Я не помню своих родите¬лей такими, как на этом снимке. Мне он кажется фантастическим: и мама, и папа на нем много моложе меня сегодняшней, а главное — дата на обороте старой карточки.
Июль 1940. Маме нет еще и 17, отцу — 26. Через полгода, в ночь на 1 января, у них родится сын - мой старший брат, а еще через полгода — начнется война. Они выживут, но уже никогда не будут такими, какими увидел их неизвестный фотограф в провинциальной псковской глуши.
Сами они не спешили о себе самих, довоенных, рассказывать. Зато с самого младенчества слышала я о бородатых партизанских комбригах, о фашистских карателях, о подрывах эшелонов, подвигах партизанских разведчиков. Мне даже сны такие снились. Только потом-потом из этих почти канонизированных рассказов о военном прошлом выкристаллизовалась цепочка, очень личных и трогательных эпизодов. Я теперь думаю, что подобное произошло не только с нами. Мои мама и папа, воспитывая детей, пытались в рассказах своих предстать сильными, а мы нуждались в них слабых, понятных, похожих на нас.
Позже, когда уже не было отца, я листала его записную книжку. Был он аккуратист, даже в чем-то педант. Я думала, в книжке этой должны быть тщательно выписаны адреса родных и знакомых. Оказалось — там почти дневник. Точнее высказывания, подбор которых меня просто потряс. Мой отец, последовательный коммунист, аккуратно записывает в тетрадь, выданную ему как делегату районной партконференции, следующее: «Острота ума не есть государственное преступление. В. Жуковский», или: «Христос победил, потому что потерпел поражение Спартак. Шарль Эншлен», или еще удивительнее «Человек может стать честным в любое самое скверное время. Тимон Афинский».
Впрочем, цитировать — так со смыслом. В далеком уже 1995 году, когда уже ушел из жизни отец , но живы были мама и брат, я попыталась сказать о маме и папе и о войне, которая прошлась по их судьбам, и в поддержку себе взяла кое-что из того, что записал в свою тетрадь уже тогда старый отец.
Нет ничего более художественного,
чем любовь к людям.
Ван Гor
Познакомились они в большой деревне Томсино на Псковщине. Он был уже директором школы: огромный мускулистый гиревик и, как мне кажется, хулиган. Она работала на маслозаводе — тоненькая и глазастая: «на руки ее возьму и несу домой. Пока несу, она уснет. Я ее положу на сундук, так она на нем калачиком и спит. Глаза у нее были — лучи прямо из зрачков. Увидел - погиб Михаил».
Я не знаю, дарил ли отец в молодости маме цветы. Но, точно знаю, однажды он из-за нее на спор коня поднял. Вот так взял и - поднял!
Всего лет шесть тому назад вдруг услышала от отца поразительную историю. Была уже война он — комиссар отряда 5-й Калининской партизанской бригады, на белом коне, между прочим, ездил. Надо вам сказать, на Псковщине, на границе с Латвией была тогда партизанская республика. В тылу у немцев существовала территория, куда фашисты — ни ногой. Люди там план по севу и по сбору урожая выполняли. Послушайте только «Я прискакал к ним в деревню, где семьи партизанские жили. Солнышко пригревало. Я взялся за плуг — так легко мне пахалось в тот день. Посмотрю вбок, а там на траве Надя сидит с Сашей {мой старший брат — Н. Н.) И автомат мой держит, пока я пашу...»
Мы погибли бы, если бы
не погибали.
Фемистокл
Из рассказов родительских со временем выяснилось, что мама моя была чуть ли не разведчицей партизанской, во всяком случае, немцы ее вместе с сыном взяли и били. «Все спрашивали, как командир выглядит, а я все молчала. А Сашу шоколадом кормили, тоже спрашивали, а он молчал. А потом я доски в сарае оторвала, и мы болотами ушли. А командир, его звали Марго, мне сказал: «Дура, надо было рассказать — мужик веселый, злой и бородатый...»
Владимир Марго — это легенда партизанской войны. Он дал клятву: пока немцев не выбьем со Псковщины, бриться не будет. Так и сделал.
Но мама больше вспоминала об отце. Как взяли его через день-два после прихода немцев, в лес уйти он не успел — выдали. «Я его искать пошла. Пришла в Себеж. Там на горе, на самом ветру был лагерь военнопленных. Люди, мужчины, в кучу собрались, дрожат и так тоненько стонут. Но Михаила там не было. Он оказался в городской тюрьме. Тамошний начальник, немец, был директором школы в Германии. С Михаилом все беседы вел, а когда я пришла к воротам, смотрю: Михаила впрягли, как лошадь, в телегу, на ней огромная бочка с водой — возить заставляли. Он посмотрел на меня, а я плачу ».
