Предыдущая публикация
Отцы.
Рассказ
– Па-ап, он так кричал. Опять звонил и кричал... Этот папаша новоявленный. Сначала тётка эта звонила, страждущая за него, а потом он сам. Сказал, что всю жизнь мне алименты платил, и теперь имеет право на уход. Орал, дескать, не может он один жить, слепой, больной... Говорит, я – дочь, должна ухаживать за ним, забрать к себе или устраивать куда... Но теперь уж настаивает, что забирать его сейчас надо, прям, срочно...
– Лен! Лен! Алло ... А сказала ты ему, что двое детей, квартирка маленькая?
– Не слышит он. Не слушает. Говорит, что у него вообще ничего нет, что в ночлежке чи приюте он каком ... Господи! Я и знать его не знаю! Чужой мужик... Есть у меня отец – ты. Тебя вот готова хоть сейчас забрать, случись что – мигом заберу. В тесноте, да не в обиде...
– Сплюнь... Вам и самим-то там развернуться негде. То ли дело у меня...
– Негде. А он кричит, что в суд на меня подаст. Дочь ведь я его по закону родная. Вот нужно было тебе меня удочерить, а его лишить...
– Так ведь... Так ведь канителиться не хотела мать, знаешь ведь, как она ко всем этим делам официальным относилась...
– То то и оно. Чего и делать, не знаю...
По многолетней привычке Михалыч ещё держал кур и гусей. Жена его умерла три года назад. Пол-огорода отдал когда-то он соседям, но половину обрабатывал сам. Правда, соседи всё отжимали и отжимали землю. Михалыч ворчал на Славку – жадного до земли соседа, но ругаться он вообще не любил.
Такой был, и внешне и внутри – мягкий, круглый и отходчивый.
Благоухал его палисадник – в память о жене. Пестрые с терпким запахом гвоздики по периметру, яркие кусты роз и пышные хризантемы, задумчивые нарциссы, лиловые и красные шапки гортензий – с периодичностью сменяли друг друга цветением.
Дома всегда находились дела – то баньку подправит, то изгородь во дворе, то крыльцо резьбой подновит.
Летом приезжала дочка из города. В отпуск, недели на три. Приезжала с внуками, такими родными мальчишками. Но после того, как не стало мамы Нюры, оставлять мальчишек не решалась. Отцу одному тяжело было с ними, да и подросли – секция, лагерь, море...
Много лет назад женился Михалыч на Нюре, когда Леночке, дочке ее, не исполнилось и года. Первый муж Нюры оставил ее с ребенком, уехал, бросил, можно сказать. Так и осталась дочка у них одна. Своих детей не вышло. Неродная, но такая родная Михалычу дочка. Уж и забыл давно, что неродная.
Правда, алименты Нюра от первого мужа получала, подала тогда на алименты. Смеялись всё – до чего малы, даже на тетрадки в школу не хватит. А потом и вовсе перестали их с книжки снимать. Думали – пусть Лене остаются. Но деньги съела инфляция, хватило их Лене потом лишь на хороший утюг.
А недавно позвонила дочка со слезами – нашел ее родной отец. Он – инвалид, требует помощи и ухода. Сначала пыталась Лена доказать, что совсем этого отца не знает, но полетели угрозы судом.
И вот через пару часов после последнего звонка, когда Михалыч немного пришел в себя, обдумал ситуацию, набрал он номер дочери.
– Лен, звони ему. Али телефон мне продиктуй, сам позвоню. Ко мне пусть едет. Дом большой, а я ещё ого-го. Присмотрю, накормлю... Тут и двор, есть где погулять, и комнат – вон сколько. Всё лучше, чем в ночлежке. А потом оформишь его потихоньку в богадельню, в дом инвалидов ли, чтоб не спеша....
– Пап, ты это серьезно?
– Серьезно, серьезно... Я подумал. Жаль мне вас – свалился на голову этот... Как там звать-то его... А... Юра. Ты давай, не тяни. А то и правда – в суд подаст...
Михалыч всю молодость проработал в совхозе агрономом. Приехал сюда по распределению. В правлении и увидел Нюру – общественницу, комсомолку.
– Дочка у ней. И муж сбежал, стервец, – доложил ему Сергей Сергеич – тогдашний председатель,– Так что, не девка, не думай. Смотрю – глаз-то горит.
– А вернётся муж-то?
– Да кто его знат! Непутёвый мужик, все красивой жизни ищет. Зачем тебе Нюрка? Девок что ль мало? У нас тут, куда не пойди, одна другой краше. Уж ведь и глаз на тебя положили...
