П. Четвертое пришествие коня : монография / А. П. Коханов, И. Ф. Горлов, М. А. Коханов ; ВГСХА, ВолгГТУ.- Волгоград : Политехник, 2004.- 455 с. ПРОДОЛЖЕНИЕ.
25.
Раздалась команда «По коням!». Из хутора Демкин отряд выступил, когда солнце коснулось чирской возвышенности. Колонной по три, всадники устремились в темень ночи по прямой полевой дороге. Тяжело дышат натруженные кони. С глухим гулом катятся орудия. Изредка слышатся глухие команды:
– Не отставать!
– Рысью!
– Не растягиваться.
Кто-то лениво покрикивал на обозных лошадей. Во тьме вспыхивают огоньки цыгарок. Бойцы далеко растянулись по степной дороге.
Впереди на жеребце донских кровей спокойный, но молчаливый Ефим Щаденко. Конь о конь с ним на Хазаре Парамон Куркин.
Пока шли до Шебалина, каждая балочка, лощина знакома командиру разведки. К рассвету вышли к хутору. Приткнулся он куренями к сильно мелеющей в летнюю жару степной речушке Мышкова. Кони шли, монотонно мотая поводьями. Бойцы, опустив головы, спали в седлах. Куркин в такт шага Хазара покачивался в седле, задумавшись. Мысли его перескакивали от войны к детям, опять к войне, к судьбам родных, близких.
Николай Дерипаско, донецкий шахтер, далеко отстал от колонны и старался, болтая локтями, горбясь в седле, поймать носком стремя. Куркин подъехал к нему, направил Хазара рядом.
– Ну, ты чего болтаешься в седле, как персидский подданный? Стремя короче подтяни.
– Не завидую я, дядько, казакам, что на конях ездят.
– Это от чего же?
– Да весь разбился за ночь. Ноги от натуги страшно дрожат.
– К коню давно привыкаешь? - улыбаясь, спросил Куркин.
– Со вчерашнего дня.
– Чувствую, набьешь лошади спину, парень. Пудов шесть весишь. На привале коня мне покажи, - и Куркин тронул Хазара рысью догонять уехавшего вперед Щаденко.
– Сто-ой!... - Кричали впереди голоса.
Конники, придерживая лошадей, переговаривались:
– Зачем встали? Привал?
– Наверное, привал.
– Да стрелки коммунистического отряда здорово отстали. Дожидаться их будем.
– Слеза-а-ай! - подали команду.
Конники стали проворно спешиваться, разминали затекшие ноги. Не расседлывая коней, тихо переговаривались, расположились на окраине Шебалина. Высланные дозоры доносили — поблизости белых нет.
– Остаемся здесь на дневку, - решил Щаденко. - Оглядимся получше. Разведаем обстановку в ближайших хуторах. Дождемся и наших пеших стрелков отряда. Нам от них отрываться не надо. Враг где-то рядом.
В разведку отправился Нестер Куркин с молодыми логовскими казаками.
– Что, брат Сеня, заскучал? - Федот Горячев достал кисет из кармана. - Закурим что ли, Разин? Табачок, корешки, прочищает грудь, кишки. Самосад. Серьезный, зараза.
– Спаси Христос, товарищ Горячев. Не до курева. Живот подвело. Эх, сейчас бы не до хорошего, - морщась, проговорил Разин. - Хотя бы щец кислых.
– Ты чего, Горячев, казаков не кормишь! - Парамон верхом на лошади вырос, словно из-под земли. Хазар гонял удила. - Кормить казаков и на отдых. Да скажи партизанам, чтобы не шалались по хутору без дела. Само собой, не кастрабошили, не обижали местных граждан.
Парамон тронул коня. «Надо найти шахтера, - думал казак. - Да посмотреть на коня. Может, моя помощь нужна?».
– Здорово, служивый! - поздоровался с седла Куркин с Дерипаско, что расположился под телегой тени. - Как настроение?
– Хуже некуда. Все кости болят, словно из шахты неделю не выходил, - нехотя ответил шахтер.
Не расседланный маштачок Миколы, распустив взнузданные губы и отмахиваясь от надоедливых мух, стоял у телеги.
– Ты его чем-нибудь кормил? - кивая на лошадь, спросил Парамон.
– Да, давал ему сенца. Да он плохо ест, наверное, устал тоже за дорогу.
