СИГНАЛЬНЫЙ ЭКЗЕМПЛЯР

Не реклама, а информация
Леонид Курохта
СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ РАХМАН
Глава из криминального романа "Никто. Никогда..." (Харьков -- Тель-Авив)
1985, апрель
– Если бы преступник не допускал ошибок, не оставлял следов, прямых или косвенных, явных или скрытых до поры до времени, то преступление не было бы раскрыто никогда. Но так не бывает. Следы остаются.
Последние слова были произнесены негромко, но уверенно. Он слегка хлопнул ладонью по столу, словно утверждая свою мысль. Слушатели проследили за этим жестом – кто уважительно, кто скептически.
Александра Алексеевна, бессменная завуч, недавно отметившая пятидесятилетний юбилей, медленно и важно кивала, оглядывая зал, время от времени делая легкое движение рукой в сторону докладчика. Всем своим видом она демонстрировала полное согласие с услышанным: вот, мол, если бы этого уже не сказал наш участковый инспектор, то я сказала бы сама…
Александра Алексеевна напоминала райотделовского замполита капитана Пилипенко, который на собраниях личного состава ритмично кивал в такт словам выступающих, независимо от темы и темпа информации.
– А почему тогда кино называется «И дождь смывает все следы»? – хохотнули с последнего ряда.
– Хазин! – крикнула завуч. – Не интересно – выйди вон!
– Не «Хазин», а «Хозяин», – сквозь сомкнутые губы, чтобы не выдать себя, отозвался еще кто-то.
– Петров! – безошибочно определила Александра Алексеевна, свирепо глянув на источник звука. – Мало тебе одной двойки по поведению?..
Рахман мог кратким замечанием или шуткой восстановить тишину, но во время выступлений в учебных коллективах никогда этого не делал по двум причинам. Во-первых, понимал, что не совсем удобно ему, гостю, вмешиваться в педагогический процесс и этим ставить под сомнение авторитет руководителей; а во-вторых, идя на прямой контакт с конкретным слушателем, сознательно выделяющим себя из общей массы дабы унизить, обидеть или иным образом скомпрометировать лектора с целью самоутверждения, то он, Рахман, как бы ставит себя на одну доску с этим язвительным слушателем и вынужден скорее оправдываться, чем что-то объяснять.
Ему нравилось проводить профилактические беседы в школах, техникумах, СПТУ – с «контингентом переходного возраста», от которого еще можно ожидать всего – от мелких правонарушений до тяжких преступлений, совершенных с особой жестокостью. Ведь не секрет, что у подростков еще не развито сдерживающее начало, не всегда срабатывает внутренний тормоз, а неконтролируемая юношеская импульсивность часто приводит к неожиданным последствиям.
Он знал, что в молодежных аудиториях почти всегда найдется компания, которая будет бузить. И с самого начала лекций старался определить взглядом эту компанию, то ли чтобы, дождавшись критического момента, громко спросить: «Ребята, я вам не помешал? У вас там такая интересная беседа, а я отвлекаю…», то ли чтобы сразу же заинтересовать ее и этим умерить агрессивный пыл «остроумников».
Конечно же, мальчишки не замолчат: наоборот, будут задавать вопросы – как правило, неожиданные; и высказывать личные мнения – как правило, парадоксальные, которые он мог с удовольствием подкрепить, усилить и утвердить, но тут же под общий хохот довести до логического абсурда… Он старался избегать морализаторства, говорил не только о том, что «нужно», а прежде всего о том, что «интересно», но вывод был один: зло наказуемо. И вел слушателей к тому, чтобы этот вывод делали они сами. Ведь мысль, к которой человек пришел самостоятельно, запоминается куда крепче, чем та же мысль, но воспринятая извне…
– Насчет дождя и следов – вопрос риторический, – неспешно произнес Рахман.
– А что такое «риторический»? – раздалось из зала.