Но Михалыч выбрал Нюру. Нюру и ее маленькую дочку. Как первый раз взял дитё на руки, так и не отпускал бы больше. Мать Нюры нарадоваться тогда не могла такому новому зятю. А Нюра ещё покапризничала, все не хотела ребенка на холостого парня наваливать, отговаривала, не выходила вечерами.
Он ждал под окнами, спал на скамье, и Нюра сдалась.
Уж давно перестроили родительский Нюрин дом, поставили вокруг старой избушки новый дом из сочащегося сосняка, пятистенок. Светлые сени с лестницей дубовой на чердак, а там – резной балкончик. Обустроились и обжились сто лет назад. Жили хорошо.
Дом агронома был одним из лучших тогда домов в селе. Это сейчас уж понастроили домов новых, кирпичных, двухэтажных. И большой дом Михаила и Нюры потерялся среди них. Но и сейчас Михалыч домом гордился. Все у него было. Все добротное, как новое.
Со стены с портрета смотрела на него жена, и Михаил старательно поддерживал в доме порядок, каждый раз поглядывая на этот портрет и немного оправдываясь:
– Да вымою я эту кастрюлю, и вытру... Видишь, уж иду, уж мою...
Или ...
– Да ничего не грязная рубаха, отстань, Нюр. Надену ещё разок. Перед кем мне красоваться-то?
Это и держало. Казалось, Нюра следит за ним до сих пор. Он и ел, стараясь не располнеть, чтоб угодить Нюре. Всегда он был небольшого роста, с животиком.
А вот на рыбалку он и при жизни от нее сбегал. Она ругалась, боялась, что настудится у реки. Так и сейчас. Утром, чуть свет, встанет, дверью портрет прикроет и быстро-быстро – шмыг в двери.
А там рассвет, тихая река, покой, поквакивание лягушек и мерно качающийся на речной ряби поплавок. Места у них были красивые. Глухие ельники вкруг и грибные сосняки и эта умиротворяющая река.
***
Лена не стала сама звонить новоявленному папаше с предложением отца. Этот папаша всегда звонил ей с разных номеров. Видать, своего телефона у него не было. Куда ему звонить?
Через несколько дней родной папаша позвонил опять. Вот тогда она и рассказала о предложении папы Миши. Юрик что-то прошипел, сказал, что говорит она ерунду и бросил трубку. Он вообще не говорил нормально, а каркал, орал, угрожал, злился и бросал трубку.
Лена расстраивалась, не знала, что и делать. Разговаривать в таком тоне было просто невозможно. Но утром следующего дня, когда ехала она на работу автобусом, раздался звонок со знакомого уже номера. В автобусе говорить с этим папашей было нельзя. И она не ответила. А когда вышла – набрала, но теперь трубку не взял он. И уже на работе опять раздался от него звонок. Лена поднялась со стула, хотела выйти из кабинета, но не успела.
– Ладно, – грубо сказал тот, которого она внешне даже не представляла, – Давай вези, куда скажешь. Мне уж чего терять... Адрес мой: село Ковровское под Кинешмой. Найдешь тут ... приют...
Лена не успела ничего сказать, даже не успела выйти из кабинета, а он уж отключился.
И вот сегодня Михалыч ждал нового жильца – человека, которого совсем он не знает, первого и, в общем-то, случайного мужа своей любимой Нюры, родного отца своей дочки, которую так жалел, что согласился на этот подвиг.
Подвиг подвигом, но Михалыч загорелся. Одному было совсем невесело, особенно вечерами, а тут – человек. Будет с кем словом перемолвиться, с кем у телевизора посидеть, обсудить политические новости. Они ж ровесники, а значит интересы общие найдутся. О скором устройстве нового родственника в дом инвалидов Михалыч и не мечтал. Думал, что дело это долгое.
За Юрием ездили Лена, Коля, ее муж, и его товарищ, у которого была личная машина. Михалыч накрывал стол. Ждал целую компанию. Были они с Леной всегда на связи. В дороге устали, она была не близкая.
Приехали гости ближе к вечеру. Молчаливые и усталые вышли из машины, долго выгружали больного инвалида, пересаживали на каталку. Довезли на каталке гостя до калитки, а дальше, держась за перила, подтягивая одну ногу, упираясь на палку и шаря руками в воздухе, начал он подниматься сам.
И тогда Михалыч понял, насколько гость его беспомощный. Лена с Колей усадили его на кровать и сразу засобирались.
