мужчина нацепил на ее голову шапку.
— И куда? Вообще куда мы пойдем? Я вас даже не знаю!
— И я вас тоже. Но это же интересно! Бежим!..
… Валентина Петровна, отогнув шторку, смотрела, как Лариса открывает калитку, как пропускает вперед какого–то мужчину. Тот что–то говорит, смеется, держит в руках сумки.
Ваня, услышав голос матери, быстро оделся и выскочил на улицу.
— Мама! Мама! Приехала! За мной приехала! — мальчишка прыгал и кричал рядом со смущенной Ларой, потом заметил чужака, замолчал и уставился на него.
— Ваня, познакомься, это мой знакомый, Виктор. Он музыкант.
Зашли в избу. Там, у стола, сложив руки на груди и плотно сжав губы, стояла Валентина.
— Добрый день, — весело поздоровался с ней гость. — Меня Виктором зовут.
Мужчина протянул женщине руку. Она отвернулась.
— Валентина Петровна! — Лариса, раздевая улыбающегося Ваню, посмотрела на свекровь. Прямая, широкая в плечах спина, платок накинут резко, без единой складки, руки держат его кончики, мнут между пальцами. Недовольна…
— Что, Лариса? — строго переспросила она. — Что ты хочешь мне сказать?
— Я приехала. Вы не рады?
— Притащила хахаля, а мне радоваться?! Может быть, поклоны ему отвешивать еще? Как вас там? Виктор?
— Вы совершенно правы. Виктор. Ну, Лариса Николаевна, я поеду, наверное. У меня завтра лекции, нужно быть свежим и отдохнувшим.
Виктор, подмигнув мальчику, чмокнул Ларису в щеку и зашагал по дороге к станции. Его провожали любопытные взгляды соседей.
Лариса покраснела.
Валентина, покачав головой, ушла в свою комнату. Только Ваня не волновался, разве что сердечко его быстро стучало, потому что в принесенных незнакомцем пакетах угадывались очертания долгожданного грузовичка…
…Через три дня, когда Лариса уже уехала, Валя, сев за стол, развернула сверток, оставленный невесткой. Подарок…
Вале муж подарков не дарил, считал это лишним, «не баре!».
Николай считал лучшим подарком то, что дом держит в достатке и правильности, что не скрипят ступени на крыльце, не течет крыша, а в коровнике свет проведен. Удобно – вот тебе лучший подарок…
Женщина шуршала бумагой. И ойкало сердце, по–детски, в предвкушении сказочного…
Внутри бумаги пряталась статуэтка. Лежащая на траве лошадь, белая, покрытая глазурью, отливающая перламутром. Грива выкрашена была в серовато–серебряный цвет, глаза – голубые, точно камушки вставлены. Рядом с лошадью лежит жеребенок, рыженький, смешной. Тычется он матери в морду, словно целует.
Валентина Петровна даже охнула. У них в избе раньше была такая статуэтка. Дед принес с какого–то базара, сказал, что Вале на забаву. Девочка поставила украшение напротив кровати и смотрела на него вечерами. По душе пришлась игрушка. Угадал дед…
А потом статуэтку продали. Нужны были деньги, тогда продали многое – и сервизик, и лампадку красивую, с витражными стеночками, и ту лошадку… Валя в школе была, вернулась, статуэтки уже не было. мать извинялась, уговаривала не расстраиваться, а Валя, подросток, резкая, вся как натянутая струна, взвилась, кричала, убежала потом, укрылась у соседки в сарае и плакала – от того, что без спроса взяли, от того, что жизнь гораздо сложнее, чем хочется и видится в детстве…
… Валя провела рукой по мордочке жеребенка. Маленькая шершавинка, то ли брак, то ли еще что, попало под руку. Валентина Петровна еще и еще раз гладила статуэтку, потом перевернула ее. Там, где стояло заводское клеймо, был отколот кусочек. В детстве это место напоминало Вале след от лапки мышонка.
— Она… Она! — Валентина пожала плечами и расплакалась. — Надо же… Она!..
Подарок Виктора и Лары пришелся ей по сердцу. Валя стала оттаивать, нежнее смотрела на Ваню, вечером говорила ему о Ларисе, о том, как она его любит…
… После Нового Года уволилась из магазина Зинаида.
— Ты это зачем? — Лариса удивленно сидела напротив подруги. Та отводила глаза.
— Так надо.
— Ну ясное дело! С хорошего места уходить – это «так надо». Что стряслось?
— Я Романа Павловича бросила.
Зина встала и отошла к окну. А там, под снежным покрывалом, спала земля, видела сны про лето, жаркие ветра и проливные дожди, про стрижей, рвущих небо на полоски, и котят, что народятся весной, запищат у матери под пузом, требуя молока…
— Ну бросила и бросила. Он велел уйти, что ли?
— Нет. Я сама. Я парня встретила, нравимся мы друг другу. Ну… Ну и ребенок у нас будет…
Зина замолчала, испуганно обернувшись. Сейчас рассудительная, строгая Лариса отчитает её, обзовет бранным словом, только ударить не посмеет. Мать бы обязательно ударила…
Ларка, вскинув брови, наблюдала, как затравленным зверьком Зинаида смотрит на неё, как нервно теребит рукав кофты.
