Предыдущая публикация
ЕСТЬ У НАС ЕЩЁ ДОМА ДЕЛА
Баба Валя кое-как открыла калитку, с трудом доковыляла до двери, долго возилась со старым, уже тронутым ржавчиной замком, зашла в свой старый нетопленый дом и села на стул у холодной печи.
В избе пахло нежилым. Она отсутствовала всего три месяца, но потолки успели зарасти паутиной, старинный стул жалобно поскрипывал, ветер шумел в трубе - дом встретил её сердито: где ж ты пропадала, хозяйка, на кого оставила?! Как зимовать будем?!
-Сейчас, сейчас, милый мой, погодь чуток, передохну… Затоплю, погреемся…
Ещё год назад баба Валя бойко сновала по старому дому: побелить, подкрасить, принести воды. Её маленькая лёгкая фигурка то склонялась в поклонах перед иконами, то хозяйничала у печи, то летала по саду, успевая посадить, прополоть, полить. И дом радовался вместе с хозяйкой, живо поскрипывал половицами под стремительными лёгкими шагами, двери и окна с готовностью распахивались от первого прикосновения маленьких натруженных ладоней, печка усердно пекла пышные пироги. Им хорошо было вместе: Вале и её старому дому.
Рано схоронила мужа. Вырастила троих детей, всех выучила, вывела в люди. Один сын – капитан дальнего плавания, второй – военный, полковник, оба далеко живут, редко приезжают в гости. Только младшая дочь Тамара в селе осталась главным агрономом, с утра до вечера на работе пропадает, к матери забежит в воскресенье, душу пирогами отведёт – и опять неделю не видятся. Утешение – внучка Светочка. Та, можно сказать, у бабушки выросла.
А какая выросла-то! Красавица! Глазищи серые большие, волосы цвета спелого овса до пояса, кудрявые, тяжёлые, блестящие – сияние даже какое-то от волос. Сделает хвост, пряди по плечам рассыплются – на местных парней прям столбняк нападает. Рты открывали – вот как. Фигура точёная. И откуда у деревенской девчонки такая осанка, такая красота? Баба Валя в молодости симпатичная была, но если старое фото взять, да со Светкиным сравнить – пастушка и королева…
Умница к тому же. Окончила в городе институт сельскохозяйственный, вернулась в родное село работать экономистом. Замуж вышла за ветеринарного врача, и по социальной программе молодой семьи, дали им новый дом. И что это за дом был! Солидный, основательный, кирпичный. По тем временам особняк целый, а не дом.
Единственное: у бабушки вокруг избы - сад, всё растёт, всё цветёт. А у нового дома внучки пока ничего вырасти не успело – три тычинки. Да и к выращиванию, Светлана, прямо скажем, была особо не приспособлена. Она, хоть девушка и деревенская, но нежная, бабушкой от любого сквозняка и тяжёлого ручного труда оберегаемая.
Да ещё сын родился Васенька. Тут уж некогда садами-огородами заниматься. И стала Света бабушку к себе зазывать: пойдём да пойдём ко мне жить – дом большой, благоустроенный, печь топить не нужно. А баба Валя начала прибаливать, исполнилось ей восемьдесят лет, и, как будто болезнь ждала круглой даты – стали плохо ходить когда-то лёгкие ноги. Поддалась бабушка на уговоры.
Пожила у внучки пару месяцев. А потом услышала:
-Бабушка, милая, я тебя так люблю - ты же знаешь! Но что ж ты всё сидишь?! Ты ж всю жизнь работаешь, топчешься! А у меня смотри – расселась… Я хозяйство хочу развести, от тебя помощи жду…
-Так я не могу, доченька, у меня уже ножки не ходят… старая я стала…
-Хм… Как ко мне приехала – сразу старая…
Вобщем, вскоре бабушка, не оправдавшая надежд, была отправлена восвояси и вернулась в родной дом. От переживаний, что не справилась, не помогла любимой внучке, баба Валя совсем слегла. Ноги шаркали по полу медленно, не желая двигаться – набегались за долгую жизнь, устали. Дойти от постели до стола превратилось в трудную задачу, а до любимого храма – в непосильную.
Отец Борис сам пришёл к своей постоянной прихожанке, до болезни деятельной помощнице во всех нуждах старинного храма. Внимательным глазом осмотрелся. Баба Валя сидела за столом, занималась важным делом - писала свои обычные ежемесячные письма сыновьям.
В избе холодновато: печка протоплена плохо. Пол ледяной. На самой тёплая кофта не первой свежести, грязноватый платок - это на ней-то, первой аккуратнице и чистюле, на ногах стоптанные валенки.
Отец Борис вздохнул: нужна помощница бабушке. Кого же попросить? Может, Анну? Живёт недалеко, крепкая ещё, лет на двадцать моложе бабы Вали будет. Достал хлеб, пряники, половину большого, ещё тёплого пирога с рыбой (поклон от матушки Александры). Засучил рукава подрясника и выгреб золу из печи, в три приёма принёс побольше дров на несколько топок, сложил в углу. Затопил. Принёс воды и поставил на печь большой закопчённый чайник.
-Сынок дорогой! Ой! То есть, отец наш дорогой! Помоги мне с адресами на конвертах. А то я своей куриной лапой напишу – так ведь не дойдёт!
Отец Борис присел, написал адреса, бегло бросил взгляд на листочки с кривоватыми строчками. Бросилось в глаза - очень крупными, дрожащими буквами: «А живу я очень хорошо, милый сыночек. Всё у меня есть, слава Богу!» Только листочки эти о хорошей жизни бабы Вали – все в кляксах размытых букв, и кляксы те, по всей видимости, солёные.
