Впрочем обо всём по порядку. Моему папе Владимиру в июле исполнилось 81 год, поздравили именинника, и вот рассматривая его фотографии, я вспоминаю своё безоблачное, счастливое детство. Дедушка и бабушка жили в Краснокамске в своём доме, тогда ещё Сосновый бор не был разделён дорогой. Позади огорода тянулись на километры таинственное болото и лес. Чтобы попасть вглубь леса, нужно было перекинуть мостки, из двух досок, между островками. Вот она сказка, я заглядывал в зеркальца чистой воды, густо заросшие осокой, в надежде увидеть черепаху Тортилу, но видел только размеренную жизнь болотных обитателей: коричневых жуков-плавунцов, размером с мою детскую ладошку; ловких водомерок, словно циркулем, очерчивающих круги на водной глади; тритонов и лягушек, которым не было до любопытного мальчугана никаких дел. Меня всё интересовало в лесу, часами смотрел на огромных хрустальных стрекоз с дребезжащими крыльями; щекотил травинкой гигантскую рогатую гусеницу, с рисунком глаза на теле, которую бабушка называла "пострел" и говорила, что если корова съест её с травой, то обязательно умрёт; лизал с листочка, который опускал на веточке в муравейник, муравьиную кислоту; обходил стороной норку под старым пнём, из которой то и дело вылетали, грозно гудя, злые лесные осы; боязно смотрел на одинокую и очень ядовитую ягоду"вороний глаз". А лес, никогда не обижал пацана, щедро одаривая спелыми ягодками черники и брусники, и наполняя мой кузовок крепконогими, черноголовыми обабками. Бегал я и на Каму, мимо нефтяной качалки, там на лесозаводе работал мой дед, он держал багор в сильных жилистых руках, цеплял им бревно и отправлял его на конвейер лесотаски. Я навсегда запомнил, как он дал мне железный рубль с цифрой один на аверсе, и я зажав его в кулачке бежал со всех ног в магазин в Запальту, чтобы купить себе диковинных орехов арахиса. На берегу Камы, возле лесозавода стояли плоты, на них всегда сидели рыбаки, опустив свои удочки в окна между брёвен, река радовала их уловами, своими подсачеками они доставали из воды золотистых лещей и крутобоких язей. Я ползал по крутому, песчаному косогору соснового бора, разглядывая шустрых зелёных ящериц, которые, зажмурившись, грелись на солнышке; гладил добрых мохнатых шмелей - тружеников, копошащихся в бутонах цветков. А однажды коварная строительная скоба воткнулась мне в ногу под коленом, когда я наступил на другой её конец, сбегая по крутому берегу к реке. Рана была не глубокой, но красные пузыри, при сгибании ноги, напугали меня, слава богу всё обошлось, после обработки йодом и перевязки, от стресса проспал почти сутки. Вот такие пироги. А через несколько лет, дед, выйдя на пенсию, продали дом и переехали к себе на малую родину, в деревню Шилово на реку Сюзьва. В Шилово родились мои дед и отец. Дед был угрюм и малоразговорчив, но иногда, когда выпив пару стопок и закурив свой "Беломор", рассказывал , что в молодости, он закидывал двухпудовку на крышу сарая, ходил с товарищем вдвоём крушить кулаками пацанов с соседней деревни Гурьино, а однажды поймал в шабер огромную щуку, которая чуть не перевернула его вместе с лодкой. Про войну он ничего не рассказывал, но я десять лет носил его кожаное пальто, которое он получил, когда водил Студебеккер в Мурманске. Мой папка в молодости много рыбачил и занимался охотой, ведь он вырос в деревне, но после того, как переехал в город и обзавёлся семьёй, родились мы с сестрой, влился в рабочий заводской коллектив цеха - нелёгкая огненная профессия кузнеца, внесла свои коррективы - забрала свободное время и отошли на второй план эти увлечения, ружьё потом долго лежало разобранным у нас в шкафу, завернутое в одеяло, а зимняя рыбалка закончилась, после того, как между Усть-Качкой и Курановкой, он провалился под лёд, но выкарабкался, утопив ящик и бур в той коварной полынье. Зато под навесом в сараях, когда мы жили на Коммунистической, он