№№ 56–58
Док. 56
Колокольцова Анна Вячеславовна родилась в 1919 г. в д. Подъяково нынешней Кемеровской области. Рассказ записала Лопатина Наталия в 1999 г. (спецэкспедиция фонда «Исторические исследования»), (д. Подъяково)
Люди без охоты шли в колхоз. Привыкли — всяк себе работать, а тут — непонятно на кого. Крестьяне сначала бунтовали, а потом смирились. Родители мои вошли в колхоз. Так-то жили не богато, а в колхозе совсем плохо стало. И родители как-то сумели переехать в леспромхоз под Анжеркой. Дом у родителей был однокомнатный. Отец сам делал всю мебель. Посередине стояли стол со скамейками. Вдоль стен стояли полати. На них лежала солома вместо матрацев, укрывались самотканной дерюжкой. Не было тогда постельного белья ни у кого. Спали, как придется, иногда одетые, иногда раздетые. Как поросята спали. Носили мы домотканную одежду. Мать лен выращивала и сама ткала. На ногах носили лапти. Я уже замужем была, все лапти носила. В них ходить хорошо — легко, удобно. По морозу пимокаты на ноги надевали. Мы в магазинах ничего не покупали. Может, у кого-нибудь и были деньги, а у нас нет. В колхозе денег не давали за работу. Мы сами все могли себе смастерить, сшить. Все сами, как в средние века. Я выросла в лесу. В 1937 г. моего отца забрали прямо с работы. Он был обыкновенным рабочим. За что забрали? Куда увезли? — Мы так и не узнали, хотя искали его. Когда отца забрали, у матери было восемь детей. Она родила двенадцать, но в живых нас осталось восемь. Обидно, что отца забрали, мы ведь бедные были. Соседи, у которых никого из семьи не забрали, смотрели на нас косо. Многие нас поносили, что мы враги народа… После ареста отца мы переехали в Подъяковский колхоз. Мать на работу идет, и ты с ней топаешь травку на поле рвать. Мать с нами, как курица с цыплятами. И работала она с утра до вечера, от темна до темна. И мы вместе с матерью… Наши женщины закаленные были, рожали в поле. Декретов ведь у нас не было. Родит, завернет ребеночка во что-нибудь и идет пешком домой несколько километров. Иногда лошадка по пути попадется, подвезет роженицу. У нас ни больницы не было, ни врачей. Лечились травкою и заговорами. Был такой «Закон о колосках». Нельзя было колхозное зерно для прокорма брать. Судили за это, ссылали. Но люди все равно брали. Бывали случаи, что ловили людей, тогда давали года три ссылки, но мало кто из нее вернулся. В основном это были женщины. Им же детей своих кормить. А чем? Колхоз труд наш почти не оплачивал. На трудодни давали зерна столько, что его не хватало на пропитание одного человека, не то, что семьи. Мы и подумать не могли о чем-нибудь вкусненьком. Какое там! Наесться бы… Нас лес спасал от голода. Колбу, крапиву, саранки, шишки кедровые, грибы собирали. Рыбку ловили. У нас вечно голод был. Травкой питались до войны и во время, да и потом впроголодь жили. Когда свою корову держали, молоко, мясо, вроде, было. Но нас так налогами обложили. С овечки нужно было сдать 40 кг мяса. Одна овечка столько не потянет. Заводить вторую, совсем в налогах погрязнешь. Поэтому мы с соседкой на двоих тайно держали три овечки. Это было в строжайшем секрете от всех. Мы друг дружке помогали. Дружно жили. В школу я не ходила. Она далеко была. И одеть нечего. Нас таких много было… Раньше не разрешали молиться. Но люди были в основном верующие. У меня до сих пор образа в доме висят. Праздники религиозные праздновали. От родителей передалось… На базар ходили в Кемерово. Это больше 30 км хода в одном направлении. Рано утром пойдешь, ведра с молоком на коромысло повесишь и идешь — где спуск, где подъем. На базаре день простоишь. А поздно вечером придешь домой вымотанная. Может, я что лишнего сказала, Вы уж меня извините. Не привыкла я к разговорам. Я все работала. А как я жила, меня никто никогда не спрашивал. В наше время лучше было молчать, целее будешь.