– Риторический вопрос – это вопрос, не требующий ответа, – терпеливо, однако, ожидая подвоха, пояснил Рахман. – Это вопрос, в котором изначально заложен ответ. Вот, например: «Должен ли вор сидеть в тюрьме?» Ответ очевиден и однозначен: да! Должен! И этого требует не только социальная справедливость, но и закон…
– Ага, если еще поймают, – тряхнула косичками девушка из первого ряда. – Воровали, воруют, и будут воровать. – А если бы вы, – она взмахнула длинными ресницами в сторону докладчика, – переловили всех жуликов, то давно уже настал бы коммунизм, когда все бесплатно и воровать не надо. Взял и пошел…
Она томно возвела ногу на ногу, сверкнув белыми трусиками из-под куцего школьного платья. Рахман запнулся и поспешно отвел взгляд. В глаза бросился плакат «40-летию Великой Победы – сорок недель отличной учебы!».
– Как вас зовут, умница? – спросил он после короткой паузы.
Девушка с вызовом дернула плечиками:
– А что?
– Да нет, ничего, – Рахман и в самом деле не знал, почему вдруг задал этот вопрос.
– Вот именно…
– Стыдно, Лариса, – покачала головой завуч, сцепив руки за спиной. – Комсомолка называется… Встань и извинись!
Школьница приподнялась с места, комично прижала руки к груди и поклонилась так низко, что едва не уперлась подбородком в свои коленки.
– Дя-я-инька милици-инер, изь-вини-ить па-ажал-лста, я больши-и ни-и бу-у…
Зал взорвался хохотом, заглушая крик завуча: «Прекратите немедленно! Что вы себе позволяете!..», но Рахман медленно поднял руку, требуя внимания.
Дождавшись тишины, негромко произнес:
– Лариса права. К сожалению, раскрываются не все случаи правонарушений. Дело может быть приостановлено или даже закрыто по разным причинам. Но это не значит, что правда не выйдет наружу. Тайное всегда становится явным. Идеальных преступлений, нераскрываемых, просто не существует в природе…
– Ну да, это все в книжках написано, – подал голос кто-то из компании Хазина-Петрова. – В детективных!
Рахман сделал предупреждающий жест в сторону Александры Алексеевны, которая сердито зыркнула в сторону «галерки».
– Прекрасно, – хлопнул в ладоши он. – Поговорим о детективах. Тот, кто ими увлекается, хорошо знает то, о чем мы говорили в самом начале: правонарушитель рано или поздно будет найден, обнаружен, определен – как хотите. Но от настоящих уголовных дел детективное произведение отличается тем, что автор сознательно заставляет своего выдуманного сыщика допускать ошибки, иногда очень даже глупые, которых реальный сыщик-профессионал никогда не совершит. И интрига строится именно на этих ошибках, чтобы повествование получилось объемным и захватывающим. Мне, например, нравится творчество братьев Вайнеров, Аркадия Адамова, Леонида Словина, Николая Леонова…
– А «Место встречи изменить нельзя» вы смотрели? Классное кино?
