Много местных русскоязычных женщин там погибло, были среди убитых и мужчины. Боевики вытаскивали их вечером или ночью прямо из квартир. Тащили за волосы, подгоняли прикладами. Унизить обреченных — одно из любимейших занятий низких и подлых душ, пропитанных нацизмом. Национальный конфликт рождается, живет десятилетиями, прорастая сквозь поколения, проникает в умы подобно ядовитому грибу и оправдывает злодеяния против невинных людей. Механизм войны запускается правителями сверху, поражает людей, как молния, а внизу долго полыхают пожары.
Казни у бани проходили под надзором старших опытных товарищей. Обвиняемому наскоро зачитывали приговор в формате суда-тройки НКВД, заклеивали рот скотчем, клали его голову над заранее подготовленной ямой, чтобы меньше испачкаться кровью, бьющей с напором из сонных артерий, и приступали к делу. В Древнем Китае люди верили, что обезглавливание — суровая участь, непочтение к памяти предков, создавших прекрасное тело как подарок для души-путешественницы, однако в Ичкерии с этим сложностей не возникало. Как бы несчастный ни мычал и ни стонал, ни пытался уползти от лобного места, со свойственным кавказцам азартом его возвращали, и казнь неумолимо завершали, нещадно разрубая шейные позвонки. В течение краткого времени после отделения головы от тела мозг казненного умирал, утрачивая восприятие нашей жестокой реальности.
Романтики, оболваненные пропагандой неистовой свободы, вначале смотрели на экзекуцию в горестном унынии, но потом приходило понимание, что иначе нельзя. Опыт разведения и забоя скота сказывался положительно. Ведь каждый сельский мальчишка помогал отцу или дяде лет с шести-семи управляться с курами, баранами, овцами, бычками, резать их на шашлык. Пригодилось такое умение во времена Ичкерии, как пригодилось бы и в любое другое военное время. Тем более что куда ни погляди, кругом жили провокаторы, предатели и враги чеченского народа.
Как только яма у бани заполнялась телами и головами убитых, сразу рыли новую, чинно, спокойно, словно выполняли обычную работу. Люди в округе знали правду, но боялись обсуждать происходящее, пересказывая друг другу новости шепотом. Джохар Дудаев объявил, что все на чеченской земле принадлежит чеченцам! «Что хотите, то и берите вместе с нечеченским населением», так услышали люди на митинге. А нечеченского населения было несколько сотен тысяч. Заплечных дел мастера всегда могли сказать, что русские земляки виноваты во всем за последние две, а то и четыре сотни лет, или списать зверства на другую военную сторону. Глубокие ямы рядом со старой баней быстро наполнялись трупами. Профессионалы учили молодняк резать головы неверным, тем, кто мог, по мнению горячих революционеров, предать светлое будущее Ичкерии. Внутри бани иногда пытали, но когда этого не требовалось, так как ничего нового обвиняемый рассказать не мог, его сразу вели на казнь. Через время вонища в районе бани стала нестерпимой, и умельцы переместились в березовую рощицу напротив, но по привычке местные говорили: «К бане повели, значит, отрежут голову, не расстреляют».
Старая баня в поселке Кирова города Грозного выделялась эклектикой, в ее фасаде преобладало хаотичное смешение стилей, подчиненное, общей идее комфорта и удобства, как самые ранние послереволюционные постройки СССР. Вверху — круглое слуховое окно для проветривания помещения, внизу —объемные арки базилики. Заборчик в дореволюционном стиле по задумке мастера призван был объединить тех, кто помнил царское время с коммунистами, но так и остался пародией на своих предшественников. После боев Первой чеченской войны к отсутствию коммуникаций окончательно привыкли, а баня, утратив прежнее предназначение, превратилась в кровавый хамам для неверных.
