А.Гончарова. Предлагаем Вашему вниманию одно из его произведений рассказ "Куприяниха и Стёпочка"
Куприяниха в семье верховодила: дети боялись, муж подчинялся. Под вечные попрёки жены он работал, не покладая рук, в домашнем подворье. В радость был труд на колхозной ниве. Туда он не шел, а бежал. Указания, замечания, матерки бригадира по мощи негатива в расчет не брались: далеко было колхозному начальству до «силы» слова Куприянихи. Её побаивались и в селе. Вместе с ней работать было трудно. Она выполняла порученное дело рьяно, отлыниваний не терпела, брак не прощала. Огородницы знали, что звеньевая может промолчать, заметив непорядок, но Куприяниха не умолчит. К руководству в коллективе она не рвалась, но и без должности Куприяниха чувствовала себя непререкаемым авторитетом. Доставалось и управленцам, порой колхозная демократия имела проявление свое в непечатной лексике. Матерных слов Куприяниха не стеснялась. Да и кто их тогда стеснялся?
Мальца трехлетнего какой-нибудь дед подзовет, бывало, и спрашивает:
-Ты казак?
-А то! -отвечает хлопчик.
-Докажи!- настаивает дед.
Пацаненок говорить толком не умеет, но деда кроет трех-этажным матом! Доказал! Казак настоящий, во всей красе! Оба довольны: и экзаменатор, и испытуемый. Смена растет!
Куприяниха не тарахтела, не «трындычила», но если сказала, то как отрезала. Будет добиваться своего, как говорили в народе, до потери пульса.
…В одном деле Куприяниху уважало все село. На свадьбах, праздничных гуляньях, вечерах-спевках танцы-пляски, хороводы были обязательной частью сельского детства. Когда кто-то узнавал, что Куприяниха идет на общий сбор к полянке у завалинки хаты деда Сараны, то тотчас молва разносилась по селу: Куприяниха плясать будет!
Правда, она участвовала только в одном танце: «С платочком».Но ради этого зрелища собиралось все село. Выход Куприянихи был величественным, в вытянутой руке трепетал на ветру вышитый платочек. Тогда такие носовые платочки девушки часто сами вышивали и дарили возлюбленным.
Выход Куприянихи, её плавные движения, изменения выражения лица ( от задумчивого, умильного до открыто радостного, с широкой улыбкой счастливой женщины) сопровождались вздохами непритязательных зрителей и восхищенными возгласами:
- Выплыла, выплыла-то как! Уточкой!
-Лебёдушкой,- поправлял сосед.
-Где лебёдушкой, а где сварыга сварыгой, -шёпотом молвит некий доброжелатель.
После традиционного шиканья на недоброжелателя реплики продолжаются:
-Платочек-то, платочек голубем порхает!
-Руки в мозолях, а ведь каковы: то плывут, то взлетают…
-Как кивнула! Как поклоном одарила!
-И в кого талант такой?
-Прапрабабка при крепостном праве рождена была от барина. Воспитывали…
-Да это когда было? Воспитание это? Век уже прошел.
-Сказано: талант! Павушка, пава!
-Да уж! Зыкина обзавидуется!
Балалаечник дед Михей и гармонист Иван Закрутний играли мелодию «Утушка луговая» по-особенному. Куприяниха давно настроила их на красивый, спокойный лад, без рваческой громкости и шума, убивающих душу напева. Так договорились давно. Теперь уж дело шло к старости, а у суровой в других делах Куприянихи и сельских музыкантов, которые нынче почти перевелись, настрой оставался прежним, сердечным и в танце, и музыкальном сопровождении.
Было это давно, уж лет полста прошло.
Не стало Купрянихи, не стало и сельских посиделок, гуляний-хороводов, песен и плясок.
ххх
Верховенство в семье Куприяновых «захватила» Стёпочка-Степанида, хотя была средней среди детей…
Со временем Степанида завела семью, мужа, такого же безропотного, каким был её отец. О таких в селе говорили: ни «тпру », ни «ну», ни «кукареку».