– Смотрел. Что сказать... Да, работа великолепная, хотя построена в старой форме – опытный сыскарь Глеб Жеглов и молодой оперативник Володя Шарапов. Как тут не вспомнить классический тандем – мудрый Холмс и наивный Ватсон! Но если Холмс распутывает сложные загадки «на раз», быстро вычисляет и хватает виновника, да потом объясняет другу-дилетанту свой ход рассуждений, демонстрируя глубокие познания во многих сферах, находчивость и безошибочность логических построений, которые называет «дедуктивным методом», то Жеглов – объект абсолютно земной и «полубогом», в отличие от Холмса, не является…
Рахман закашлялся и перевел дыхание – слишком длинной оказалась мысль, а прервать ее на полуслове и разбить на две-три фразы не смог. Секунду помолчав, продолжил:
– Скажу больше: при всей своей чисто человеческой привлекательности, Жеглов то ли слишком прямолинеен, то ли просто ограничен как специалист. Он педант и не приемлет полутонов. Его кредо – «вор должен сидеть в тюрьме, а уж каким образом я его туда запроторю – дело десятое». Поэтому он сам идет на нарушение профессиональной этики – подбросил вору-карманнику Кирпичу украденный кошелек, и этим неправедным действием вынудил Кирпича сознаться в краже. Дальше – больше. Опергруппа МУРа, возглавляемая Жегловым, действует бездарно и через пень-колоду. Если бы она работала так не в кино, а в жизни – ее бы расформировали и отправили доить коров. Заметьте: на протяжении нескольких дней эта бригада трижды – трижды! – проморгала, банально прошляпила бандита Фокса. В первом случае работник милиции отпускает Фокса прямо на месте преступления, едва не расшаркавшись. А что стоило проверить документы и задержать неопределенную личность, оказавшуюся глубокой ночью у ограбленного магазина, где к тому же был убит сторож? Молодой-зеленый Шарапов не сделал этого, так как не был проинструктирован должным образом. Чье попустительство? Старшего опергруппы капитана Жеглова. Во втором случае Фокс легко уходит от засады, застрелив одного из милиционеров и до полусмерти напугав другого. Чья вина? А того же самого Жеглова, который не поставил перед оперативниками четкого задания. И, наконец, третье: Фоксу удалось сбежать из ресторана, где его караулила уже вся бригада, цвет МУРа, вследствие чего была покалечена официантка и убита милиционер-регулировщица. Кто виноват? Правильно – Жеглов, не подумавший о том, что в связи с особой опасностью преступника следует перекрыть постами окна и двери ресторана, блокировать возможные пути отхода… И что говорить, если сам фильм начинается с дикого случая: бандит убивает молодого опера Васю Векшина прямо-таки под пристальным наблюдением Жеглова и Шарапова. А эти сыщики смотрели, как говорится, в четыре глаза, и ничего не заметили!..
Но, как ни крамольно звучит, без этих грубых ошибок не было бы самого сюжета. Представьте себе: при первой же встрече Шарапов хватает Фокса на месте преступления и… всё. Всё! Конец фильма, финальные титры. И не увидим мы таких колоритных персонажей, как Манька Облигация, Верка Модистка, Груздев, не говоря уже о Кирпиче-Сапрыкине, Промокашке и прочих. Да и сам Жеглов не успел бы проявить перед зрителем своей твердости и фанатичной прямолинейности; Шарапов – мягкости и наивности; Левченко – благородства и безрассудства, стоившего ему жизни… Фильм вышел бы коротким и пресным, а точнее – не получился бы вообще. Вот так бы я, уважаемые Хазин и Петров, прокомментировал ваш вопрос…
– Браво! – не удержалась Александра Алексеевна, метнув уничижительный взгляд на притихшую компанию Хазина-Петрова. – Мне самой этот фильм не очень понравился, столько оплошностей. А ты, Хазин, – «классное кино»… Стыдно!
* * *
Увольнение прошло тихо, без следственного дознания и даже без внутреннего расследования, чему Рахман, прослуживший в органах МВД около десяти лет, искренне удивился. Да и не считал он свое увольнение справедливым, он был совершенно не виновен в том, что ему вменили. Однако доказать ничего не смог. И спокойно, без возмущения ушел «в народное хозяйство» – именно так на служебном языке называется отстранение работника милиции от правоохранительной деятельности.
Не секрет, что многие сотрудники органов хотели бы оказаться на его месте, но отнюдь не разделить его судьбу. По статистике, около тридцати процентов личного состава МВД мечтают оставить эту службу то ли из-за низкой зарплаты, то ли по семейным обстоятельствам (редкая жена выдержит, что мужа практически нет дома), то ли по другим, не менее веским причинам. Но есть Устав и есть Закон, в соответствии с которыми работник обязан отслужить двадцать пять лет, и лишь потом думать: то ли стать пенсионером МВД (с правом работать в других сферах), то ли продолжать службу (пока не выгонят в связи со старческим маразмом). А вот люди, слишком поздно понявшие, что милицейская служба – не их призвание, уже не могли уволиться по собственному желанию. Им оставалось лишь, стиснув зубы, отбывать повинность и клясть себя за былой юношеский романтизм. Поэтому и желания полностью отдаваться службе у них не было.