Сетью разбились улицы вокруг бани: Ученическая считалась центральной; на ней по одну сторону дороги расположились двухэтажки, по другую –– коттеджи, рядом вдоль канала бежала улочка Ангарская, сразу за ней — Амурская, а чуть поодаль — Ржевская. Люди с этих улиц знали баню и любили ее. Между домами и баней пустили воду, наполнив ею канал, перебросили через канал изящный мостик, и жители, наслаждаясь по пути прохладой, приходили мыться в горячей бане. При правлении Джохара Дудаева, а затем и Аслана Масхадова, все в округе пришло в запустение, и только перед баней разрасталась, не зная садовых ножниц, березовая рощица, загораживая собой ржавеющую пожарную часть. Дикими цепкими травами природа опутывала рельсы железного полотна, которое соединяло республику с другими регионами России. Кроме автомобильного бензина, мазута, авиационного масла и парафина здесь добывали пропан и многое другое. В мирное время по рельсам курсировали поезда с цистернами, перевозили нефтепродукты от завода к заводу, где их видоизменяли и трансформировали. Гордость Грозного, завод имени Анисимова, возведенный в 50-х годах XX века, во время Чеченской войны казался мрачным разбитым замком, который, несмотря на исторические невзгоды, все еще устремлялся в небо башнями в виде электрических и вакуумных труб. Винтовые лестницы из просечного железа, украшенные коваными перилами с ажурными узорами, словно паутина, овивали всю установку на разных уровнях. Громада завода поражала воображение, эдакие стальные бронированные колоссы на службе человеческого потребления. В эпоху СССР, когда электричество горело на полную мощность, плафоны фонарей сливались в единую гирлянду, помогающую сотрудникам ориентироваться в любое время суток, открывать и закрывать задвижки. Но затем лампы погасли. Огромные массивные фонари, предназначенные для предупреждения снижающихся самолетов, были расколоты снарядами и не могли рассеять тьму.
Сразу после знаменитого ичкерийского эксперимента по разбору республики на атомы обречённым покореженным «Титаником» выглядела ТЭЦ-2, где чеченские боевики однажды расстреляли рабочих, пытавшихся наладить подачу электричества. Смертный приговор им вынесли потому, что восстановление объектов в республике воспринималось как предательство, отдаление ичкерийских вождей от трона, а значит, предатели, работавшие на оккупантов под российскими флагами, подлежали уничтожению. Люди хватались за любую работу, чтобы прокормить семьи, но от них требовались стойкость и патриотизм.
В роковой для себя день Светлана Владимировна Котченко стояла у родного подъезда с другими женщинами со двора, и рассуждала, как им выжить. Ни работы, ни денег. На ТЭЦ-2 вместе с прикомандированными рабочими бойцы чеченского командира Радуева расстреляли учителя школы № 6, пришедшего туда на подработку, доброго и порядочного Станислава Васильевича. Грустные лица женщин озарял костер под наскоро сложенной дворовой печью, где в грязных от копоти кастрюльках готовилась еда для детей. Недалеко от подъезда росло абрикосовое дерево с разлапистыми ветвями, часть которых снес снаряд из танка, но дерево, несмотря на это, продолжало плодоносить и цвести. Сельская старуха-чеченка, недавно переехавшая в город, в длинном халате и черном платке искала дрова и периодически подкладывала сухие ветки в костер, но не принимала участия в общей беседе. Последние пару месяцев старуха предлагала спилить дерево и использовать его на дрова, но соседки не согласились, отстояли абрикос. Старуха их не понимала. Ради нескольких фруктов держать эту уродливую корягу казалось ей неправильным. Светлана в бирюзовом, под цвет глаз, платке, из-под которого выбивались светлые пряди, качала на руках новорожденную дочку, а ее трехлетний сын играл дома. Дверь в квартиру была приоткрыта, и она знала, что в любой момент может зайти к нему. Старуха-чеченка иногда помогала ей с детьми, а затем приходила на чай вместе со своими многочисленными внучками и внуками.
Соседки пытались отвлечь Светлану от горестного события: две недели назад погиб ее муж, Сергей. «Тебе жить надо ради ребятишек, –– буднично повторяли женщины. –– Коленьке только три исполнилось! Дочку грудью кормишь. Ты держись!» Но Светлана после гибели Сергея стала сама не своя, все вокруг плыло, как в тумане, чужие лица мелькали подобно стеклышкам калейдоскопа, и не было прочной опоры, чтобы удержаться. Соседка Наталья, вышедшая замуж за чеченца Ису, читала молитву на арабском языке, отгоняя джиннов. Остальные женщины во дворе бурно обсуждали недавние события: боевики увезли в горы иностранных журналистов-заложников, некоторых русских соседей казнили, а до этих событий, российские военные забрали молодых чеченцев со двора, и те бесследно исчезли.