– Пап, Витя спешит очень, водитель наш. Ты уж прости, но мы поедем, ладно? И коляску я заберу. Не наша это, просто на дорогу брали. А Этот..., – она пренебрежительно махнула рукой в сторону гостя, – Этот ходит потихоньку и сам. Я приеду через недельку, продуктов привезу... А ещё, пап, мне там обещали узнать уже про дом инвалидов. Может и получится побыстрей его туда – слепой, бездомный...
– Хошь поели б... , – но дочь спешила, – Езжайте, справимся мы... Не горюй....
Он вышел проводить, а когда вернулся, гость его спал, повалившись набок на белоснежную накидушку на сложенных красиво подушках.
Михалыч решил закинуть его ноги на постель, развязал тряпичные кеды нового жильца и отшатнулся от запаха, ударившего в нос. Присмотрелся, видел он не лучшим образом – на госте дырявые носки, старые тренировочные штаны, клетчатая рубаха с засаленным воротником и выгоревший полосатый пиджак.
Михалыч натянул очки и наклонился пониже – в засаленный жидких волосах явно просматривалась живность.
– Ох! Господи мои! – всплеснул он руками, – Принесла нелёгкая...
Потом вспомнил, что принесла это чудо любимая дочь, и мысленно извинился перед Нюрой.
А родная дочь звонила с дороги:
– Пап, его мыть надо. Мы его из такого места забрали, там – ужас...
– Вы, смотрите там, Лен. Вши у него. Привезёте по домам-то, детям...
– Видели. Оттого и злой Витька. Теперь ему машину вычищать. Мы пока ехали, все окна открыты. Вонь... Потому и не остались. Пап, прости...
– Да ладно, дочь... Уж по ходу решать будем. Как вшей-то выводить? Уж и не помню...
Спал Михалыч плохо. Всё ему казалось, что живность уж и к нему переползла. А ночью вдруг услышал, что гость проснулся, скрипнула кровать. Он вышел – гость сидел на кровати, держась обеими руками за края, незрячими глазами упираясь в свои неведомые точки.
– Проснулся чё ль?
– Где я? – спросил новый жилец.
– Так у нас. У нас с Нюрой в гостях. Я – Михал Михалыч, второй Нюрин муж.
– А она где?
– Она... Вона смотрит на нас с тобой. С портрета. Осуждает.
– Ясно. Пускай осуждает. Хоть кто-то осудит.
– Вот что Юрий! Вшивый ты, а я это не люблю. Пошли мыться в баню, да побрею я тебя – лучшее средство, чтоб от вшей избавиться. А то ведь... разбегутся по избе...
– А час который?
– Два ночи.
– Вот утром и помоемся.
– Не-ет. До утра не дотяну. Пойду сейчас затоплю.
– Не пойду я, – и Юрий опять улёгся на белоснежную подушку вшивой головой.
– Как это не пойдешь? – Михалыч изумился такой наглости, – А ну вставай! Чай ты в моем доме гость. Ишь ты! Я ему белье белое, а он... Давай-ка вставай! А, ну-ка!
Гость продолжал лежать. Михалыч бурчал, стучал посудой, ещё раз подходил, увещевал, но все было бесполезно. Лишь через полчаса гость запросился в туалет, сам он дойти не мог, дом не знал и был слеп. И тут запротивился уже Михалыч, решил пойти на хитрость.
– В туалет поведу, только если в баню пойдешь. Так и знай...
– Не поведешь, значит?
И Михалыч с ужасом увидел, что гость полез за своими причиндалами в штаны, чтоб опорожниться прямо на пол.
– Да что ж делаешь ты, ирод! А ну..., – он дёрнул гостя за руки и повел на двор. В туалет не повел, велел ходить в кусты. Михалыч совсем расстроился и разозлился, сел на крыльцо.
Была жизнь спокойная: чистота, покой, рыбалка... А теперь... В дом он гостя не звал. Тот опорожнился в кусты, а потом перепутал направление и сейчас, заблудившись, стоял у забора.
– Вход-то где? В дом веди! На кровать...
– Не поведу вшивого. Тут живи...
– Тут? Ага... Издеваешься над слепым, скотина, да? Так и знал...
– А ты чего думал? Думал, приехал и хозяином стал? Ты дочке все нервы издергал, вот я и... Это ты последняя скотина-то, а не я. На себя-то глянь...свинья свиньёй...
– Я б глянул...
Михалыч понял, что сказал не подумав.
– Ну, я глянул, говорю – свинья. Баню тебе предлагаю, а ты...