Михаил Рахман к таким не относился. Свое дело он знал, обязанности выполнял не хуже, а лучше многих своих сотрудников, руководство не гневил, да и звезд с неба не хватал. Год за годом спокойно отдавал службе участкового инспектора, пока не произошло одно дурацкое событие, непредвиденное, как икота, и внезапное, как чих.
…Со стола начальника районного ОУР майора милиции Евгения Рященко пропал листок. Обычный листок писчей бумаги, не несущий никакой секретности и не отражающий никакой информации. На этом листке машинописного формата можно было бы нарисовать смешную рожицу. Или сделать из него самолетик… Если бы не одно. Если бы в правом нижнем углу этого чистого листка не стояла подпись районного прокурора Юрия Соколова, который по-дружески доверял своему бывшему однокашнику по юрфаку, ныне начальнику отдела уголовного розыска ОВД Дзержинского района, с коим в годы студенческой юности пил пиво, портил однокурсниц и дремал на лекциях.
Озадачивало и другое – в левом верхнем углу этого же листа стоял штамп прокуратуры Дзержинского района города Харькова, и этот штамп в паре с прокурорским росчерком превращал чистую бумагу в официальный документ. В будущий документ, если кому-то вздумается отступить два-три сантиметра от штампа и напечатать любой текст, оставив те же два-три сантиметра до размашистой подписи самого Соколова.
Оперативная работа часто требует именно оперативных действий – внезапного обыска, задержания или даже ареста, которые по еще не пересмотренному и не отмененному хрущевскому закону требовали санкции прокурора. Но что делать, если время не ждет, если каждая минута дает фору подозреваемым или преступникам, а сам прокурор в данный момент недосягаем – то ли отдыхает после трудового дня, то ли отбыл на место происшествия, то ли проводит совещание…
Как поступать в таких случаях? Действовать на свой страх и риск (а риск может быть разным – от устного выговора до судебного преследования за нарушение законности), или использовать уже готовый бланк, лишь внеся в него нужные данные, с которыми корефан Юрка Соколов спорить не будет, искренне доверяя корефану Женьке Рященко…
В тот день участковый инспектор Михаил Рахман прибыл в райотдел за месячной зарплатой, но с порога дежурной части был перехвачен: начальник ОУР, не прерывая беседы с пьяной девицей (на ней была потертая майка с эмблемой «НТТМ-85», над восьмеркой зияла дырка от сигареты), сунул ему ключ от кабинета и прошипел:
– В темпе. Мой портфель. Под столом. Одна нога здесь…
Рахман взлетел на второй этаж и через полторы минуты доставил требуемый «дипломат», который майор упорно называл «портфелем».
– Дверь запер? – сурово поинтересовался Рященко.
– Спрашиваете!.. Я свободен?
Начальник нервно мотнул головой: иди уж, не отсвечивай…
Получив и пересчитав зарплату, удивился – несколько купюр оказались лишними. «Премия вам за квартал, – улыбнулась кассирша. – И к замполиту зайдите, у него ваша Почетная грамота…» Да, руководство снова поощрило за общественную работу – выступления в учебных и трудовых коллективах с целью профилактики правонарушений на вверенном участке – это всегда приятно.
Поначалу озадачивало то, что именно его, старшего лейтенанта Михаила Рахмана, награждают вот так, полустыдливо, за закрытыми дверями, в то время как другие отличившиеся работники принимают грамоты и конверты с деньгами на общих собраниях личного состава, из рук начальника УВД, под аплодисменты сослуживцев…
Несколько лет назад он задал этот вопрос замполиту капитану Пилипенко, и услышал: «Рахман, ты ребенок маленький? Зачем гусей дразнить…»
* * *
А вот два следующих дня слепились в сплошной кошмар:
– Где листок?! Зачем ты его взял и кому отдал?..