Родились трое сыновей. Двое, повзрослев, отправились в город на жительство. Третий Семен остался в деревне, нашел невесту. Стёпочка благословила их, но с первого дня стала покрикивать на сноху: это не так да это не эдак.
Молодые терпели долго, а потом решились. «Ты, мать, извини; мы жить будем сами»-, заявил Семён.
Мужа Стёпочки уже не было в живых. Придется жить одной…
Дело было летом. Молодые взяли подушки, одеяло. И на сеновал. Во дворе их встретила соседка, двоюродная сестра Марии, жены Семёна. Обменялись репликами. Соседка хитро подмигнула.
У Стёпочки характер твердый, но и она разволновалась. В доме одна. Темно. Тихо. Кажется, что дверь скрипнула. Вышла. Никого нет. Легла в постель, не спится. Господи, да что ж на душе так тошно?!
-Жива еще, шкандыляешь??! - раздался глухой, как из подземелья голос. Не поймешь: женский или мужской.
Стёпочка встала. Знала: в постели не крестятся. Трижды торопливо перекрестилась на старинные иконы.
-Отмаливать грехи, не пора ли? - опять прозвучал таинственный голос.
-Грешна, каюсь, грешна!...Господи Иисусе Христе, сыне Божий, прости и помилуй мя, грешную!- проговорила Стёпочка самую короткую молитву.
-Вот и молись остатнюю жизнь, а сына не обижай!
Стёпочка долго и истово молилась. Вроде опять скрипнула дверь. Озираясь, прошла по дому. Перекрестила каждый угол. Вышла в сени. Творило в подпол было открыто.
-Чевой-то я, раззява, подпол открытым оставила?- ругнула себя Стёпочка.
Входную дверь снова оставила открытой: вдруг молодые с сеновала вернутся в дом.
…Потом Стёпочка уже не могла уснуть, думала о своей жизни: что так, что не эдак.
-Ну, строга. И что? Размазнёй быть? Может потому и выжила. Семью сберегла, детей. Ну зажимала копеечку. Так всё ж-своими руками! Сноха полет и поливает теперь. А раньше бывало?...
Ну, деньги-то им давала…Когда попросят..Базарные деньги, они дороже, их раздавать не пристало, их беречь надоть.
…Мужа обижала..Так ведь он, анчутка, пил. Осуждают вот, что на престольный праздник чулком супруга к телячьему кольцу в полу привязала. Так ведь уходила корову доить, а он всё, что на столе было, опорожнил бы…
За деток обиды?! Я у них пуговки и помочи со штанов срывала. Приходят мамки, лаются! Так пусть по саду чужому не шастают оборванцы.
…Сосед уж сколь лет дуется. Чего дуться-то? Его малец залез в мой огород и первый огурец сорвал. Это что-дело? Мне дуться надо! Я и потребовала: секи, говорю, хворостиной, а то к милиценеру пойду! Ну, кричала: «Всыпь ему, стервецу! Да хорошенько всыпь, чтоб на чужое не зарился!»Не молчала, стояла и ждала, когда воришку выпорют. Это грехи, чё ли? Прости, господи...
…Сын. Куда им итить? От родной-то матери? Не грубит. Свое механизаторское дело знает. Жёнку любит. Она своё гнёт, но не злобится, не обзывается. Чего я взъелась? Карахтер! Вот он и голос…Хай живут…А я в сторонку отойду.
Утром Стёпочка решительно заявила молодым: «Вот мое слово: живите здесь, а мне Сёма слаштуй во дворе хатку, чтоб печь уместилась да койка».
