№№ 59–62
Док. 59
М. Александра Касперовна родилась в 1919 г. в д. Старо-Белово Беловского района нынешней Кемеровской области. Рассказ записала в 2001 г. жена ее внука Екатерина.
…в январе 1938 г. пришло сообщение, что отца расстреляли. Когда отца арестовали, то мать (мы так называли мачеху) выгнали из квартиры. Ее с младшей моей сестрой приютила женщина в сенках своего дома в Старо-Белово. Об этом мне рассказала соседка, когда я приехала, ничего не зная об отце. Навестив мать и сестру, я вернулась на учебу. Теперь мне помощи ждать было неоткуда. Моей маленькой стипендии едва хватало на хлеб и на комнату. Так и жила на воде и хлебе, а молоко да сахар — по очень крупным праздникам... А если в училище узнают, что мой отец арестован, то со мной даже здороваться не будут: дочь врага народа. Поэтому мой старший брат изменил фамилию, имя, отчество, уехал в деревню и женился на школьной учительнице с двумя детьми. Его одного из нашей семьи миновала судьба арестанта. В 1940 г. был арестован самый старший брат. У него подрастал сын, жена была беременная вторым. Через 7 месяцев пришло сообщение, что брат умер от болезни. И даже не указывалось от какой. Его жена в сердце хранила надежду, что он жив, что его просто сослали куда-нибудь. Но он так и не вернулся. Я с отличием закончила медицинское училище… вошла в десятку счастливчиков, зачисленных в медицинский институт. Но тогда нужно было платить за обучение, и об учебе мне пришлось забыть. Познакомилась с М. Иваном Николаевичем. Через месяц подали заявление в загс, а еще через месяц расписались. У меня ничего не было, кроме того, в чем я в 15 лет покинула родительский дом. У Ивана была только одежда и дощатая кровать. По распределению я должна была ехать в Тюмень. Я сказала, что не могу ехать по распределению по семейным обстоятельствам. Мне велели явиться в суд. «Судья женщина, а женщина женщину всегда поймет», — думала я, идя в суд. Но когда пришла в суд, то оказалось, что судья болеет, а ее замещает мужчина. Я напугалась и не пошла. Через некоторое время мне пришла повестка в суд. Там рассматривали не только мое дело, но и дела воров, убийц. В феврале 1941 г. меня приговорили к 6-ти месяцам лишения свободы. Под конвоем меня вывели из зала суда. И даже не позволили собрать вещи. А я была на 3-ем месяце беременности. Меня отправили на строительство дороги. Мы целыми днями работали по колено в воде. Мне предложили перевестись на швейную фабрику, когда узнали, что я на 5-ом месяце беременности. Но я отказалась от перевода, узнав, что меня туда будут водить по городу под конвоем. Через две недели после освобождения у меня родилась дочь Надежда (твоя свекровь). Шла война, хлеб давали по талонам. Это был не хлеб, а запеченная каша из тертого картофеля, муки и отрубей. Когда шла с этим «хлебом» домой, отщипывала крошечки, ела их и плакала. В войну даже кору деревьев ели. Когда Наде исполнился годик, я пошла на курсы на железной дороге. Про медицину пришлось забыть. Когда уходила на работу, обкладывала Наденьку подушками, так как Иван приходил через 30 минут после моего ухода. Иван, перед уходом, тоже обкладывал Надю подушками, а через 30 минут прибегала я. Если шла и слышала Надюшкин плач все в порядке. А когда заходила в подъезд, и была тишина, у меня дух захватывало. Я бежала по лестнице, но когда видела Наденьку, ползающую между подушками, моей радости предела не было. Ты теперь знаешь, Катя, почему я не могу воспринимать ваши сегодняшние проблемы, как проблемы. Я даже не могу никому из вас посочувствовать!