– Я не брал и не отдавал!..
– Он лежал на столе! Ты пришел – и он исчез!..
– Я не видел никакого листка, потому что не смотрел, что лежит на столе! Я только взял ваш «дипломат»...
– Ты был в кабинете и не видел листка? Идиотом меня считаешь?!
Логика железная, аргументы железобетонные: уж если ты был в кабинете, то не мог не увидеть стола. А если видел стол, то как мог не заметить листка на этом же столе?! В чьих руках теперь официальный бланк прокуратуры, кто и что сейчас туда вписывает? Может, преступники планируют освобождение своих подельников из СИЗО? А может, готовят санкцию на обыск, под видом которого намереваются совершить ограбление? Если так, то скоро полетят погоны, от майорских до генеральских…
Вот и проблема: работника необходимо убрать из рядов МВД, пока он не успел воспользоваться похищенным бланком и этим замарать честь и высокое звание офицера милиции. При этом ни в коем случае нельзя указать истинной причины увольнения, дабы никто из высшего руководства не задался вопросом: а каким же это образом пустой листок с прокурорскими реквизитами оказался на столе у начальника районного ОУР?
Спасение появилось внезапно, однако весьма вовремя. И это спасение было двуликим, так как имело физиономии старых знакомых, и принадлежали они «трудным подросткам» Хазину и Петрову.
* * *
...И как же теперь к ней обращаться?
Как к школьной подруге, веснушчатой, худющей, страшненькой, но шумной и смешливой девчонке с короткой стрижкой и пацанскими замашками? Или как к заслуженному учителю, без пяти минут кавалеру Ордена Ленина (за доблестный труд, в связи с тридцатилетием педагогической деятельности и пятидесятилетием со дня рождения), коммунисту, ветерану и наставнику?.. Но ведь недавно он с ней отплясывал быстряк под «Хоп! Хэй, хоп!» на встрече выпускников, а на прощание она даже чмокнула его в щечку. И убежала, виляя обширным задом да тряся жировыми складками, зажатыми не в меру узким платьем… И великий вождь, чье 115-летие готовилось отпраздновать все прогрессивное человечество, провожал ее мудро-ласковым взглядом. Рященко вдруг подумал: а обрадовался ли бы тот, который и теперь живее всех живых, от мысли, что под его портретом будут звучать «Бессоме, бессоме мучо» и «Йеллоу субмарин», вперемежку с песнями уже покойного, но общепризнанного Высоцкого и еще малознакомого, но уже популярного Розенбаума…
Так как же?..
Шура – не очень вежливо. Панибратски. Тем более, в первый момент едва не ляпнул: эк тебя разнесло, не лопнешь?..
Александра – слишком официально, с намеком на возраст и положение. Мягче надо, нежнее…
Выбрал среднее.
– Алло, Саша?
– Слушаю вас.
– Женя беспокоит, Рященко. Говорить можешь?
– О, да с тобой – и не сможешь, а заговоришь. Ты же просто так никогда не звякнешь... Опять что-то плохое?
– Почему решила? – улыбнулся он.
– Неужели хочешь в кино пригласить? Ни за что не поверю. Давай, колись. Без предисловий.
– Э-э…
– Женя! Хорошие люди начинают с конца, продолжают началом и заканчивают серединой. Это еще Понтий Пилат вывел.
Майор Рященко прикурил сигарету и, отведя трубку от уха, выдохнул дым в сторону, словно оберегая невидимую собеседницу от ненавистного ей табачного дыма.
– Да Хазин твой снова отличился. Вместе с Петровым, разумеется. Как Пат и Паташон.
– Господи, да что опять?..
– Ты не волнуйся так, Саш. Никого не зарезали, не расчленили, не съели…
– Женя!..
– Ну, всего ничего. Просто безобразие нарушали, понимаешь, общественный порядок хулиганили... Торчали у кассы кинотеатра имени Довженко да изымали денежку у сверстников, при этом находясь в нетрезвом состоянии. Повязал их ОКОД, доставили в «телевизор»…
– Куда?!