смастерил для нас прекрасную деревянную лодку, которой даже я, двенадцатилетний пацан, с лёгкость управлял вёслами, смачивая в воде заскрипевшие уключины. Дядя Витя, брат отца и мой дядька, перевёз лодку в Шилово, и я до сих пор помню, как мы с ним удили с лодки рыбу, тихонько переговариваясь, а вокруг наших поплавков, из-за слабого течения, плавали мундштуки от его папирос. А он рассказывал почти шёпотом о, неизвестных мне в то время, таинственных рыбах - килограммовых линях, которых он ловил на Диком озере, находившемся в лесу за Сюзьвой. Потом они снились мне во сне, эти тяжёлые и неповоротливые лини. Но чаще всего я один бороздил на лодке просторы реки, накопав загодя с вечера червей в консервную банку, я просыпался, когда рассвет чуть забрезжит, выпивал кружку молока, отрезал ломоть хлеба, источенным ножом, солил его из бабушкиной солонки, смахивая с доски в ладошку крошки и закидывая их в рот, выбегал в огород, там я срывал в парнике пару огурцов и помидорину. Брал во дворе вёсла и удочку- двухколенку, которая всегда висела под навесом на двух, вбитых в стену, гвоздях и бежал по тропинке к речке. Отстёгивал лодку, садился, ёрзая попой по сиденью, как бы приноравливаясь, плевал на ладошки, брался за вёсла и отталкивался от мостков. Вот это песня. Я грёб, иногда в утреннем тумане, иногда, под встававшим из-за горизонта, солнышком, которое быстро высушивало утреннюю росу на моей одежде, или в свою заветную старицу, или к зелёным травяным островам. Груза мне были не нужны потому, что я заплывал прямо в траву, разматывал леску с мотовильца, насаживал на крючок бойкого навозного червячка и закидывал свою снасть в окно среди водорослей. Сюзьвенские окуни, ярко зелёные с чёрными полосками на спине и красными плавниками, радовали своими поклёвками, они смело хватали наживку и, без всяких, реверансов, утягивали мой поплавок в глубину, а потом бодро прыгали на дне лодки, нисколько не пугая своих собратьев в толще воды. Я улыбался, видя, как на берег, волоча свой хвост, вылезла обсушиться и навести марафет на мордочке, осторожная ондатра; как юркая норка, молнией бегает вдоль берега, охотясь на зазевавшихся мышей; я осторожно сталкивал веслом в воду глупого щурёнка, который в стремительной гонке за мальком, вылетал на траву и беспомощно барахтался. Мне всё было интересно. После рыбалки я заплывал в любимую старицу, где на берегу рос сколок берёзок, это было моё секретное место, там вокруг были густые заросли колючего шиповника, поэтому дачники с Клепиков и пионеры с лагеря туда не совались, я же пролезал аккуратно через кусты и собирал отличные подберёзовики, которые там росли из года в год, скрытые от чужих глаз. Когда погоды не было, дул ветер, тогда я надевал плащ и сапоги, брал плетёную корзину и уходил в лес за грибами. В дальний лес Лешачиху я один не ходил, поэтому я обходил свои места в ближнем лесу Чащёвке, я знал все места, где в канаве растут коренастые красноголовики, где, под двумя елями после дождей, высовывает свои твёрдые шляпки семья боровиков, а где на полянке я могу полакомиться ягодами костяники, объесть куст лесной малины и дотянуться до ветвей с ягодами черёмухи. Вот оно счастливое деревенское детство, когда просыпаешься от звуков гремящих горшков и ухватов -это бабушка суетится с пирогами возле русской печи; когда среди летней жары на тебя дохнуло холодом - это дед открывает тяжёлую крышку и достаёт из ледника мясо на суп; когда жар и берёзовый веник накрывают тебя с головой - это папка парит тебя в бане на полке; сон в прохладном чулане с таинственными сундуками в углу, на кровати с шариками и пирамидками на спинках, под стяжёным одеялом, когда петушиное ку-ка-реку и бряканье коровьих ботал под окном - это новое деревенское утро, которое будит тебя на летних каникулах в детстве.
Присоединяйтесь к ОК, чтобы посмотреть больше фото, видео и найти новых друзей.
Нет комментариев