Раньше Светлана была не сдержанной на язык. Она нередко возмущалась тем, что заводы и фабрики с начала девяностых разграбили банды, обездоленные дети и старики в торговых рядах просят милостыню, а каждодневные теракты не прекращаются. Но после внезапной гибели мужа ее словно подменили. Светленькая высокая женщина теперь ссутулилась, часто вздрагивала, а ее язык прилип к гортани, хотя на самом деле ей хотелось громко кричать. Ее мужа подставили. Его подвели под смерть. И она знала, кто именно –– Рустам из Алхан-Калы, тихий паренек-чеченец, наводчик с безучастными серыми глазами, определяющий, кому и когда умирать. Он навел боевиков на мужа своей сестры, Руслана, когда тот решил развестись. Он не щадил никого.
Чеченские боевики появились вместе с Рустамом из-за угла довольно неожиданно, так как последние несколько дней их по району было не видно. Светлана содрогнулась, хотела уйти в подъезд, но ей преградили путь.
–– Ты идешь с нами, –– требовательно сказал Рустам молодой женщине.
–– Нет, пожалуйста, нет, –– взмолилась она, прижимая к себе новорожденную дочку. –– Я никому ничего не скажу…
В ходе недолгой борьбы мужчины вырвали девочку в одеяльце у матери из рук и отдали старухе в черном платке, которая крутилась неподалеку.
–– Ребенка ты больше не увидишь! –– резко бросили Светлане.
Соседки ахнули, отшатнулись, затрепетали от ужаса. Наталья бесстрашно поспешила на помощь, но опрокинула суп на печь, отчего едкий дым мгновенно окутал людей. Наталью тоже схватили, но ей повезло: русская женщина была беременна от чеченца третьим ребенком, а две ее малолетних девочки-погодки так заголосили на языке горцев, вцепившись в юбку матери, что нелюди, решившие заодно забрать со двора и ее, оторопели и отпустили счастливицу. На крики детей выскочил муж Натальи чеченец Иса, он был босиком, так как молился до этого, обратив свое лицо к Мекке.
–– Не вздумайте спрашивать о ней или где-то болтать о наших делах! –– пригрозили боевики, уводя Светлану.
Ее тащили прямиком к бане на виду у всех, но соседи отворачивались, не желая преграждать путь представителям Ичкерии.
–– У меня ребенок дома один! Сын! Что же вы делаете! Куда вы дели мою дочь? Вы за все ответите! Не делайте этого! Мир узнает! –– отчаянно кричала Светлана, пытаясь вырваться.
–– Заткнись, русская сука, –– лаконично ответил один из бородатых воинов. –– Шлюхи и кафиры нам тут не нужны!
Борцам за свободу было действительно все равно, узнает ли мир о смерти «недочеловека», «потомка русских оккупантов» или нет. Никакого уважения к землякам, к их боли и страданиям на войне под бомбами никто из националистов не испытывал. Русским жителям не было места в новом исламском государстве, они изначально подлежали истреблению, как в Камбодже, где, по мнению революционеров, потомки оккупантов вне зависимости от своей порядочности подлежали тотальному истреблению для восстановления исторической справедливости. В Ичкерии могли уцелеть полезные, они могли продлить свои дни, став прислугой или рупором, вдохновенно рассказывая о превосходстве Чеченского государства над остальным миром. Неполезных земляков и тех, кто знал грязные секреты Ичкерии, следовало, по мнению пришедших к власти группировок, уничтожить. Среди чеченских националистов культивировалась ненависть к советским ветеранам, а тесть Светланы, Федор Михайлович, воевал с фашистами, в районе это знали. Кто осудит карателей, проливающих кровь за светлое будущее? Никто! Сыновья и внуки повстанцев будут потом служить новой власти.
–– Отпустите ее, она ведь ничего не сделала, ее сыну три года, девочке только месяц исполнился! Побойтесь Аллаха! –– взмолился Иса, единственный, кто отважился броситься вслед за боевиками.
–– Не повернешь обратно прямо сейчас, пристрелим тебя, –– доходчиво объяснили ему люди в военной форме на родном языке.
Иса показал глазами Светлане, что сделал все, что мог. Теперь никаких сомнений, что ее ведут на казнь, не осталось. Жить оставалось считанные минуты. Хорошо, что дверь в квартиру открыта, и соседи смогут войти, спасти ее сына.