– Ну, в КПЗ, в помещение для задержанных.
– Убью, – медленно выдохнула Александра Алексеевна.
– Расстрел, – так же неспешно сообщил майор. – Помнишь, у Асадова: «За убийство – стенка ожидает…». А теперь серьезно, Саш: я обязан реагировать. При всем своем уважении к тебе и к твоей образцово-показательной школе. Пойми, два былых привода – твердый сигнал для постановки на учет в ИДН. Я их похерил, но третий случай за полгода – извини, уже не катит. Бумажки-то идут в ГУВД… А ну, как завтра твои орлы на легких крылышках залетят под суд, и с кого, Саша, спросят? Не с тебя, нет. С меня. Почему бездействовала инспекция по делам несовершеннолетних, почему молчал участковый Рахман, почему районо ни о чем не ведает? А потому, что за учеников Олега Хазина с Геннадием Петровым каждый раз письменно поручалась завуч школы номер пятьдесят один, а начальник ОУР Дзержинского РОВД майор Рященко ей верил, кивал и потакал… Смешно?
– Что ты мелешь, Женя?..
– Н-да. Ничего ты не поняла. Грабеж, Саша, это уже не игрушки, Это уже статья Уголовного кодекса – открытое хищение личного имущества граждан с угрозой применения насилия. Хорошо еще, в морду никому не въехали, а то был бы уже разбой: грабеж, сопряженный с нанесением телесных повреждений. А нашли бы при них хоть перочинный ножичек или пилочку для ногтей, то и статья была бы другая – бандитизм. И случись это не сегодня, а, скажем, через месячишко, то и расклад был бы совсем другой…
– Что?.. Что – через месячишко?!
Рященко едва не застонал:
– Как – что? Ты, Саш, газет не читаешь, радио, телевидение не слушаешь? Какое сегодня число?
– Ну, двадцать девятое...
– Месяц?
– Апрель, – растерянно пробормотала Александра Алексеевна. – А при чем тут…
– А вот при том, что с тридцатого мая вступает в силу Указ Президента об усилении борьбы с пьянством и алкоголизмом. Так что, пьянству – бой, последний и решительный. Считай, повезло тебе.
– Боже мой… Женя…
– Ну вот, теперь ты все поняла. Извини, Саш, тут ко мне с докладом. Слушаю! – грозно бросил Рященко в сторону закрытой двери и нажал на рычаг телефонного аппарата.
Психологическая пауза, – улыбнулся майор. Всего лишь несколько минут, после которых собеседник вывернет наизнанку свои мозги, скрутит их жгутом и сожмет ударно-спусковой пружиной, готовой в нужный момент распрямиться и врезать по капсюлю, вот тут-то и «выстрелит» нужная мысль… Нужная и правильная. Сейчас Шура-Александра неспешно уразумеет ситуацию, и при грамотной напрямке (а майор был убежден, что напрямку дал стопроцентно правильную), поймет, что без помощи уже никак не обойтись. И за помощью обратится, казнясь, рвя рубаху и умоляя, именно к тому, кто поставил перед фактом, осветил и озвучил положение вещей.
Две-три минуты – оптимальный промежуток между получением острой информации и принятием решения, как эту информацию использовать если не с выгодой, то хотя бы с наименьшими потерями. Об этом написано в учебнике по психологии, а уж по данной дисциплине выпускник юрфака Евгений Рященко имел твердое «хор». Высший же балл, недосягаемое «отл», у автора учебника, профессора Кондратия Митрофановича Штанько, по профессорским же словам, мог заслужить лишь Зигмунд Фрейд, да и то при наличии подробного конспекта лекций и отсутствии записей о пропущенных занятиях.
Кондратий Митрофанович не так давно покинул наш грешный мир, но дело его живет: не прошло и двух минут, как Александра Алексеевна была готова принять не только решение, но и условия.