Анна взяла шефство над старушкой, отец Борис старался регулярно её исповедовать и причащать, по большим праздникам муж Анны, дядя Петя, старый моряк, привозил её на мотоцикле на службу. Вобщем, жизнь потихоньку налаживалась.
Внучка не показывалась, а потом, через пару лет, и тяжело заболела. У неё давненько были проблемы с желудком, и свои недомогания она списывала на больной желудок. Оказался рак лёгких. Отчего такая болезнь её постигла – кто знает, только сгорела Светлана за полгода.
Муж буквально поселился на её могиле: покупал бутылку, пил, спал прямо на кладбище, просыпался и шёл за новой бутылкой. Четырёхлетний сын Вася оказался никому не нужен – грязный, сопливый, голодный.
Взяла его Тамара, но по своей многотрудной деятельности агронома, внуком ей заниматься было некогда, и Васю стали готовить в районный интернат. Интернат считался неплохим: энергичный директор, полноценное питание, на выходные можно брать детей домой. Не домашнее воспитание, конечно, но Тамаре некуда было деваться: на работе приходилось задерживаться допоздна, а до пенсии ещё нужно дожить.
И тогда в коляске старого «Урала» к дочери приехала баба Валя. За рулём восседал толстый сосед дядя Петя, одетый в тельняшку, с якорями и русалками на обеих руках. Вид у обоих был воинственный.
Баба Валя сказала коротко:
-Я Васеньку к себе возьму.
-Мам, да ты сама еле ходишь! Где тебе с малым справиться! Ему ведь и приготовить и постирать нужно!
-Пока я жива, Васеньку в интернат не отдам, - отрезала бабушка.
Поражённая твёрдостью обычно кроткой бабы Вали, Тамара замолчала, задумалась и стала собирать вещи внука. Дядя Петя увёз старого и малого до хаты, выгрузил, а потом почти на руках транспортировал обоих в избу. Соседи осуждали бабу Валю:
-Хорошая такая старуха, добрая, да, видимо, на старости лет из ума выжила: за самой уход нужен, а ещё ребёнка привезла… Это ж не кутёнок какой… Ему забота нужна… И куда только Тамарка смотрит!
После воскресной службы отец Борис отправился к бабе Вале с недобрыми предчувствиями: не придётся ли изымать голодного и грязного Ваську у бедной немощной старушки?
В избе оказалось тепло, печь основательно протоплена. Чистый, довольный Васенька с дивана слушал пластинку со старинного проигрывателя – сказку про Колобка. А бедная немощная старушка легко порхала по избе: мазала пёрышком противень, месила тесто, била яйца в творог. И её старые больные ноги двигались живо и проворно – как до болезни.
-Батюшка дорогой! А я тут это… ватрушки затеяла… Погоди немножко – матушке Александре и Кузеньке гостинчик горяченький будет…
Отец Борис пришёл домой, ещё не оправившись от изумления, и рассказал жене об увиденном. Матушка Александра задумалась на минуту, потом достала из книжного шкафа толстую синюю тетрадь, полистала и нашла нужную страницу:
«Старая Егоровна отжила свой долгий век. Всё прошло, пролетело, все мечты, чувства, надежды – всё спит под белоснежным тихим сугробом. Пора, пора туда, где несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание… Как-то метельным февральским вечером Егоровна долго молилась перед иконами, а потом легла и сказала домашним: «Зовите батюшку – помирать буду». И лицо её стало белым-белым, как сугробы за окнами.
Домашние позвали священника, Егоровна исповедалась, причастилась, и вот уже сутки лежала, не принимая ни пищи, ни воды. Лишь лёгкое дыхание свидетельствовало: душа ещё не улетела из старческого неподвижного тела.
Дверь в прихожей раскрылась: свежий порыв морозного воздуха, младенческий крик.
-Тише, тише, у нас тут бабушка умирает.
-Я ж младенцу не заткну рот, она только что родилась и не понимает, что плакать нельзя…
Из роддома вернулась внучка старой Егоровны, Настя, со смешным, красненьким ещё младенцем. С утра все ушли на работу, оставив умирающую старушку и молодую мамочку одних. У Насти ещё толком не пришло молоко, сама она, неопытная, не умела пока приладиться к дочери, и младенец истошно орал, сильно мешая Егоровне в её помирании.
Умирающая Егоровна приподняла голову, отсутствующий блуждающий взгляд сфокусировался и обрёл ясность. Она с трудом села на кровати, спустила босые ступни на пол и стала шарить слабой худой ногой в поисках тапок.
Когда домашние вернулись с работы, дружно отпросившись пораньше по уважительной причине (умирающая, а, может, уже испустившая последний вздох бабушка), то обнаружили следующую картину: Егоровна не только не собиралась испускать последнего вздоха, но напротив, смотрелась бодрее обычного.
Она решительно передумала помирать и бойко ходила по комнате, баюкая довольного, умиротворённого, наконец, младенца, в то время как обессиленная внучка отдыхала на диване».
Александра закрыла дневник, глянула на мужа, улыбнулась и закончила:
-Моя прабабушка, Вера Егоровна, меня очень полюбила, и просто не могла позволить себе умереть. Сказала словами песни: «А помирать нам рановато – есть у нас ещё дома дела!» Она прожила после этого ещё десять лет, помогая моей маме, а твоей тёще Анастасии Кирилловне, растить меня, свою любимую правнучку.
И отец Борис улыбнулся жене в ответ.
Ольга Рожнева
Следующая публикация
Нет комментариев