Док. 57
Трофимова Екатерина Федотовна родилась в 1919 г. в д. Новопестери Беловского района нынешней Кемеровской области. Рассказ записала Корнева Ксения в 2000 г. (г. Белово)
Коллективизация в нашей семье связывается с людским горем. Единственные детские воспоминания о ней это голод и смерть. Я видела, что родители не знали, как нас прокормить, как выжить. В нашей деревне были бедняки. К ним относились с презрением и сожалением за то, что они мало трудились на земле. Зажиточные крестьяне всегда давали возможность заработать этой голытьбе. Но зато когда началась коллективизация, бедняки радовались, что можно поживиться. Под председательством секретаря партячейки или присланных комиссаров в наших деревнях создавались комитеты бедноты. Раскулачивали подворно. Насильно отбирали нажитое: скот, землю, инвентарь, зерно. Забирали все до последней рубашки. Высылали в необжитые места, разрешали брать только верхнюю одежду и провиант на одни-двое суток. Все это складывали на подводу, которую выделяли на 10 семей. Лошадь была, как правило, самая старая кляча. Сведений о выселенных почти не поступало. Ходили только слухи о том, что их бросили на произвол судьбы. В деревне стоял стон. Это было сплошное горе! А что еще такая власть могла выдумать?! Вот только зачем все это надо было делать? Не пойму до сих пор. Ведь до коллективизации большинство деревень были крепкими. В них жили зажиточные хозяева, которые кормили и себя, и горожан. Да и на голытьбу продуктов хватало. После коллективизации в деревне царила нужда, голод и смерть. Иначе и быть не могло! Ведь все стало ничьим, то есть общим. Скот на коллективных подворьях подыхал. А ведь когда завлекали в ихний колхоз, обещали счастливую жизнь. Где она? Со стороны крестьян были самые жесткие формы протеста: уничтожали имущество (лучше сжечь, чем достанется босякам), прятали его, резали скот, сжигали постройки, уничтожали зерно, уходили в лес, создавали отряды по борьбе с раскулачиванием, коллективно уходили на новые поселения. Тогда об этом в деревне много говорилось. Со своей стороны власти присылали карательные отряды, расстреливали кулаков и подкулачников, громили кулацкие банды, присылали новых председателей и комиссаров. Председателями колхозов назначали, как правило, из самых бедных. Он со своим-то хозяйством не мог справиться, а ему доверяли целую деревню. Могли прислать из города «25-тысясников». А что эти-то в земле понимали? У нас говорили, что руководителями ставили тех, кто никогда как следует не работал и не знал, как это делается. Они все ждали светлого будущего, звали и нас туда. Но оно почему-то не приходило. Люди их люто ненавидели, так как те в колхоз загоняли силой. И силой заставляли в нем работать, как волов, неизвестно за что, неизвестно на кого. До колхозов мы тоже не в одиночку жили. У нас была община. Мы регулярно собирались на сходы. Были и деревенские съезды. На них решались наши хозяйственные вопросы, обсуждались и вопросы сдачи государству наших излишков. До революции Россия была в состоянии прокормить себя. Она кормила и Европу. Куда это потом делось? У нас в деревне до коллективизации было изобилие всего. Мясо мы ели и отварное, и жаренное, и вяляное. В нормальном хозяйстве на зиму забивалось 8–10 туш скота. Рыба любая. Блины с икрой. Масло хранилось в бочках. К продуктам относились бережно. Каждое крепкое хозяйство кормило 10–20 человек бедноты (батраков). Люди много работали и соответственно работе и ели. Одежды хватало всем. Работали с утра до вечера. Но умели и веселиться. Праздники праздновали только православные: Рождество Христово, Великий Пост, Масляница, Пасха, Покров День, Красная Борозда и др. В эти дни люди веселились, мужики много пили. Но они пили только по праздникам. Считалось великим грехом выпить во время страды. Далеко неправильное суждение Ленина о том, что «радость