– Эх, Ника, воин. Лошадь — бессловесное животное. К коню ласка нужна, может чуть побольше, чем к хорошей бабе, - Куркин быстро спешился. - Держи повод, да не упусти Хазара.
Конник, разнуздав лошадь, быстро освободил подпруги, снял седло. От потника исходил пар. Стертая круговина кожи зияла кровавым мясом.
– Туды твою милость! - возмутился Куркин. Тебе, супостат, не на коне ездить, а на вонючем автомобиле. Веди его на речку напои и пусти вон в ту леваду попастись. А завтра поведешь коня в поводу и седло оденешь, лишь когда рана заживет. Я пришлю коновала, помоги ему рану коню обработать.
– Товарищ командир! Определил бы ты меня на какую-нибудь бричку, - попросил шахтер.
– Да то, как же! Пеший иди!
Парамон еще долго сокрушенно качал головой. «Учить надо шахтеров, как с конем обращаться», - думал Куркин, направляясь к своим партизанам.
В Васильевке, как донесла разведка, белых мамонтовцев до полка. Решили ударить по штабу, он в третьем от края хутора курене.
Дозоры, расположившись за хутором Черноморовским, ночевали, не расседлывая коней и не зажигая костров. Еще до утренней зари конники морозовской дивизии, перестроившись в боевой порядок, двинулись на Васильевку.
Через полчаса восток высветлился, и звезд стало меньше, а хутор лежал в версте от головной колонны.
Парамон подвел коня бок о бок с лошадью Щаденко.
– Атакуем в конном строю, - Парамон выхватил шашку:
– Карьером ма-арш!
Конники, развернувшись в две цепи, пошли крупной рысью на приближающиеся запахи скотных дворов и дыма.
– Казаки, ходу прибавь! - крикнул Парамон, направляя коня в улицу, сплошь усеянную низким гусятником.
За ним ревя, размахивая шашками, ворвалась в улицу лава конников. Парамон посмотрел влево и увидел Щаденко. Тот, пристав в стременах, не управляя скачущим в галоп дончаком, искал встречи с неприятелем. И тут с площади, перед церковью, ударило сразу несколько винтовочных выстрелов. Затем зачастил пулемет, через несколько секунд смолк, словно испугавшись. Снова выпустил длинную очередь, выбивая из седел атакующих красногвардейцев, увеча лошадей.
Через полчаса на площадь стали сгонять пленных. Более двух рот солдат, зоревавших за хутором у садов, не оказав сопротивления, сдались.
В степи маячили казачьи разъезды.
Кони вымотались не меньше людей. Ждали приказа. Лица бойцов выражали озабоченность: «Забыл о нас, что ли, Ворошилов?».
Под вечер шестого дня разъезд захватил рыскающего по степным балкам нашего казака. Даже когда казак сказал, что идет к Щаденко с поручением, сторожевые, не опуская карабинов, привели его как пленного. Конвоируемые успокоились не сразу. Кто-то клацнул затвором, при этом крепко выразился.
Войдя в курень, казак поздоровался, снял фуражку, держа ее на руку, по- уставному.
– Я пешки сюда явился, - без тени сомнения сказал захваченный дозором.
– Какой станицы будешь, казак? - спросил Парамон.
– К Ильмень-Суворовской приписан, - нерешительно ответил вошедший. - Пакет при мне имеется.
Щаденко взял пакет. Ворошилов писал: «Как можно скорее заканчивайте формирование полка. Из Ильмень-Чирского на Царицын выступает после 20 июня до корпуса кадетов и казаков. Куркина направить в штаб Северокавказского фронта — 5-ой армии требуется помощь царицынских отрядов для подавления огневых точек в районе станицы Пятиизбянской».
Подобным рапортом Щаденко передал на словах Ворошилову о действиях дивизии за неделю. Писать не стал, кто поручится, что нарочного по пути не схватят белые.
Когда закрылась за нарочным дверь, спешно вошел Варламов.
– Парамон Самсонович, разговор есть.
– Что случилось, Гавриил? - спросил, удивляясь приходу Варламова, Куркин.
– Парамон Самсонович, ты знаешь, кого ребята поймали?
– Сказал, что из Ильмень-Суворовской. А что, собственно, случилось?
– А фамилию свою он сказал?
– Нет. Но он прибыл от Ворошилова с пакетом.
