Предыдущая публикация
Единственная ошибка доктора Боткина, расстрелянного вместе с царской семьей.
‑ Пусть два солдата замотают тряпками лица и перенесут больного в подвал! Да распорядитесь потом переодеть людей — и вон из здания! Старую одежду сжечь, запереть двери и окна, сообщить в полицию. Это чума.
‑ Доктор, а как же вы?
‑ Не тревожьтесь, я знаю один секрет, ‑ успокоил командира доктор Боткин.
⠀
Он, впрочем, и четырнадцатью годами ранее, в 1864-м, во время эпидемии сыпного тифа говорил так же. И всё же заразился. Только при тифе, если повезёт, вполне можно выжить, а с чумой шутки плохи.
Паника охватила город. Улицы опустели, люди не выходили из дому, только иногда можно было увидеть на улице людей в глухих прорезиненных балахонах (капюшоны на лицах зашиты, глаза в защитных очках)... А через две недели всё стихло. Театральные ложи снова наполнились беспечной публикой, пошли балы, журфиксы – жизнь в Петербурге потекла по-прежнему. Но спасителя своего столица благодарить не спешила. Находились даже те, кто открыто потешался над Боткиным: мол, у страха глаза велики, а за чуму самонадеянный доктор принял обыкновенную «французскую болезнь». Всё дело в том, что солдат Прокофьев не умер, а, напротив, пошел на поправку: бубоны на лимфоузлах уменьшились, бред и судороги прекратились, жар стал спадать. А, главное, никто он него не заразился.
«От чумы не вылечишь!», ‑ назидательно качали головой противники Боткина. «Смотря как лечить!, ‑ возражали его верные приверженцы, - Боткин в диагнозах не ошибается!»
И действительно, в диагностике Сергею Петровичу не было равных. Рентгеновских аппаратов ещё не было, об Х-лучах не подозревал и сам Вильгельм Рентген, а доктор Боткин уже умел видеть пациента насквозь. Точнее, слышать с помощью простого стетоскопа тончайшие шумы организма.
⠀
Будущий знаменитый врач родился в семье московского чаеторговца Петра Боткина. Всего детей у главы семейства в двух браках родилось 25, из них выжили 14 (Серёжа был одиннадцатым). Воспитывали их строго. Отец был, в сущности, очень добрым человеком, но баловать детей считал вредным. И если кто-нибудь, к примеру, проливал суп на скатерть, его оставляли без обеда из уважения к труду домашней прислуги.
Сергей – единственный из семьи – стал готовиться в университет. Решено было поступать на факультет естественных наук, но тут, как гром среди ясного неба, вышел правительственный указ от 30 апреля 1849 года: «Прием на все факультеты, кроме медицинского, временно прекратить» (в тот год опасались студенческих волнений). Ничего не оставалось делать, как идти в медики…
На медицинском факультете учили самым диковинным вещам. Например, что от большинства заболеваний помогает микстура из нашатыря, лакрицы и рвотного камня. Или что причина всех жизненных явлений ‑ некая «жизненная сила», самостоятельно образующая материю. Работа с микроскопом считалась кабалистикой и вообще опасным занятием. Но всё же кое-чему Боткин в университете выучился. Одним из его профессоров был Пикулин, практиковавший революционные методы обследования больных – прощупывание и прослушивание. И Боткин научился у него понимать некие тайные знаки, которые организм больного подаёт врачу: там слишком глухой тон, там слишком громкий, а здесь звук трения или шум…
Затем Боткин отправился на учёбу в Германию. В Берлине обучалось немало молодых людей из России - они держались вместе. «Душой кружка и запевалой был жизнерадостный Боткин, — вспоминал Сеченов, — его любили даже старые немки, а о молодых и говорить нечего». Днем самозабвенно возились с микроскопами, анализами, химикатами. По вечерам в трактирах пили пенистое пиво, слушали музыку и много спорили. Тому же Сеченову в споре о клеточной теории Боткин как-то бросил: «Кто мешает конец и начало, у того в голове мочало». Тот обиделся смертельно, и несколько лет не желал даже слышать о примирении, пока не вмешалась очаровательная невеста Боткина ‑ Анастасия Александровна Крылова, которой трудно было в чем-либо отказать...