на селе в питии». Это после разгрома деревни стали пить. Но пили не с радости, как у нас было раньше, а с горя. После коллективизации работа стала не в радость. Какая же может быть радость от работы, когда ее заставляли делать насильно?! Все стало ничьим, а, значит, и никому не нужным. Наступил голод, уныние и разруха. На трудодни можно было прожить только до зимы. А там наступал голод. Мне кажется, что за период с 1922 по 1939 гг. от страшного голода в деревне умерло людей больше, чем на фронтах гражданской и Великой Отечественной войн. Нищета в колхозе была хуже татарского ига. Худшего уже и быть не могло. Из века в век люди жили по принципу: «Заработал получи!» А здесь стало: «Заработал, а получать нету!» Все сдавалось государству до последнего зернышка. Говорили, что, мол, надо кормить города. А мы что, разве их раньше не кормили? Чтобы выжить люди, конечно, стали растаскивать колхозное добро. И воровством это среди простых тружеников не считалось. А ведь до колхозов мы в деревне не знали, что такое воровство. Дома на замки не закрывались. Все люди были набожными, сердобольными. Голодного всегда, бывало, накормят. Считалось большим грехом не дать подаяние нищему. Скупых и жадных презирали. Никаких воров у нас сроду не было. Да, это правда, что колхозники мечтали о роспуске колхозов. Но свою мечту они не высказывали. Были люди, которых власть забрала как врагов народа. Ими становились люди, которые что-то сказали лишнее или «расхитители колхозного имущества». То есть те, кто принес с поля колоски или охапку сена. Зато в героях ходили те, кто на таких людей доносил. Я сама отсидела в лагерях 10 лет. Мы спасались личным хозяйством. Но на него были сильные ограничения… Раньше у нас была церковь. Но ее закрыли. На верующих начались гонения. Появилась новая религия — атеизм, то есть безверие, безбожие. Это был один из самых страшных периодов в нашей истории! Люди потеряли не только веру, но они потеряли и себя. Кого винить в гибели деревни? Лично я виню в этом существующий строй, существующую власть!
Док. 58
Ларюшкина Евдокия Фоминична родилась в 1919 г. в д. Какуй Топкинского района нынешней Кемеровской области. Рассказ записала Свалова Анна в 1999 г. (г Кемерово)
Коллективизацию вспоминаю как страшный сон. В нашей деревне она проходила в 1929–1930 гг. Родители очень переживали, что у них заберут все хозяйство. Так оно и получилось... Забрали все: молотилку, сенокосилку, жнейку, дом. А дом у нас был большой, двухэтажный. В нем мы жили с дедушкой и бабушкой, дядьками и тетками. У тяти было пять братьев. И у всех были жены и дети. Несколько семей жили одним хозяйством. Все работали, старались. Вот и хозяйство было справным. У нас в семье были коровы, значит, всегда свое молоко. Были свиньи, куры, овцы, а это мясо. Из шерсти овец пряли и вязали теплую одежду, одеяла. Сеяли лен, коноплю. Делали конопляное масло. Из льна ткали холщевую одежду. Это для повседневной носки. А праздничная одежда была сутенетовая, то есть из покупной ткани. Кроме того, мы собирали в лесу много грибов и ягод. Заготавливали их на зиму в деревянных кадках, сушили. В погребах, где хранились заготовки, даже летом был лед. Ну, а после коллективизации ничего этого уже не стало: ни молока, ни мяса мы уже не видели. Бедняками были те, кто жил в мазанушках. Не было у них ни коров, ни кур. Они не пахали и не сеяли. Ходили в наемниках: кому по хозяйству что-то помочь, кому построить или убрать с поля урожай. Взрослые говорили про бедняков, что те не любят работать, поэтому и живут бедно. Я сама помню одного бездельника в своей деревне, хотя и маленькая еще была. Он всегда ходил с гармошкой. Его приглашали все, у кого был какой-нибудь праздник, гуляние. Хозяйства у него не было, да и, наверное, ему некогда было заниматься им. Потому что гармонь была в деревне у него одного. И он каждый