– Это урядник Копцев Николай. Шкуродер, каких белый свет не видел. Не может быть того, чтобы за шесть дней, какие мы в походе, он вступил в армию Ворошилова и он доверил бы ему пакет в дивизию, - горячился Варламов. - Тут что-то не так.
26.
На майдане Громославской шумел разнолико одетый люд. Сюда сходились и бойцы морозовской дивизии.
– Парамон, как сюда добрался? - громко спросил служивый казак из местных, пробиваясь к середине площади, где стояли Куркин, Щаденко и другие командиры.
– О, Ипатов! Николай Иванович, здорово живешь! Иди ближе, - крикнул Парамон и, работая локтями, стал пробиваться к полчанину. Обнялись, троекратно поцеловались. Присутствующие казаки заулыбались, дружественная атмосфера быстро восстановилась. К прибывшим появилось доверие.
– Коля, власть-то какая у вас в станице? - нетерпеливо спросил Парамон.
– Да пока Советы, но видно не надолго. Кадеты по степи рыскают. Мамонтов не дремлет. Зачастили в станицу и на хутора уполномоченные, мобилизацию объявили. В хуторах, что поближе к Дону, силком народ в полки сгоняют.
– В нашем куту та же картина.
– А в наши края, Парамон, по какой надобности?
– Тише, казаки, не слыхать об чем полчане гутарят! - крик — голос из задних рядов.
– Оборонять Царицын от кадетов и белоказаков, Коля, - с жаром сказал Парамон. - И в ваших казаках, жителях местных хуторов и сел, видим мы с товарищем Щаденко, сподвижников.
– Помощь мы такую окажем, - с уверенностью в голосе проговорил Ипатов. - Правильно я гутарю, казаки? - обратился он к собравшимся.
– Обязательно окажем. Какой разговор? Кадеты с казаками-староверами лютуют.
– При встрече не только разговоры нужны. Нужен и отдых. Разбирай, казаки, по квартирам служивых, - скомандовал Ипатов.
27.
Около недели бесконечных митингов позволили объединить четыре сотни казаков и иногородних в Громославский красный полк. Приказом по группе войск он был включен в морозовскую дивизию и сразу же вступил в бои с белоказачьими сотнями атамана Мамонтова.
Ко времени завершения работ по восстановлению железнодорожного моста через Дон Морозовскую дивизию отвели в Рычки и к Логовскому на смену уставшим в бесконечных боях украинским бойцам. Надо, во чтобы-то ни стало, подавить батареи противника в Рубежной балке. Орудия батареи вели огонь по бойцам, восстанавливающим мост.
Из Царицына прибыли Сергеев и Пархоменко. Народный комиссар Сталин торопил Ворошилова с переправой эшелонов на левый берег Дона.
Переправившись через Дон, Ворошилов расположил штаб армии на станции Кривая Музга. Вслед за красными бойцами и казаками на левобережье стали переправляться на лодках и паромах мамонтовцы. Ровная полынная и ковыльная степь давала привольный простор для белоказацкой конницы. Куркин лишился сна, разведая обстановку в бескрайних степных просторах, балках, выведывая численность, вооружение белой армии. Завел своих людей в штабах атаманов Пивоварова и Макарова.
В пяти-десятиверстном удалении от Дона оборону несли казаки и иногородние, ставшие братьями в жарких боевых схватках. Свободные от караульной службы бойцы помогали косить траву на сено, копнили скошенную рожь и пшеницу. В спешке молотили хлеб. Летнее утро набирало силы. Прозвучал сигнал: «Сбор». Парамон потрепал по крутой шее заметно сбавившего в теле Хазара, сел в седло. Взгляд его блуждал по горизонту, где от хутора Вербовки, увеличиваясь в размерах, быстро нарастают конники белых. Кавалерист ощущает наступившую, доселе пережившую лишь два-три раза еще в германскую войну, тревогу. Почему-то дрожит в стремени правая нога, зашибленная в бою под Ермохинским хутором. Взгляд уходит к земле и Куркин пристально смотрит на малюсенькие цветочки серенево-голубовато-матовых веточек чабреца, что щедро усеяли степь перед Кривомузгинской.
Куркин чувствует, - Хазар волнуется: без причины гоняет во рту удила, бьет копытом правой ноги клеклую землю суходола. От клекота приближающегося снаряда Хазар приседает на задние ноги, а Парамон медленно валится на левый бок и при встрече с землей теряет сознание.