Сергей Петрович увидел её, дочь небогатого чиновника, во время «вакаций» в Москве. А через полгода в Вене уже сыграли свадьбу. «Он, право, сумасшедший, я обнаружила это, едва вышла за него замуж! ‑ смеялась Анастасия Александровна. ‑ На днях я его бужу, а он отвечает: «Уже пора вставать? А мне снился чудесный сон: раз уж теперь военное время, я взял одну оторванную ногу французскую, другую - русскую и хочу попробовать над ними мой электрический аппарат». И такого рода благоразумные ответы мне часто приходится слушать».
Сергей Петрович и сам признавался: «Куда ни иду, что ни делаю — перед глазами всё торчит лягушка с перерезанным нервом или перевязанной артерией. Всю неделю был под чарами сернокислого атропина, я даже не играл на виолончели!».
Вскоре супруги переехали в Москву, и жизнь закипела с новой силой. Сергей Петрович стал профессором московского университета, завел экспериментальную клинику и лабораторию для химико-биологических и микробиологических исследований. Именно там Сергей Петрович исследовал два вида желтухи: катаральную и геморрагическую, и обнаружил их инфекционное происхождение. В итоге первая стала называться «болезнью Боткина», а вторая – «Боткина-Вейля».
Со временем в экспериментальную больницу потянулись больные со всего города: Сергей Петрович всегда верно вычислял причину недуга и часто находил способ его излечить. И бывало – весьма своеобразный способ. К примеру, однажды жена физиолога Ивана Павлова заболела нервной болезнью. Боткин, осмотрев ее, спросил:
‑ Скажите, вы любите выпить вина за обедом?
‑ Совсем не люблю и не пью.
‑ С сегодняшнего дня пейте. А в карты играете?
‑ Что вы, никогда в жизни!
‑ Что же, будем играть. Читали ли вы Дюма и еще такую прекрасную вещь, как «Рокамболь»?
‑ Да что вы обо мне думаете, Сергей Петрович? Я же образованная женщина, недавно кончила курсы, мне некогда заниматься пустяками!
‑ Вот и прекрасно. Будете каждый день играть в винт и читать про Рокамболя...
И дама, действительно, вскоре поправилась. А томик «Рокамболя» с лёгкой руки Боткина обошёл всю её семью, включая самого Ивана Павлова, который однажды, зачитавшись, даже опоздал на лекцию. Сергей Петрович знал, что говорил!
К доктору Боткину обращался и простой люд, и весьма известный. Так, он лечил Некрасова, Салтыкова-Щедрина, Тургенева. А к Герцену с его диабетом время от времени ездил в Лондон. Любимой темой их бесед была Крымская война – Сергей Петрович рассказывал о Пирогове, о подвиге сестер милосердия и о воровстве в армии. «Ничего, батенька, ‑ отвечал Герцен. – Это всё от неправильного социального устройства. Вот переделаем жизнь по-новому, и всякое воровство прекратится!».
Боткин относился к этим пророчествам равнодушно ‑ политикой он никогда не интересовался и даже газет принципиально не читал.
Однажды Сергея Петровича позвали в Зимний дворец: у императрицы Марии Александровны открылось кровохарканье. Осмотрев ее, Боткин прописал ей южный климат, и не сразу понял, в какую ловушку угодил: от императрицы его более не отпускали. Всё осталось в прошлом: клиника, лаборатория, лекции в университете… Он сетовал: «Лишиться самостоятельности, свободы действий, отчасти свободы мнений, слушать всё, видеть всё и молчать!».
Две зимы подряд новому лейб-медику императорского двора (первому русскому на этой исконно немецкой должности!) пришлось провести в Сан-Ремо, потом ехать в Сорренто, Рим, Эмс, летом безвылазно сидеть в Крыму… И, даже если бы состояние здоровья Марии Александровны позволило ей вернуться в Петербург, этому всячески препятствовал император Александр II – его возлюбленная Екатерина Долгорукая как раз ждала их первого ребёнка.