Док. 60
Герсинева (Степанова) Maрия Петровна родилась в 1919 г. в д. Владимировке Тисульского района нынешней Кемеровской области. Рассказ записан в 2001 г. (г. Кемерово)
Что я вспоминаю при слове коллективизация, спрашиваешь? Да выгнали нас из дома, а через какое-то время отправили на Центральный рудник. Все-все отобрали: и корову, и коней, и кур. Такую справную семью разорили! Родители ночей не спали зарабатывали добро. Все пошло прахом. Одна только кошка и осталась. Я уже не такая маленькая была. Помню, как все наше добро соседям продавали, как нас выгоняли, как посуду ломали, как мы, дети, бегали по избе и плакали. Самовар весь помяли. Нам не осталось ничего. Это все комсомольцы командовали. Объявили нас какими-то кулаками, хотя работников мы не держали. И мы сразу сделались врагами для соседей. А до этого хорошо с ними жили. В нашем доме клуб сделали. А нас, как врагов, туда не пускали. Мы, маленькие, что понимали. Только плакали от обиды. А старшим нашим братьям и сестрам каково? Ведь это же наш дом. А нас в него не пускают. Потом сослали и нас. И мы уже не могли так хорошо жить, как раньше. Наша родная деревня очень скоро стала некрасивой. Дома-то хорошие пораскурочили. Наш дом шибко большой был. В одной половине клуб был, а в другой ясли. Потом в нем сделали школу. А потом совсем сломали... У нас до колхозов все свое было: пшено, пшеница, конопля, овес. Нам не надо было чужого… Потом люди другие стали. Даже воровали, когда надо было. Гнездо картошки в колхозе выкопаешь получи пять лет, пойдешь колоски собирать — дадут десять. А есть-то нечего. Что этот колосок? Ведь убрано же с полей! Все равно пропадет. Но не смей! Хоть пропадай. В колхозе хорошо жили только председатель, вся свита его. Сейчас уже не помню, как они назывались. А куда поедешь! В какой город? Кто выдавал тебе документы? Какие там паспорта? Мы в Кемерово приехали в 1936 г. Пошла в совхоз работать. Есть нечего. Голодно. В совхозе давали есть. Баланду сварят из крупы. А потом нам не стали и ее давать. Надо оформляться. А у нас паспортов-то нет на руках. Но не будешь оформленной, тебе и баланды не дадут. Как я оформилась, уже не помню.
Док. 61
Кожевникова Татьяна Константиновна родилась в 1919 г. в д. Лужково нынешней Новосибирской области. Рассказ записала внучка Шмелева Наталья в 2002 г.
Семья у нас по тем временам была небольшая, всего десять человек. Под раскулачивание мы не попали, но видели, как оно происходило. Скот сгоняли в одно место. У нас забрали в колхоз четырех коров. Имущество оставили, так как посчитали, что семья не очень обеспеченная. Скот, согнанный в одно место, стал мерзнуть и дохнуть. Когда скотина начала гибнуть, ее разрешили забрать обратно, каждому — свою. Раскулачивали тех, кто хорошо работал, и мог себя содержать. А занимались этим всякая пьянь и поганое воровье (плачет). И ссылали в Восюганские болота Томской области. В тех местах одно болото и никаких поселений. Много людей гибло от голода. Но люди начинали строить все заново: отводили из болота воду, рыли землянки… Потом пришли раскулачивать во второй раз. В отличие от первого раза, теперь раскулачивали не всех подряд. Мы сидели на завалинке. К нам подошел друг председателя и позвал отца в дом. Он заставил отца подписать бумагу, хотя отец не умел расписываться и тем более читать. Бумага была о том, что в колхоз забирают коров, баранов, короба саней и оставляют нам свиноматку, овец, кур и хлеб. У нас в деревне жили три брата. Одного из них заставили идти раскулачивать людей. Деревня наша небольшая была, все свои — соседи, родственники. Он не мог пойти против них и застрелился. Когда увозили раскулаченных, вся оставшаяся деревня плакала.
Док. 62
Ушакова Татьяна Игнатьевна родилась в 1919 г. в деревне Курск — Смоленка Чебулинского района нынешней Кемеровской области. Рассказ записала Акулова Наталья в 2002 г. (п. Ясногорский)
Семья наша была большая 5 сестер и 2 брата, мама и тятя. Я была среди средних. После меня было еще 2 сестры и брат. Жили мы хорошо. Держали и коров, и свиней, и овечек. Все у нас было. Было мне 17 лет, когда нас пришли раскулачивать. Раскулачивание происходило зазря. Об этом все сейчас говорят. Сейчас даже какие-то не то медали, не то ордена стали нам давать. Нам, то есть детям раскулаченных. Да я-то не ездила, не добивалась. Валерка тот ездил (мой младший двоюродный брат). А мне не надо, я уже старая. Раскулачивали в нашей деревне почти всех тех, кто хорошо жил. Кулаками считали тех, кто здорово работал. А отбирали наше имущество те, кто не работал, на голой койке спал. Это были свои, деревенские. Из города никто не приезжал. Приходили, переписывали, забирали весь скот и сгоняли в одно место. А потом