Она позвонила сама, и еще через полминуты майор Рященко диктовал:
– «Участковый инспектор М.Рахман, проводя профилактическую беседу в СШ №51, высказывал чуждые социалистическому обществу мысли…», – Успеваешь? Далее: «Что советская милиция имеет низкую квалификацию, благодаря чему многие преступления не раскрываются и виновные не несут заслуженного наказания. Что шедевр советского кино «Место встречи изменить нельзя» отражает полную беспомощность наших органов охраны правопорядка в борьбе с уголовной преступностью»…
– Погоди, – перебила Александра Алексеевна. – Откуда ты знаешь…
– Разведка донесла.
– Нет, правда?
– Ну, откуда… От Олежки Хазина с Генашей Петровым, разумеется. У нас не захочешь, а заговоришь, твои слова.
– А…
– Надо, Федя, надо. Без вопросов…
«Жид по веревочке бежит, – хмыкнул майор. – Веревочка лопнула, жида прихлопнула…».
– Теперь так: «Руководство школы просит принять меры к старшему лейтенанту Рахману, так как вследствие его клеветнических высказываний группа старшеклассников совершила уголовно наказуемое деяние…» Есть? Прекрасно. Продолжаем: «…в надежде на то, что не будут задержаны в связи с халатностью работников внутренних дел СССР». Готово?
– Готово, Женя, – грустно произнесла Александра Алексеевна. – Но это как-то… Понимаешь, он не совсем так говорил…
– «Не совсем так» или «совсем не так»? Чувствуешь разницу? То-то. А теперь забудь об этом разговоре и не вздумай ни о чем расспрашивать пацанов. Ни под каким видом! А, еще: подпись, число. Число поставь вчерашнее. Теперь перепиши, подправь, если что. Ты у нас грамотная. Через часок заскочу…
…Рященко получил нужное письмо через пятьдесят две минуты. Но не сказал он бывшей однокласснице, что питомцы ее Олежка Хазин и Генаша Петров не совершали никакого грабежа и никому не угрожали применением насилия.
Да, оба они в тот вечер были задержаны, но совсем по другой причине. Оперативный комсомольский отряд дружинников самоотверженно схватил двух друзей и доставил их в опорный пункт за другое нарушение общественного порядка: подростки справляли малую нужду на Сумской, около памятника А.С.Макаренко, предварительно хватив портвешку в кафе «Рассвет».
Однако Александра Алексеевна пусть пребывает в приятном неведении. Пусть считает майора милиции Евгения Рященко своим милосердным спасителем и благодетелем. А себя – должницей на всю жизнь. «На всю оставшуюся жизнь, – промурлыкал майор, – Нам хватит подвигов и славы…». Ему понравился этот фильм, недавно снятый по роману Веры Пановой «Спутники» – о милосердии, добре и справедливости.
Он еще раз пробежал взглядом судьбоносную «телегу» на Мишу Рахмана. Да, веревочка лопнула. На всю оставшуюся жизнь.
И никто никогда не узнает.
* * *
– Как вы думаете, товарищ старший лейтенант, – последние два слова майор произнес врастяжку и с нажимом, – кто умнее: вы, или министр внутренних дел?
Рахман удивился не столько самому вопросу, сколько его абсурдности. Конечно же, несомненно, глава МВД по определению обязан быть умнее, чем простой офицер того же министерства. Иначе он, министр, никогда бы не дослужился до своей высокой и почетной должности, а остался бы простым офицером…
– Не слышу ответа! – прошипел Рященко.
– Вопрос риторический…
Майор нервно дернул головой:
– Как? Что вы сказали?! Вопрос… какой?!
– Вопрос, говорю, ясный, – смутился Рахман. Он слишком поздно сообразил, что начальник районного угрозыска не обязан знать тонкостей языка, пусть даже родного. – Министр, конечно, умнее…
Рященко вскочил на ноги, выпучив глаза:
– Так какого же хрена ты, сопляк, публично оскорбляешь товарища Щелокова?
– Я не оскорблял товарища Щелокова…
Начальник снова сел, нагнулся под стол и, со щелчками, похожими на звук взводимого автоматного затвора, распахнул свой «дипломат». На столе оказались два листка, соединенные канцелярской скрепкой.