Тем временем в семье самого Сергея Петровича было неладно: сначала один из старших братьев после апоплексического удара в угнетенном состоянии выбросился из окна, потом другой, Василий Петрович, тихо угас от туберкулёза. Их обоих лечили хорошие врачи, но вот лучший из лучших ‑ сам Боткин - осмотреть братьев так и не смог.
Дальше ‑ больше: заболела жена. Она никогда не отличалась крепким здоровьем, а родив Сергею Петровичу четверых сыновей, заболела малокровием. Чтобы не расстраивать мужа и не заставлять его рваться домой, она скрывала свои недомогания.
А кончилось тем, что в свои 43 года Боткин овдовел – в то весеннее утро 1875-го Анастасия Александровна просто не проснулась. А через полтора года доктор Боткин снова женился – на вдове Екатерине Мордвиновой, урождённой княжне Оболенской.
⠀
Летом 1877 года Сергей Петрович был главным медиком в действующей русской армии на Балканах, но его обязанности сводились к ежедневным многоразовым осмотрам императора, главнокомандующего, наследника престола и нескольких великих князей, прибывших на русско-турецкую войну. Пощупать пульс, выписать капли от несварения желудка и от бессонницы, сочувственно покивать головой. Боткин писал: «Тоска разбирает, когда глядишь на громадную свиту, сопровождавшую главнокомандующего: куча ординарцев, адъютантов, три священника — русский, лютеранский, католический. Объехав с осторожностью позиции, побывав около батареи, сели за завтрак. Всё это ело, ело, ело, а там всё палили, палили и палили».
Последней каплей, переполнившей его чашу терпения, стала встреча с дорогим другом, Пироговым. Тот снова заведовал фронтовыми госпиталями, снова творил чудеса и спасал жизни. И на следующее утро, едва осмотрев государя, Боткин сел на коня и поскакал в ближайший полевой госпиталь, который помещался в киргизских кибитках: на три сотни раненых там было всего 5 медсестер и еще какой-то студент-медик. Сергей Петрович скинул сюртук, засучил рукава и пошёл в операционную. Оказалось, стола здесь вообще не было, и раненых оперировали прямо на земле. Немолодой и тучный Боткин, каждый раз ругаясь и кряхтя, грузно опускался на колени возле очередного солдата с раздробленной ногой…
С тех пор каждый день, пренебрегая своими прямыми обязанностями, Сергей Петрович носился по госпиталям. С кем-то ссорился, что-то налаживал, кого-то наставлял, сам оперировал, перевязывал, кормил… «Не упрекай меня в донкихотстве, ‑ писал он жене. ‑ Я просто стремлюсь жить в согласии со своей совестью».
Самое удивительное, что должности лейб-медика его не лишили, несмотря на вопиющее нарушение этикета. Ему прощалось всё– даже равнодушное, неловкое высказывание по поводу убийства императора 1 марта 1881 года. Боткин сказал тогда на заседании Общества русских врачей: «Мне пришлось иметь счастье быть при последних минутах покойного государя. Или лучше сказать «несчастье»». Просто новый император – Александр III – тоже очень ценил медицинский талант Сергея Петровича, чтобы портить с ним отношения.
Впрочем, теперь Боткин сумел поставить дело так, что его вызывали в Зимний только, когда действительно возникала необходимость. А в свободное время он, к примеру, налаживал жизнь в трущобах. Дело в том, что рабочие районы с их грязью и нищетой грозили Петербургу распространением эпидемий. А бесплатные больницы? В них, как писал сам Сергей Петрович, «на еду больного человека отводилось 13 копеек в сутки, и несомненно, что громадный процент смертности тифозных больных зависит от недостатка питания». Грязь, зловоние, невежество врачей-немцев, ни слова не понимавших по-русски и не желавших вникать в жалобы пациентов… Всё это несомненно требовало участия неравнодушного доктора Боткина.