–– В чем была вина Алексея Кошеленко? Старый больной человек, родился в Грозном, когда-то воевал с фашистами… –– чтобы просто услышать свой голос, спросила Светлана. Ее голос стал чужим, металлическим. Она боялась издевательств, о которых была наслышана, но все равно спросила, стоя на пороге смерти. Спросила не о себе, а об убитом недавно соседе.
–– Русские в Чечне не дома! –– буднично объяснил ей один из боевиков,
сельский коренастый мужчина лет сорока пяти. –– Русские здесь дышат столько, сколько мы позволяем. Что тебе этот Алексей Кошеленко?! Он тебе брат, что ли, или любовник?! Старик, вероятно, был преступником и депортировал чеченцев и ингушей. В 1944 году солдаты красной армии принимали участие в депортации чеченцев и ингушей, и для вас, русских, они ветераны Великой Отечественной, а для нас, чеченцев, солдаты красной армии –– враги, которые принимали участие в нашей депортации. Это они сожгли женщин и детей в ауле Хайбах. Почему преступников, которые заняли дома чеченцев, нужно прощать?! Ни в коем случае нельзя! Мы имеем право не только выгонять незваных гостей из своих родных домов, но еще и наказывать всех русских за убийства наших женщин и детей. Мы вернулись из Казахстана по приглашению Дудаева! Он пообещал нам льготы, и теперь это наша земля, а вы тут –– никто!
–– Доказательств сожжения людей в ауле Хайбах нет. Невнятные сплетни, раскрученные пропагандой, и все. Комиссия не нашла никаких следов сожжения на этом месте. Ни в Казахстане, ни в Чечено-Ингушетии никто не слышал о таком происшествии до начала Ичкерии. Этого просто не может быть, учитывая, как чеченцы и ингуши роднятся. Предки русских работали и жили в Грозном! Строили заводы! Почему мы должны отвечать за поступки Сталина спустя пятьдесят лет?! Алексей Кошеленко прожил честную жизнь, работал. За что ему отрубили голову? Полину, его жену, расстреляли. Ее за что вы убили?
–– Хайбах — это символ депортации. Депортация была настоящая, а Хайбах –– символ, и неважно, был он на самом деле или нет, –– спокойно пояснил боевик, и Светлана поняла по его безразличному тону, что он знает правду.
–– Пожалуйста, не делайте этого! Я буду на вас работать! Я никому ничего не скажу! Пощадите ради детей! –– взмолилась Светлана, когда ее подвели к яме и достали скотч, чтобы связать руки и закрыть рот.
Но больше ей не отвечали. Для них эта русская женщина уже умерла. Они не были ее земляками, приехавшие в начале девяностых из Казахстана. Они не ходили в республике в школу, они никогда не гуляли по дорожкам их парка в поселке Кирова, прозванного в народе –– «Трек», не видели кудрявого пеликана, белок и павлинов. Ее кровь еще бежала по венам, сердце билось, она дышала, в ее груди было молоко для ребенка, но для воинов молодая женщина стала частью ритуала. Рыцари Ичкерии были полностью уверены в своей правоте.
Соседи, люди маленькие, не имеющие никакой власти, остались во дворе, где росло кривое абрикосовое дерево, и куда Светлана не вернется. Толкуя о том, что русские во многом виноваты перед горцами, соседи вольно или невольно оправдывали зверства, происходившие на их глазах. Зловещей иглой пронзала пространство телевизионная вышка, маячившая прямо за заводом. И Светлана, посмотрев на нее, внезапно поняла, что она больше не увидит детей, не обнимет их никогда, не войдет в свою квартиру, которую вскоре разграбят, а потом, конечно же, захватят. Слезы наполнили глаза, а крик сдержал скотч, плотно накрученный прямо поверх платка. Муж Натальи Иса был последним, кто слышал ее голос, а впереди был парализующий страх, резкая кинжальная боль, глухие хрипы и звенящая пустота, из плена которой Светлану отныне выхватывали только нити людских воспоминаний.