28.
В Ляпичево эстафетчиков накормили обедом. Коням дали сено. Казаки наскоро поели. Горячев в числе первых вышел на улицу. Жадный до солнца Фуш пристроился в затишье и зажмурился от пригревающих лучей, видно, забыл о сене и своем хозяине.
Не медля, двинулись на Кривомузгинскую, чтобы засветло приехать на станцию. Лишь на несколько минут остановились у речки Донская Царица. Вытянувшись, по одному спускались с пологого берега, у подъема кони заторопились, нарушая строй. Тут же упала, увязнув в снегу, лошадь под Пастуховым. Спешившиеся казаки со смехом, казацкими незлобными выражениями и шуткой подняли маштачка.
В гору поднимались не в седлах, вели коней в поводу. Кони идут неохотно. Казаки их понукают, ведя по крутому подъему. На самой вершине остановились. Горячев потрепал холку Фуша, он ткнулся в плечо, трепетные губы жеребца дотронулись до уха. Минут десять стояли, ждали когда выберется из балки Пастухов. Фуш встряхивает головой, гремя удилами, торопится в дорогу.
Перебросив поводья, Иван тронул подпруги, не ослабли ли, и только потом поднял ногу в стремя. Вспомнил тут же наказ отца кавалериста: «Возможно, в самый ненужный момент, подпруги могут подвести».
Выехали в Кривомузгинскую. С крыш сараев свисали пожелтевшие у основания от соломы сосульки. Кончалась зима и солнце грело уже хорошо. В такие дни, соскучившиеся за долгие зимние месяцы по солнцу, животные выбирают укромные места от ветра и лежат или стоят на припеке, греются, в блаженстве прикрыв глаза. Вот и сейчас стали все чаще попадаться на улицах животные, подъедающие на дорогах потерянное возчиками душистое сено.
Парамон придержал коня, сказал Пастухову:
– Ты уж, начпред, постарайся, организуй ужин. По телефону было с начальством обговорено. Тут такое дело, - продолжал Куркин нерешительно, - надо было бы вечером молодым нашим казакам, я их возглавляю, на ферме побывать, посмотреть, какие порядки в колхозах соседнего с нами Калачевского района.
Навстречу конникам вышел заведующий молочной фермой. Познакомились, оказывается, воевал в пятом Гвардейском Донском казачьем кавалерийском корпусе, в начале сорок четвертого был ранен. После госпиталя занимается восстановлением молочного скотоводства колхоза.
Заканчивалась вечерняя дойка. Небольшое стадо разномастных коров обслуживали четыре доярки. Они ж, смущаясь присутствия целого десятка казаков, торопливо пробегали мимо с полными ведрами молока в пристройку, где сливали его во фляги.
Горячев, не выпуская из левой руки шашки, придержал поскользнувшуюся прямо против него молоденькую девушку, невольно обняв ее за талию. Тут же, взяв из рук ее ведра с расплескавшимся молоком, последовал за девушкой в пристройку.
– Пусти, казак, я сама вылью молоко, - смущаясь больше прежнего, проговорила девушка. - Если желаешь, пойдем со мной, теленка подержишь, пока я буду доить Зорьку.
Иван последовал за девушкой. Отгоняя нетерпеливого теленка, который настойчиво тянулся к вымени коровы, проговорила Горячеву:
– Зачем же я звала тебя, парень? Оттяни теленка, да подержи его. Я быстро подою корову.
Зацепив кружкой пенистое молоко, протянула казаку:
– За работу тебе.
Возможно, от смущения или так уж распорядилась природа, на щеках ее с ямочками играл румянец.
– Спасибо. Как зовут тебя, прекрасная молочница? - спросил Горячев.
– Венета. А тебя?
– Иван.
Молоко показалось необыкновенно вкусным. Оно вобрало в себе аромат разнотравья со здешних степных сенокосов, чистоту студеной ключевой воды.
Когда вышли из коровника к оставленным у фермы коням, день клонился к закату. Лошади нетерпеливо перебирали копытами. Видно застоялись. Все быстро уселись в седла, тронули коней к майдану, где был колхозный клуб. Уставшие за переход кони понимали, близок ночлег и, несмотря на усталость, пошли бойко.