– Не оскорблял, стало быть? Ну, так ознакомься! – Рященко пренебрежительно отвел взгляд и забарабанил пальцами по столу.
Рахман, пропустив вводную часть, вцепился взглядом в мелкий, но легко читаемый почерк. Из написанного следовало, что он, участковый инспектор старший лейтенант милиции Михаил Рахман, категорически не согласен с принципами социалистического реализма в современном советском искусстве. Что он, старший лейтенант Рахман, оценивает отечественный киношедевр «Место встречи изменить нельзя», созданный по гениальному роману братьев Вайнеров «Эра милосердия», как безграмотную и бездарную поделку, созданную с целью подорвать веру советских людей в наши славные органы охраны правопорядка. Что он, старший лейтенант Рахман, сознательно подталкивает советскую молодежь к мысли, что многие преступления не раскрываются исключительно из-за низкой квалификации сотрудников милиции и их безответственного отношения к своим служебным обязанностям.
– Самому министру понравился этот фильм, всему генералитету внутренних дел, а ты, значит, решил выставить их дураками? И перед кем – перед будущим поколением, перед школьниками, которые через год-два станут совершеннолетними и полноправными гражданами государства! А ты внушил им, что у нас нет стопроцентной раскрываемости лишь потому, что в милиции служат дебилы и дегенераты? Соображаешь хоть, что именно благодаря тебе многие юноши и девушки могут пойти кривой дорожкой в надежде, что глупая милиция их не поймает? Ты вредитель, Рахман! Вредитель и саботажник! Пригрели змею…
Рахман молчал. Но не потому, что сказать было нечего. Он давно уже знал, что орущего начальника переубедить невозможно, что орущий начальник твердо уверен в своей правоте и не допустит никаких сомнений на этот счет. Что орущий начальник вынуждает подчиненного не объясняться, а извиняться. А уж тот, кто вынужден оправдываться, уже наполовину побежден.
И у этого почти побежденного есть лишь два выхода: или полностью признать свою вину, получить «строгача» и шанс на исправление, или же быть с позором вышвырнутым в «народное хозяйство».
Однако последнее вовсе не популярно в милицейской среде…
– Разрешите пояснить? – стараясь дышать не слишком глубоко, спросил Рахман, уже зная, что катится в пропасть, но последнее слово утонуло в пронзительном вопле:
– Не разрешаю! Рапорт на стол!
Юпитер, ты сердишься…
* * *
…А листок этот проклятый нашелся через шесть с половиной с лет.
Когда новый министр потребовал обратить внимание на внешний вид служебных помещений – от опорных пунктов до областных управлений внутренних дел, то по всей стране прошли капитальные ремонты фасадов, коридоров, лестничных маршей, кабинетов и вспомогательных служб. В кабинете начальника отдела уголовного розыска Дзержинского РОВД перестилали паркет. В сторону был сдвинут стальной полуторатонный сейф, и на полу обнаружился посеревший от пыли и едва не разваливающийся в руках лист бумаги со штампом в левом верхнем углу и росписью в нижнем правом. Евгений Рященко, к тому времени получивший звание полковника и должность начальника райотдела, сразу сообразил, что листок был сметен со стола сквозняком, когда старший лейтенант Рахман открывал дверь. Или закрывал ее – это уже не существенно. И спланировала бумажка стремительной ласточкой прямо под сейф.…
Так что зря, выходит, топтали, клеймили и вышвыривали участкового инспектора. «За что ж вы Ваньку-то Морозова, ведь он ни в чем не виноват…».
Первой мыслью было извиниться да покаяться, но потом, подумав, решил полковник не предпринимать ничего. Помочь давно уволенному офицеру он не поможет, а напоминать о былом, растравливать душу – нет, не имеет смысла.
Не по-человечески.
Никто никогда не узнает...
Другие главы романа "Никто. Никогда"... читать здесь: https://proza.ru/2013/03/31/1586