На момент казни Светлане Владимировне Котченко было немногим больше двадцати пяти. Она была уроженкой Гудермеса. Городок Гудермес, расположенный на равнине и упирающийся в горный хребет, похож на шляпу волшебника, если рассматривать его очертания на карте Чечни. Именно там, в Гудермесе, в сорока километрах к востоку от Грозного, она родилась. Почему мать отказалась от нее, она не знала. И будучи воспитанницей детского дома, Светлана твердила, что своих будущих детей ни за что не оставит. Будет растить их, как бы трудно ни было.
Мать Натальи, Клавдия Ивановна, до переезда в Грозный работала воспитателем в приюте Гудермеса. Добрая женщина подкармливала воспитанников сладостями, а Светлана, ровесница дочери, была ей близка любовью к книгам и музыке. Официально Светлану так и не удочерили, но Клавдия Ивановна направила ее в училище, давала советы, благословила на брак. Во время Первой чеченской войны Клавдия Ивановна попала под обстрел. Похоронили заслуженного воспитателя на кладбище в районе Консервного завода. Осталась названной родней подруга Наталья, выскочившая замуж за чеченца Ису. Родня Исы была этим браком недовольна, но затем привыкли, смирились с русской невесткой. Городские образованные чеченцы считались среди потомков абреков «обрусевшими», «ненастоящими», «презренными», теми, кто растерял свою ярость во тьме веков.
Когда по округе начались убийства земляков по национальному признаку, Иса старался защищать русских соседей, даже принес сломанное ружье, которое не стреляло, но своим видом отпугивало мелких хулиганов. Против вооруженных до зубов группировок защиты, конечно, не было. Погоревали, поплакали, когда по соседству убили Валентину Семенову с детьми посреди белого дня, высказали соболезнования ее мужу Виктору и жили дальше. Виктор пришел с рынка домой и едва не сошел с ума: его жена и дети лежали в лужах крови, изрешеченные пулями. Мужчина быстро уехал на Ставрополье. Светлане тоже хотелось сбежать, но родных у нее не было. Жилье, доставшееся от родителей мужа, никто не покупал. Каждую ночь город погружался в беспорядочную стрельбу, чеченские боевики открывали огонь по российским военным, и те стреляли в ответ, попадая по жилым домам.
До начала войны Светлана как-то помогла сильно прихрамывавшему пожилому мужчине донести тяжелые сумки от рынка до подъезда, а он стал рассказывать ей о Первом Украинском фронте и Второй мировой и между делом, выведал, где живет соседка. Федор Михайлович производил хорошее впечатление. Светлана призналась, что снимает комнату в доме напротив. И когда его сын, Сережа, приехал с заработков, то ветеран направил его к ней. Сережа, смущаясь, поблагодарил Светлану за помощь отцу и вручил индийский чай, две пачки какао и заварные пирожные из магазина «Столичный». Молодые люди часто стали проводить время вместе. Летом стройные вековые тополя украшали собою тенистые аллеи «Трека». Парк овевала прохладой река Сунжа, устремленная вдаль. Звучали голоса счастливых детей, которые спешили на аттракционы или в зоопарк. Звонко играл духовой оркестр, а на танцплощадке кружились влюбленные пары. По вечерам в Зеленом открытом театре шли удивительные представления. Все было продумано для людей, создано с душой, а потому выглядело уютным и желанным.
Осенью золотисто-красная листва падала на зеленую гладь пруда, а вокруг небольших островков кружили белоснежные лебеди и кудрявые пеликаны. Павлины гнездились на островках вместе с прожорливыми утками, и можно было рассмотреть изумительные сверкающие на южном солнце перья павлиньих хвостов и покормить простодушных уток хлебом. Чтобы не тревожить пернатых обитателей парка, люди катались в заводи другого пруда, расположенного чуть поодаль от птиц — там в аренду сдавали просторные деревянные лодки. Сергей признался Светлане, что он сразу по окончании школы спрыгнул с высокой парашютной вышки. Тогда ему было страшно. Все-таки первый прыжок. Но он взял себя в руки, впустив в сознание образы воинов, лежащих под обелиском без надписей и имен, хранителей парка Кирова. К братской могиле под гранитно-мраморной плитой старики часто приводили молодежь, рассказывая о сражениях 308-го стрелкового полка с немецкими диверсантами в горах Чечено-Ингушетии. На обелиске было высечено: «Вечная слава павшим при защите Родины. 1942 год».