Юрий привалился к забору и уселся на землю, согнув колени, обхватив их длинными худыми руками. Он был босиком, обуваться отказался, а на улице было довольно свежо. Ноги были грязны до гадливости.
И сейчас Михалыч подумал, что, кроме него, помочь этому идиоту некому. Вот так и будет сидеть, дорогу в дом найдет вряд ли. И не ел ничего, как приехал. А ел ли в дороге, дочь не сказала.
Кольнула жалость.
– Ты жил-то где?
Юрий молчал, опустив голову в колени.
– Где жил-то, говорю? – ещё раз спросил Михаил.
– Да пошел ты ...! – пробурчал Юрий.
Михалыча взяло зло, он взаимно послал гостя и ушел в дом. Подошёл к постели, на которой лежал Юрий, со злостью стащил только сегодня застеленное белье, засунул в стиралку и включил стирку на самую высокую температуру.
Развел руками перед портретом Нюры:
– Ну, что, Нюр, я сделаю? Что? Сидит там ... твой, мёрзнет...
Михалыч начал топить баню. Теперь и самому захотелось попариться. В темном ещё дворе он видел, что гость всё сидит в той же позе у забора палисадника – голова на худых коленях.
Пока приготовил баню, собрал полотенца, белье, уж начало рассветать. Гость его поднялся на ноги, стоял, держась за забор, качался, куда идти не знал. Михалыч подошёл ближе и увидел, что мужик совсем окоченел, дрожит мелкой дрожью.
– Ну, хватит уж дрожать. Пойдем...
Рука Юрия была ледяная. Но он крепко сжал ладонь Михалыча, боясь оступиться. Дрожа, хромая, он пошел туда, куда вел его Михалыч – к баньке.
Таких худых Михалыч не видел давно. Гость напомнил хозяину картинки концлагерей в книгах. Живот впалый, ребра обтянуты кожей. А колени огромные шары на тонких костях.
Мылись почти молча. Гость подчинялся, стянул с себя одежду.
– Там ценного ничего?
– Ценного у меня ничего не осталось.
Михалыч сразу бросил одежду в печь. Юрий позволил побрить себя налысо, морщась, терпел горяченную воду и даже хлесткий веник.
Михалыч дал ему свое новое белье, коего у него было в достатке. Привык к экономии, а дочь и жена задарили трусами да майками. Трусы гостю были велики, но держались.
Юрий был беспомощен, как ребенок. Он был слеп. Даже не понимал, что это за одежду дали ему в руки, и где тут зад-перед. Михалычу пришлось повозиться, но он был доволен. Теперь он был уверен – вшей наверняка нет, но следить, конечно, нужно.
Юрия качало от жара, от слепоты и, как догадывался Михалыч, от истощения. Вел его в дом Михалыч за обе руки. Юрия мотало, он устал, молчал и подчинялся. Злой, худой, лысый, слепой, качающийся, он походил сейчас на живого скелета из фильма ужаса.
Дома Михалыч налил ему кружку чая с медом, гость выпил и тут же уснул на постели прямо без белья.
– Да ладно, Нюр, – махнул рукою Михалыч.
Он и сам устал за эту странную ночь. Но поубрался в бане, ещё раз окатил все кипятком и прожарил печкой. И лишь потом и сам повалился спать. Давно он так не утомлялся.
Проснулся от страшного грохота. Подскочил, выбежал на кухню. Посреди кухни, раскинув руки в стороны, стоял Юрий. Ведро валялось на полу.
– Ты чего тут?
– Туалет где?
– Так вот же. Давай сюда.
Михалыч проводил в туалет, а потом встретил и проводил на постель.
– Давай ещё раз, я должен понять, где туалет, – попросил Юрий.
И они пошли в туалет опять. Третий раз Юрий пошел сам, разводя длинными руками – он изучал дорогу.
– Пошли завтракать. У меня холодильник забит. Ждал же...
– Кого?
– Кого! Тебя, дочку, зятя...
– Ну, уж не меня, точно...
– Почему это? И тебя. Чай, вместе нам жить...
– Так уж и вместе! Сдадите, чай...
– Ну, сдавать не сдавать – не мне решать. А пока-то вместе.
– А дети-то есть у тебя?
– Да, дочка. Лена – моя дочка.
– Так ить, не твоя-а..., – слепой гость ухмылялся, и Михалычу очень хотелось вдарить ему по противной морде.
Но перед ним был такой невзрачный инвалид, что делать это было бы жуть как неправильно.