Новой бесплатной больнице для инфекционных больных, учрежденной Сергеем Петровичем, как положено, присвоили имя императора Александра III, но название не прижилось, и петербуржцы стали называть ее просто Боткинской (в 1910 году и в Москве, только благодаря вовсе не Боткину, а Солдатёнкову, была открыта бесплатная клиника нового типа, которая со временем тоже стала называться Боткинской). Собственная лаборатория, чистота, передовые методы лечения – Сергей Петрович пригласил туда лучших своих учеников. Иностранцы, приезжавшие в Санкт-Петербург, в числе прочих достопримечательностей осматривали и эту больницу: в Европе ничего подобного, по крайней мере для бедных людей, не имелось. Доктору Боткину действительно было чем гордиться!
⠀
А за самыми своими родными и близкими он снова не углядел...
Летом 1886 года умер его 5-летний сын Олег. Всего у Сергея Петровича было 12 детей, между старшим и младшим – 13-летняя разница. Но Олег, мальчик болезненный и при этом очень способный – был особенно любим. Боткин писал другу: «Мы с женой чуяли беду. Постоянное чувство страха за его жизнь было так сильно, что я не мог встретить ни одного гроба ребенка, чтобы не вспомнить о нём. Всю зиму он провел в нашей спальне и при первом движении ночью то я, то мать были около него — и сколько любви, сколько сердца давал он нам за это внимание».
Вскоре после смерти сына на Боткина впервые накатило удушье. Грудь болела нестерпимо, в глазах темнело, на лбу выступал холодный пот. Придя в себя, Сергей Петрович объявил, что у него случился приступ желчнокаменной болезни. Старшие сыновья, Сергей и Евгений, успевшие к тому времени получить медицинское образование, с сомнением качали головами и советовали обратить внимание на сердце. Но отец сердился: «Не станете же вы учить меня медицине?»
⠀
Это был единственный случай, когда доктор Боткин ошибся в диагнозе. Он лечился от желчных колик, ездил в Карлбад, пил минеральные воды. А на лекциях задыхался, бледнел, голос становился глуше, рука беспрестанно вытирала со лба крупные капли пота... «Это грудная жаба», ‑ твердили Боткину со всех сторон, а он лишь отмахивался в несвойственном ему раздражении. Так прошло два года, пока вдруг не заболела одна из дочерей Сергея Петровича. Он просто не мог позволить себе потерять и её! Боткин провёл у её постели совсем без сна около трёх суток, словно испытывая чувство вины за умерших братьев, за первую жену, за их маленького сына. И, к счастью, выходил! Но сам окончательно надорвался.
Примерно через год, в ноябре 1889-го, вдалеке от России Боткин умер от инфаркта миокарда, случившегося вследствие застарелой сердечной недостаточности (иначе – «грудной жабы»). Все случилось так, как предсказывали коллеги.
Впрочем, мог ли Боткин действительно ошибиться в диагнозе? Однажды он сам признался своему ближайшему другу, доктору Белоголовому, что желчнокаменная болезнь для него – «единственная зацепка; если у меня самостоятельная болезнь сердца, то ведь я пропал! Нужно тогда оставлять работу, а клиника для меня всё, я без нее жить не смогу». И, даже отправившись в последний момент лечиться в Швейцарию, в отеле, где не мог ни встать, ни лечь, не испытывая приступов удушья, изредка, по мере сил, принимал больных, которые его осаждали.
⠀
Похоронили доктора Боткина в Петербурге. «Многотысячная толпа терпеливо стояла, несмотря на отвратительную туманную погоду с мокрым тающим снегом, залеплявшим глаза, — вспоминал один из друзей Сергея Петровича. — Гроб вынесли из вагона и так и понесли на руках. Процессия тянулась на протяжении 4-х вёрст».
Дело отца продолжили сыновья. Старший, Сергей Сергеевич - по линии исследования инфекционных болезней. Другой сын, Евгений Сергеевич – завоевал известность как главный врач лучшего госпиталя русско-японской войны. А вскоре сделался новым лейб-медиком императорской семьи!
Когда Николай II отрёкся от престола, доктор Евгений Боткин отправился за ним в Тобольск, а затем в Екатеринбург. Его чуть ли не силой вынуждали уехать, просили, пугали… Но он остался со своими пациентами и был расстрелян вместе с ними в подвале Ипатьевского дома. Такими, верными до конца своей профессии и своему слову, воспитал сыновей Сергей Петрович Боткин. Таким он был и сам.
Следующая публикация
Нет комментариев