Поженились Сергей и Светлана ранней зимой. Снег падал на Грозный, и смутное время Ичкерии уже пожирало все привычное и родное, пропадали и гибли люди, птицы, животные, вытаптывались клумбы, поджигались беседки, спиливались деревья. Затем российские бомбы беспощадно обрушились на город, ставший площадкой для игр безумцев, и дополнили печальную картину. Вандалы не пожалели кладбища: братскую могилу героев в парке не спас даже гранит. В Первую чеченскую войну захоронение было полностью уничтожено. Энергия разрушения захватила умы. Помимо бомб и ракет, от которых страдали все многочисленные народы Чечни, началось тотальное уничтожение нечеченцев местными преступными группировками. Властные негодяи пожертвовали богу войны до полумиллиона человек, попавших между молотом и наковальней, между войной и геноцидом. Кремль, разумеется, закрыл на это уничтожение глаза, как и ичкерийские вожди, занятые разборками между собой, а Чечня лишилась своего мультикультурного мира.
Тот, кто за мир, всегда будет против любой войны. Эту фразу часто говорил тесть Светланы, Федор Михайлович, приходя к молодым в гости. Они жили в квартире, доставшейся Сергею от бабушки. Федор Михайлович не понаслышке знал, что фашизм прорастает, как цветы зла с острыми и тонкими шипами. Его, старика, изверги, пришедшие с гор, избили до полусмерти, чтобы забрать медали и орден Отечественной войны. Квартиру полностью обчистили. После пыток местных умельцев ветеран прожил недолго, умер от обширного инфаркта. Светлана с мужем организовали похороны. Теперь они жили иначе, чем прежде, старались смотреть себе под ноги, не вмешиваться ни в какие конфликты, во всем уступать и угождать хлынувшим из сел чеченцам. Одним из таких был Рустам из селения Алхан-Калы. Он приходил вместе с отрядом в их район, стучал в любой дом или квартиру и проводил беседы. Внешне Рустам был тихим, вежливым парнем, устанавливающим свои жесткие правила: чеченских боевиков следовало сытно кормить, отдавать им все, что потребуется для блага Ичкерии.
Светлана несколько раз пыталась объяснить воинственным людям, что они сами нуждаются. Но ей посоветовали продать ковер и купить мясо на плов для бойцов. Несмотря на присутствие мужа, чувствовать себя в безопасности она не могла. Многие молоденькие соседки были похищены, матери не могли найти своих дочерей, пропавших в аулах. Светлана, хоть и не была слишком юной, но опасалась за себя и стала носить платок на голове как оберег. Сергей пытался заработать денег для семьи. Иногда они говорили о том, что нужно попытаться выехать. Соседка Анна вместе с мужем поехала в Дагестан на машине, однако боевики их развернули, расстреляли ее мужа без всякой причины, а вещи вместе с машиной отняли. С тех пор Анна скиталась по чужим семьям и батрачила за еду. Поэтому с выездом оттягивали, надеясь на перемены к лучшему. Рустам стал наведываться в их дом все чаще, задавал вопросы о родственниках, расспрашивал о планах на будущее, и эти допросы каждый раз вызывали жгучую тревогу.
–– Нужно товар перевести на машине в Ингушетию! Денег для семьи заработаешь. Для тебя же стараюсь, –– однажды сказал Рустам, вальяжно расположившись на кухне русской семьи и жестом показывая, чтобы ему еще налили чаю.
–– Пусть кто-то другой перевезет, –– попросила Светлана.
–– Ты, женщина, замолчи. Сергею подгон сделали по работе, он же для тебя заработает. Ему работа нужна, сама знаешь, какие времена, –– ответил Рустам. –– Адрес вот на бумажке. С утра поедет.
Сергей не хотел никуда ехать. Не нужно им от него никакой работы, нужно, чтобы он сейчас же ушел, исчез навсегда, оставил их семью, вот что было главным. Чувствовалось собственное бесправие: отказа Рустам не принимал, а соглашаться приходилось под давлением, учитывая, что Рустам состоит в вооруженной группе чеченских националистов.
–– Что насчет оплаты? – спросил Сергей. –– Я не хочу рисковать, бросать семью. Без денег не поеду.