— Так а что увольняться–то? Спокойно отработай и иди в декрет. Роман знает?
— Нет. Я боюсь, что, как узнает, мстить начнет.
— Кому? Тебе? — Лариса рассмеялась. — Да ты что?! Глупенькая! Ну, хочешь, я с ним поговорю?
— Нет. Я решила. Мы со Стасиком уедем. У него родня под Брянском, там поживем, а дальше посмотрим.
— Жаль… Очень хочется ребеночка твоего посмотреть…
… Весна. Еще расхлябанно чавкает под ногами земля. Еще поля только–только покрываются щетинкой ростков, словно пушком детская головка, ещё в низинах и оврагах лежат комочки снега. Ваня бегает и тыкает их палкой. А Валентина внимательно следит за внуком, не упал бы куда.
Лариса обещала скоро приехать. Может, завтра, может, чрез два дня…
— Я Ваню заберу с собой, — Лара стояла перед свекровью, точно вещь какую вымаливала. — В школу ему скоро, да и вообще, со мной жить он должен.
Валентина Петровна вздрогнула.
— И где ж это? В комнатенке? С этим твоим… Как там его? Ну, мужчина приезжал тогда…
Валентина наигранно скривилась: не будет она показывать, что довольна выбором невестки, не так всё просто!
— Виктор. Да. Мы расписались. У него квартира есть. Ване там будет хорошо. Виктор преподает в институте, а по вечерам подрабатывает в оркестрах.
— Что ты сделала? Ты замуж вскочила? Ты в своем вообще уме? Юра только отошел, а ты уж… Как можно, Лариса?! И мальчика тащишь! Нет, Ваня останется со мной. А ты можешь хоть на все четыре стороны шагать!
Она ударила кулаком по столу, припечатывая свое решение гулким стуком.
А потом на статуэтку свою взглянула. Ведь это Витя тогда ее нашел, подарил… В антикварном магазине, говорят, такие сейчас продаются. Дорогие очень…
Но ведь внука заберут! Насовсем же! А он вон как с козой Валиной управляется, вон как бегает, куда ему в город?!
— Не забирай Ваню! Ну прошу тебя! Грустно мне без него будет! — Валентина вдруг схватила Ларису за руку, сжала горячую ладонь с новым золотым колечком и притянула к себе, усадив на стул рядом.
Лара замялась, отвела глаза.
— Ване надо учиться, а Витя хорошие школы знает. Мы будем приезжать, навещать вас…
— Да… Навещать… Иди с глаз моих! Иди, невеста… — она оттолкнула Ларису, а потом упрямо добавила:
— До осени Ваньку не отпущу. Тут будет. Хотите, приезжайте, отпуск ведь должен быть у твоего профессора!
— Он не профессор, он пока еще…
— Да плевать мне на титулы его! И вот еще что, ты ему, Витьке своему, за лошадку спасибо передай. Угодил. Но пусть не обольщается, всё равно он у меня на контроле будет!
Лариса улыбнулась и кивнула.
До осени…
.. В июле молодожены взяли отпуск и приехали в деревню. Викторова «Волга» остановилась у забора, посигналила. Ваня выбежал, кинулся к матери, потом, забыв, что отчима почти не знает, попросился к нему на колени, за руль, всё старался дотянуться ногами до педалей.
А Валентина Петровна, чувствуя, как смотрят на нее соседи, строго сложила руки на груди, выдерживая паузу.
Витя, усадив Ваню к себе на плечи и приобняв Ларису, шагнул вперед.
— Здравствуйте! Мы с вами как–то не с того конца начали… Давайте заново знакомиться.
Валя поджала губы, помялась, потом, махнув рукой, обняла Витю.
— Ну ловкач ты, парень! Ох, ловкач! Девку хорошую отхватил! А лошадка твоя мне по душе пришлась, моя она… В нашей семье была, потом продали, а теперь опять вернулась… Значит, ты особенный, уж ладно, даже поцелую тебя!
Виктор не сопротивлялся. Уж раз взял он Ларису в жены, так и всю ее родню до седьмого колена уважать должен. Так его отец всегда учил…
В августе родила Зина. Она написала Ларисе длинное, счастливое письмо о том, как хорошо ей со Стасом, как любит её муж, как смешно морщит носик новорожденный Андрейка, фотографию прислала… К матери с отцом она больше не приезжала…
Осенью Ваня уехал вместе с родителями в город. Все игрушки собрал, только ружьишко деревянное так сенях и оставил.
— Вот буду приезжать, пусть тут меня ждет! Люблю тебя, бабуля!
Валя долго стояла на крыльце и махала вслед отъезжающим. Падали яблоки в прелом от дождя саду, рвались на небе серые облака, а в сердце Валентины Петровны горела такая любовь – и к Виктору, и к Ларисе, и к Ванечке, — что тепла хватило бы, чтобы растопить все льды, что били в берега северных океанов. И жарко стало Вале, волнительно, радостно, как когда–то давно, когда Юра был мальчишкой, и всё еще было у Валентины впереди…
=======================================================
....... автор - Зюзинские истории
Следующая публикация
Комментарии 3