и все дворовые постройки отобрали. Оставили одну избу голую. Забирали абсолютно все, злодеи негодные. Они же, эти активисты, не работали, ничего не имели. Да мы-то и сейчас живем. А они все давно передохли. Как сейчас помню: наши родители всю неделю в поле работали. В субботу приедут, в бане помоются, да опять в поле. А я с меньшими сидела. Пришли как-то к нам трое. А тятя как раз с поля приехал. А они его забирать. Я ему говорю, ты хоть сядь, пообедай. Он сказал, мол, потом приду и поем. Это ненадолго. Больше мы его не видели. Мама тогда сильно плакала. Нас ведь много. И одеть и накормить надо. К нам-то эти отнеслись еще ничего. Не тронули нас. А многих ведь наших деревенских сослали да в тюрьмы посадили. Только один из них и вернулся. А остальные пропали. Как будто и не было их никогда. Кто, спрашиваешь, приходил? Да, я особого внимания на них не обращала. Это низшие были. Ну, пришли да и пришли. Ну и забирайте. Не с топором же на них бросаться. Не противились, боялись. Тогда все строго было. Когда выселяли, оставляли одни лохмотья, что на теле. Подругу мою в Нарым сослали. Она мне всего два письма написала. Писала, что у них даже воды не было. Места необжитые... Пока нас не согнали в колхозы, мы неплохо жили. А потом у нас отобрали все. Голодали, хлеба было мало. В колхозе жили хорошо только начальники. А мы голодали. Оплата по трудодням, на которые все равно ничего не давали. Уже потом, когда хлеб стали печь, тогда стали по одной булке в день давать. В 30-е годы тоже голодовка была. А чего ей не быть-то? Скот в колхозе сморили. В один год град весь урожай побил, в другой — засуха. Нам даже картошки не хватало... Говоришь, были ли «враги народа»? Да какие там враги! Собрали всех мужиков, посадили в тюрьму. Вот тебе и враги! А сказать тогда боялись, молчали. Паспортов у нас не было. А кто же нам деревенским даст? Я получила паспорт в 55 лет, когда стали пенсию начислять [а ведь это 1974 год!!! — А.М.]. В колхоз мы добровольно пошли. А чего не идти, все равно все забрали. Работали, правда, впустую. Хоть что-нибудь бы людям дали. Из деревни не хотели уезжать, привыкли… С войны почти никто не вернулся в нашу деревню. Несколько вернулось в деревню Курскую. Всего 8 человек. Да жизнь и после войны не стала лучше. Мы всегда работали. В колхозе денег не платили. Да и вообще ничего не давали. Личной собственности не было, все колхозное. Ну, кто мог, тот держал скотину, а так ничего не было. Безплатное образование, медицина! Да не было такого. Нам никто ничего безплатно никогда не давал. Жизнь всегда трудная была — и тогда, и сейчас. А про политику меня спроси, я и не знаю. Никогда этим не интересовалась. Я человек темный, неграмотный. И родители ничего не говорили, а зачем? Работали, да и ладно. Прожили день и хорошо. А о завтрашнем дне завтра и будем думать.
«31 января 1938 г. Политбюро ЦК ВКП(б) утвердило “лимиты” подлежащих репрессиям. Они превосходили задания предыдущего года. Например, для Омской области новая квота расстрелов увеличилась в 3 раза, Дальневосточного края в 4, Красноярского края в 2 раза. Но в последующие месяцы и эти нормы были повышены» (Папков В.А. Сталинский террор в Сибири. 1928–1941 гг. Новосибирск, 1997. С. 221).
То есть людей убивали не из-за их каких-либо провинностей, а в качестве выполнения плана по убийству людей! И кто зверее большевиков был? Немецкие национал-социалисты что ли какие-то? Да в какое они сравнение могут идти с настоящими самыми страшными фашистами из фашистов — с большевиками???
И вот еще самая интересная тема: единственным мерилом всех воплей о прекрасности большевизма является безплатное обучение. Но, вот, на поверку, что выясняется:
«Советские историки обычно умалчивали, что только в 1956 г. была отменена плата за обучение в старших классах (8–10), техникумах и вузах» (Лопатин Л.Н., Лопатина Н.Л. Коллективизация и раскулачивание в воспоминаниях очевидцев. Документально-историческое издание — КГМА. М., 2006. С. 215).
Причем, что выясняется, и начальное образование в стране грез, СССР, было несколько ранее таким же платным, как затем будет платным и образование среднее и тем более высшее:
«В 1923 году платное обучение было введено по всей стране. При ежемесячной зарплате до 40 рублей за учебу нужно было отдавать 5 рублей в полугодие, при зарплате больше 125 рублей — уже 30 рублей. Представители непролетарских профессий (торговцы, священники, владельцы предприятий) платили за учебу 50–100 рублей в полугодие» ((199) Восемь занятных фактов про учебу в советской школе 20-х годов https://melfm.livejournal.com/82281.html?utm_campaign ..).
Присоединяйтесь к ОК, чтобы посмотреть больше фото, видео и найти новых друзей.
Нет комментариев