Куркин сбил папаху на затылок, ровняя своего коня с Фушем Горячева, отечески проговорил:
– Ну, ты, брат, казак настоящий. А девушка! До чего ж хороша, чертовка.
– Может жениться, а, Парамон Самсонович? - щеки молодого казака запылали от смущения.
– Жениться не напасть, как бы женатому не пропасть. И пожалиться будет некому. А вообще, Ванюшка, жениться надо один раз, ибо, как говорят у нас на Дону, первая жена от Бога, вторая от людей, а третья от черта. Семья должна быть нерушимой. А вот хорошенькую дамочку упускать грех, на то ты и казак.
Ехавшие рядом казаки разразились хохотом.
– Стой! - подал команду Куркин и натянул поводья. Фуш в строю раньше не ходил. По инерции он сделал еще шага два, толкнул грудью коня Парамона, заволновался.
– Эх, старость, не радость, - Куркин проворно соскочил с коня.
Спешились, заговорили. Расседлали коней, в клуб занесли сумы, седла, чтобы к утру они просохли от конского пота. Лошадей повели на конюшню, восстановленную уже после войны. Фушу, как племенной лошади, отвели денник. Местное начальство для коней отряда выделило пару мешков ячменя, степное сено, едучий полынный запах шел из яслей.
– Могли бы сенца подобрее дать коням, - бурчал Пастухов.
Тихая заря опускалась на хутор. В печи потрескивали дрова, уютный свет от десятилинейной лампы разливался по столу, стенам. Как день прошел — не заметили. Отдыхали пред завтрашним переходом. Парамон лежал на расстеленной бурке, давал наставление молодому казаку Горячеву:
– Вот ты, Ванюшка, собираешься на службу.
– Да, Парамон Самсонович, осенью призыв. Я и кавалерийские курсы закончил. Ерофей Акимович пятерку поставил.
– Подтверждаю, - отозвался от печи Попадейкин.
– А знаешь ли, что главное для казака? - и, не ожидая ответа, продолжал, - основное, пока ломаешь службу, чтобы конь был в теле. Содержи его в чистоте, старайся доставать ему при первой же возможности хорошие харчи. Коня любить и уважать надо, как родного брата. Иногда приходится с конем и пайком поделиться. Случай был. Конной атакой выбили мы немцев из села. Неприятель за две версты, у лесочка окопался. Время начало к вечеру клонить, а казаки сутки не евши, голодные. Само собою, кони не кормленные, фураж с обозами отстали. Тут кашу привезли. Только по котелкам ее разложили и команда: «По коням»! Неприятельская артиллерия бить стала по нашим позициям. Чушки с воем полетели через головы. Дружок мой, Матвей Михайлюк, терский казак, пожалел кашу на земь выливать, обычно ею с конем делился. Так он возьми кашу-то в суму и вывали, чтоб добру не пропадать. А каша горячая была. Минуты через две сума накалилась, начала спину коню жечь. Обезумела лошадь и понесла, да не куда-нибудь, а на вражеские позиции. Матвей с конем не совладает, а фрицы стрелять перестали, думают, скачет казак в плен сдаваться. И не доскакав до неприятеля сажон пятьдесят, конь немного утихомирился, видно подумал, не туда несусь, сломя голову, поймают немцы, чего доброго стрескают, одни копыта останутся. У фрица с харчами тоже туго было. Развернул Матвей маштака назад и как на скачках в полный карьер преодолел дистанцию. Ну а кашу, как полагается, по-братски разделил с конем.
Перед сном Горячев, накинув на плечи шинель, вышел во двор посмотреть коня. Ощупью спустился на землю по скрипучим порожкам крыльца. Разморенный теплом, он ощущал холодный воздух морозной ночи. Скрипит дверь в соседнем с клубом курене, видно хозяин вышел посмотреть причинавшую корову. Иван видел вечером темно-вишневую молочницу у колодца, определил, сутки-двое и будет шкворчеть на сковородке ноздреватое молозиво.
Из-за крыш куреней показалась огромная красная луна. До конюшни пять минут ходьбы. Расседланный, с накрытой на спину попоной, Фуш спокойно похрустывал степным сеном. Нос уловил горьковатый запах жеребца, какой-то особый родной воздух. Конь потянулся головой навстречу, почесал лбом о плечо казака и глубоко вздохнул.
ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ.
Присоединяйтесь к ОК, чтобы посмотреть больше фото, видео и найти новых друзей.
Нет комментариев