–– После рейса сразу остаток выплатят! А пока держи аванс. –– Рустам достал пачку денег и положил на стол. –– Завтра утром выдвигаешься. Говорю тебе, поездка будет огонь, быстро смотаешься туда и обратно.
После того, как Рустам ушел, Светлана и Сергей провели полдня в молчании, занимаясь детьми. Неудержимость зла наваливалась со всех сторон: закончился хлеб, а новый купить у соседей в переулке, которые пекли на дому, было не на что. Выручила Наталья, принесла сухари. Она же уговорила их взять пачку денег и купить продукты.
–– Ты знаешь Рустама, он с твоим мужем дружит. Что про него скажешь? Что он скрывает? –– расспрашивала молодая семья.
Наталья отвечала уклончиво.
–– Да, он заходит иногда, мы не сильно дружим. Но вам ведь деньги очень нужны, –– и она ушла.
Утро выдалось морозным, студеным, было в нем что-то таинственное и мрачное. Светлана прочитала молитву перед образами, но сердце предательски кольнуло и будто бы на миг остановилось. Она собрала еды мужу в дорогу. Сергей старался ободрить ее, говорил, что скоро вернется. Вышел во двор, а там уже ждала грузовая машина, набитая стройматериалами. Кому понадобилось перевозить этот хлам в сопредельную республику, было непонятно. Но работа есть работа. Он завел мотор и поехал, желая, быстрее вернуться домой. Знакомые с детства улицы сильно изменились, дома на людей смотрели провалами окон, их искалечила и искорежила Первая чеченская война. Руины вокруг походили на хроники апокалипсиса. Редкие прохожие, которые искали воду, еду или везли на тачках тела родных, чтобы похоронить, постепенно сменились пустынной трассой между республиками.
Когда утренний туман рассеялся, на горизонте прорезались драконьими зубами синие горы. Сергей свернул к российскому блокпосту из укрепленных бетонных заграждений и, получив приказ остановиться для проверки документов, послушно затормозил. В этот момент прогремел оглушительный взрыв. Тело Сергея разорвало на мелкие куски от сдетонировавшей мощной взрывчатки. Боевики, засевшие в засаде, открыли стрельбу из автоматов по русским оккупантам, а российские военные, начав обороняться, были убеждены, что их атаковал смертник-шахид.
Больше Сергея Светлана не видела. Но она узнала правду из новостей, которые доносило скрипучее радио старухи-чеченки. Радиоволны распространяются в вакууме со скоростью света, а земные волны пониже и послабей. Радиочастотный спектр 1999 года хранит в себе запись о том происшествии. Наталья с Исой тоже обо всем догадались и, как другие соседи, послушали, пошептались да затихли. Жизнь продолжалась своим чередом до того дня, пока Светлану не решили уничтожить как ненужного свидетеля. Никто не пожалел ее дочь, ее сына, который спрашивал: «Где папочка? Когда он придет?» Светлане, одной из многих жертв, у проклятой бани отрезали голову.
Ее дочку забрала себе старуха-чеченка и воспитывала как свою внучку, пока не нашлись родственники со стороны Сергея. Сына Коленьку отдали в детский дом в Таганроге, там он и вырос.
После Второй чеченской войны представители международного Красного креста нашли массовые захоронения у бани. Часть тел сотрудники и волонтеры выкопали, удивляясь, как много зверски казненных. Они перенесли останки несчастных в траншеи на христианское кладбище, а часть тел так и остались прикопанными в березовой рощице. К власти со временем пришел Рамзан Кадыров. Своим указом он повелел изменить направление реки Сунжи, а парк, который так любили местные жители в поселке Кирова, вырубили, уничтожив вековые деревья, флору и фауну. На месте парка появился просторный остров, где построили величественную резиденцию для новой власти, огородив строения широким водяным рвом от любопытных плебеев.
Баню, расположенную недалеко от дома, где жили Светлана и Сергей, российские военные взорвали и снесли. Но нет-нет, а горожане, проходя мимо этого места, слышат странные звуки, то ли стоны, то ли хрипы, несущиеся из пустоты, и тогда благочестивые люди читают вслух молитвы, обращаясь к Всевышнему с просьбой защитить их от черных сил, потому что все равно больше рассчитывать не на кого.
Полина Жеребцова
Присоединяйтесь к ОК, чтобы посмотреть больше фото, видео и найти новых друзей.
Комментарии 12