В семье существует такая легенда: немец тот отцу жизнь спас, но каким-то иезуитским способом. Сказал, что вроде отца утром казнят. Тот всю ночь ждал рассвета, а когда утром за отцом пришли, начальник тюрьмы говорит - свободен мол. Отец встал, провел рукой по голове. И где провел — там волосы выпали…
Конечно, его выпустили не просто так, следить хотели. Но, отцу удалось сразу же, уйти в лес. «Вот что интересно — говорит мама, — в войну в лесу не волка боялись, не кабана, а человека...»
Ничто так не портит
человека, как плохо поданная
команда.
Александр Суворов
В партизанах люди бывали разные. И в начальстве партизанском тоже. К примеру, воевал вместе с отцом один командир, тоже учитель. «Так перед тем, как он со своими на задание идет, мы все из землянок выходили поглядеть. Встанет он перед мужиками — ну ты представляешь, что это за народ, — и говорит: ну, товарищи, шагом марш, пожалуйста!..» В ответ — хохот, ну просто рев.
Много-много лет спустя я бежала из школы мимо сквера, где на скамейке сидел трясущийся старичок. Он выронил палку, я подняла. Он спросил, не знаю ли я тут кого-нибудь из бывших партизан. И назвал свою фамилию — каюсь, я ее не помню. Я прибежала домой и произнесла эту фамилию вслух. Мои родители исчезли из дому мигом, только дверь хлопнула. Оказалось, это был ближайший сподвижник Марго, тоже человек легендарный и когда-то очень суровый. Как мне казалось, он уже мало что из происходящего понимал, но в доме у нас в тот день был праздник. Это точно.
А еще через какое-то время в нашем городке в кинотеатре был суд, и на скамье подсудимых сидел другой старик. Гораздо более крепкий, в полном уме. Зал был битком — я помню, как женщины грозили старику кулаками и плевали в бывшую его сожительницу, которую как свидетельницу привозили. На нас, подростков, больше, чем рассказы о расстрелах, в которых этот бывший полицай участвовал, подействовало письмо его сына, который за отца просил. «Что вы пристали к человеку, уже столько лет прошло» — сказала я своему папе. В ответ он только посмотрел на меня — не могу даже объяснить, что необычного в этом взгляде было. Но, я замолчала и, задумалась надолго — это помню.
...И никто не сказал мне,
зачем я рожден и, зачем, второпях, моя жизнь уничтожена?
Омар Хайям
Пока училась в школе, мой отец был моим директором и моим классным руководителем. И всегда — учителем истории. Он подгадывал, когда я не выучила урок, вызывал к доске и — «ставлю вам, гражданка, колышек». И обязательно в этот день приносил домой мармелад — я теперь понимаю, что для папы это было суперлакомство. Еще помню — антоновку в чемодане, которую он привозил мне из Калининской области, от бабушки. Еще помню — как он пел и, как все были ему за песни благодарны. И как, опустив глаза, розовела, слушая его пение, мама... И еще помню. Однажды утром мой отец брился, как обычно, перед зеркалом. Провел рукой по щеке, поднял бровь, оглядел себя и, произнес поразительное: «Неужели это я?..»
Жизнь — вещь случайная.
Дайте ей случайно кончиться.
Александр Герцен
Мой отец Никифоров Михаил Никифорович умер 7 января 1990 года, в светлый праздник Рождества Христова в тот день и час, когда его внуку, а моему сыну исполнилось 4 года.
Тогда случилась встреча ветеранов: пили чай, много смеялись, конкурсы проводили. Папа вышел в центр зала, спел свою любимую «Ой, березы да сосны, партизанские сестры». Получил приз. Вернулся на место. Сел, удивленно посмотрел на тех, кто оказался рядом: мне плохо... И все — ушел навсегда.
Через месяц с небольшим мы собирались «закатить» родителям золотую свадьбу, но нет, ей не суждено было случиться. Их совместная короткая долгая жизнь завершилась. И что бы ни было между ними за эту жизнь — все было прощено и искуплено на закате. И мне почему-то кажется: если отец и успел о чем-то подумать перед смертью, наверняка — о маме. Как, мол, она, Надя, без меня больная будет.
Очень редко, не чаще раза в год, летом, обязательно в хорошую погоду (в дождь ей на костылях не дойти) мы привозим маму к отцу. Нынче 9 мая я пойду к нему на могилу с сыном — положу на песчаный холмик яблоко и мармелад, послушаю шум березы и сосны над головой. И принесу домой метелку озерной тресты, что растет у кладбища: «Мама, это тебе от отца привет...» И она сделает то, что не позволяю себе я, — моя мама заплачет.
Наталья НИКИФОРОВА
«Час пик» № 80 (351)
1995 год. Санкт – Петербург.
Присоединяйтесь к ОК, чтобы посмотреть больше фото, видео и найти новых друзей.
Нет комментариев