день, такое мое детское впечатление, ходил по гулянкам. Деревня до коллективизации была очень большая. В ней было очень много больших домов, стояла торговая лавка. Товары в эту лавку завозили из самого Томска. Хоть я и была небольшая, но помню, что в деревне было много молодежи, которая по выходным дням собиралась вместе. Плясали, пели песни, было весело. А после коллективизации уже не было никакого веселья. Сейчас от нашей деревни ничего не осталось. Там живут лишь одни старики. Крестьяне, конечно, не хотели вступать в колхоз, боялись. Они не хотели отдавать в общее пользование добро, нажитое годами. Но их принуждали... Раскулаченных высылали в тайгу, где не было никакого жилья. Были слухи, что некоторые построили себе в тайге землянки, чтобы не замерзнуть зимой. Но много ли построишь голыми руками. Ведь люди не знали, что их увезут на пустое место и поэтому они не брали с собой ни топоров, ни пил, ни гвоздей. А может, им их и не разрешали брать? У нас говорили, что некоторые сосланные в тайгу пытались бежать к родственникам. Но их ловили. Постоянная физическая усталость, постоянное недоедание. Все время был страх и за себя, и за близких. Никакой уверенности в завтрашнем дне не было. В городе жить было легче, там за работу деньги платили. Не то, что колхозникам в колхозах: весь год работали, считай, за безплатно… В 1937 г. моего отца забрали как врага народа. А сделали так: позвали всех мужиков на собрание и там забрали кого надо. С того собрания отец так и не вернулся. Это произошло 25 сентября. А 4 октября отца расстреляли в Ягуновке. Отец был работящим и непьющим мужиком. Другие, которых вместе с ним увели с того собрания и погнали этапом в Ягуновку, тоже были работящими. Самые трудяги и были. Не знаю, в чем они повинны! Но отца реабилитировали в 1968 г. О политике люди старались не говорить. Но мама очень плохо говорила о Сталине. Винила его в смерти отца. Говорила, что вся эта советская власть стоит против людей. Деревня до сих пор в нищете.
В индивидуальном крестьянском хозяйстве в 1925 г. трудовая годовая нагрузка составляла всего 92 человеко-дня. Количество трудодней, приходившихся на одного трудоспособного, постоянно возрастало. Если в 1933 г. на одного трудоспособного колхозника по стране приходилось 148 трудодней, в 1935 г. 181, в 1937 г. 194, то в 1940 г. 254 (Лопатин Л.Н., Лопатина Н.Л. Коллективизация и раскулачивание в воспоминаниях очевидцев. Документально-историческое издание — КГМА. М., 2006). То есть по сравнению с крестьянином единоличником 1925 г. увеличение, таким образом, составило 276%.
А потому всех эту норму не выполнивших большевики сгребали партиями и отправляли туда, откуда никто уже никогда не возвращался!!! И если в 40-м г. норма выработки рабов, на свое несчастье оказавшихся в советских колхозах, уже приблизилась к троекратному покрытию нормы свободных хлебопашцев, то молох большевицкого механизма должен был уже перевалить за все просто невозможные барьеры человеческих возможностей, после чего ни до какого фронта ни один русский мужчина уже никогда и не доехал бы. То есть нас, русских, как нацию, от тотального истребления большевиками просто спасла война!!! Если бы она не началась, то мясорубка социализма просто доуничтожила бы русский народ на корню. Ведь большевикам не нужны были ни взрослые, ни дети, на которых им было наплевать и кого они убивали голодом и холодом миллионами, десятками миллионов. И механизм выжимки из народа его последних соков все более с каждым годом нарастал. А потому страшная разорительная война, что выясняется, нас просто спасла от тотального уничтожения захватившими нашу страну этими фашиствующими большевицкими негодяями, которые, почуяв свою полную безнаказанность, на сегодня вновь рвутся к власти.
Присоединяйтесь к ОК, чтобы посмотреть больше фото, видео и найти новых друзей.
Нет комментариев