Доживала Стёпочка в этой каморке, чистенькой, всегда побеленной, аккуратной. В сенцах-лавочка. Зайдешь в хатку-справа печь, рядом –кровать, у окошка-стол и табуретка…
Дохаживала старушку сноха Мария. Она и порядок обеспечивала и питание свекрови. Стёпочка больше лежала на печи. Когда приходила сноха убирать в каморке, топить печь, готовить еду, то Стёпочка, ни к кому не обращаясь, глядя в нависший потолок, рассуждала, кряхтя, о своей жизни.
-Никогда не осуждала никого.( Знало б село об этих речах Стёпочки !).Даже соседку Нюрку, хоть и стерва она хорошая. Не завидовала, не зарилась на чужое…Ну подрались с соседом на меже из-за земли. Так то когда было? Уж и забылось. Теперь её, земли, вон сколь! Через двор-три дворы пустые.
Сноха не мешала Стёпочке в её рассуждениях. В них старуха то ли извинялась за свою жизнь и «карахтер»,то ли хотела утвердиться в мысли, что жила она правильно.
Как только Мария уходила, Стёпочка умокала: в своем же уме, чевой-то с собой говорить? Но, видимо, план следующего монолога обдумывался, потому что стоило Марии переступить порог каморки, Стёпочка опять начинала рассуждать:
-Говорят, молодым жизни не давала. А как тут без строгости! Ты, Мария, небось, до сих пор обижаешься: помнишь, как я рассаду твою повыдергала. Так не на том месте посадила! Спрашивать надоть!...У Никифоровых три сына и все пьют. Внуки дедов не признают. А мои хоть изредка, а наведуются…
Копейку жалела, так её заработать надо-ть. Одевалась просто. Так кто ж за это осуждает? Я без модной одёжки красивой была, не то, что корявая Анфиса.
Сноха, выполнив работу, уходила. Стёпочка опять умолкала. Мысли о своей уходящей жизни постоянно тревожили её. Однажды, во время очередного прихода Марии, она заявила с печи:
-Ну и что в том, что по селу болтают о моей чёрствости? ( Откуда она знала, что о ней судачат селяне?). Черствый хлеб-тоже хлеб. Теперь считают, что он даже полезный. Не хочешь черствый есть-размягчи! Положи в борщ, он и станет нечёрствым.
В другой раз речь с печки пошла о доброте:
-Надо ж такое придумать: мол, обо мне никто доброго слова не скажет. ( Занозой, видать, в сердце Стёпочки сидели предположения об оценке селянами её жизни). Так добрые слова могут сказывать только добрые люди. А где они? Ноне доброта не в почете! А когда в почете была, дак я в том море со своим «карахтером» терялась…Лежу вот, а кто пришел, кроме тебя, Мария? Добрые…
Подруг у Стёпочки не было. Она и эту тему в речениях своих провела:
-Подругов нет…Ну и что? Сплетни собирать, косточки перемывать-разве то дружество? Соберутся на завалинке и чешут «энти-подруги товарки» языки. Некогда мне было пустобрёхством заниматься…
Если пожар у кого иль иншая беда как, я и так, без дружества, бёгла первой на помочь. ( Не всегда, о правде сказать, этой «помочи» рады были. Не всем нравились командирские замашки Стёпочки).
- По своей совести жила. В колхозе не награждали, но по трудодням отстающей никогда не числилась…Земля-матушка примет, не отверзнет!
Часто вспоминала Стёпочка родных, мать Куприяниху.
-Маманя строгой была. Я – в неё пошла. Таланта мне бог не дал. Матушка плясала баско, душу свою выплёскивала и другим души радовала. А моя душа в войну затвердела. Милого мово вражья пуля ещё под Брестом нашла. Вышла замуж за немилого. Маманя, Куприяниха, настояла… Но прожили ж век. Не до танцев, правда, было: душа подпалённая, вот и тяну с обгорелыми крылами к вечному пристанищу… Без песнев, без танцев..
Довелось Марии услышать и последние слова Стёпочки:
- У кажного..жизнь…своя…
Присоединяйтесь к ОК, чтобы посмотреть больше фото, видео и найти новых друзей.
Комментарии 6