– Твоя что ли, сволочь ты этакая? Она тебя и знать-то не знала, а ты вот – здра-асьти, я нарисова-алси...
– А это не твое дело! Это наши с ней дела! И чтоб сюда приперла, не просил я. Пусть бы себе забирала... Отец я ей!
– Себе? Себе? А куда тебя вшивого-то такого ей? У ней ведь дети и квартирка убогая. Ты ей помог чем? Чем помог? Утюг она на твои алименты купила, знаешь ли? Как только делал-то, чтоб не платить? Сволочь ты... А ведь Нюрка переживала за тебя, предрекала, что пропадешь. Так и вышло... И ведь не старый ещё, а уж хуже старика... Чего приполз-то? Чего? И жил бы себе... Ведь ночью удрал тогда от Нюры, как паскуда...
Вообще, Михалыч слыл на селе добряком. Но сейчас разошелся, довел его гость.
– Сбежал... А не сбежал бы, так сейчас бы, как ты –уму разуму всех учил. Умный ты тут, да?
– Слушай, чего тебе надо? А? Вот смотрю, не пойму никак? Мы тебя не звали, жили себе. Ты сам к нам напросился, а теперь сидишь тут, гадишь. Ты спасибо дочери говорить должен, что забрала тебя из твоего приюта вшивого. И меня благодарить, что не выкинул из дома. А ты...
Гость встал, поклонился низко, карикатурно.
– Благодарствую!
– Да не юродствуй, противно... Вон, ешь. Картошка горячая, огурцы.
Юрий напрягся, похлопал рукой по столу, нащупал тарелку с картошкой, и, хоть Михалыч и положил рядом вилку, гость начал есть руками. Он взял в руку картошку, откусил и как-то поменялся в лице, стал серьезным и сосредоточенным. Брал куски и ел молча и быстро.
Михалыч подвинул ему огурцы, Юрий также ел и огурцы.
По всему было видно – Юрий так давно не ел, голодал или ел сухомятку.
– Так где ты жил-то?
Юрий наморщил лоб. Говорить об этом он точно не хотел. И Михалыч не стал приставать. Пусть человек поест.
– Ну, вот что... На огород пошли. Помогать мне будешь.
– Да, помощник из меня...
– Пошли пошли... , – Михалыч собирался копать чеснок.
Он усадил Юрия на стул и показал, как чеснок обрезать. Думал, что гость заартачится. И даже удивился, когда увидел, с каким интересом и желанием Юрий на ощупь обрезал ножницами ростки и корни.
Помощи в этом особой не было, Юрий мусорил сильно, складывал не туда куда надо, путал, но все равно Михалыч был рад. С работой налаживались хоть какие-то отношения.
– Я это... Справился ли? – переживал гость, не видя...
– Справился, спасибо. Курицу сейчас есть будем запеченую. Половину в морозилку засунул, а половина в холодильнике ... Надо есть..., – сказал Михалыч, пока вел слепого домой и почувствовал, как гость на секунду оцепенел, вздохнул и сглотнул слюну.
Господи, да что ж за жизнь-то у мужика была, если простая запеченая курица вызывает такие эмоции!
И опять за столом Юрий притих, как будто не верил, что сейчас, и правда, дадут ему курицу. Михалыч подогрел, порезал мясо на куски, сунул тарелку Юрию под нос и наблюдал, как тот ест.
Юрий брал кусок в рот, держал, как будто вкушая аромат, а потом жевал своими редкими зубами, наклонив голову немного вбок. И Михалыч вспомнил, что именно так едят мясо дворовые собаки.
– Так где ты жил-то?
Юрий жевал мясо, не отвечая.
Соседка Антонина интересовалась.
– Хто это?
– Родственник. Инвалид он, слепой совсем и ходит плохо.
– Какой родственник-то?
Любопытство Антонины Михал Михалычу надоело, он отмахнулся:
– Дальний. Потом, некогда мне..., – шагнул в дом.
Через несколько дней Михалыч перестал водить гостя по дому. Держась за стены и мебель, Юрий потихоньку начал ориентироваться сам. Михалыч понял, что Юрий всё ещё боится остаться голодным, и каждое утро оглашал меню.
– Та-ак, чего есть-то будем сёдня? Ага... Кашу сейчас сварю овсяную, молоко свежее. А в обед лапши наварим, ну а к вечеру рыбка соленая вон – с картошкой.
Юрий как-то сразу успокаивался, кивал. Он так и не звал Михалыча никак, ни по имени, ни по отчеству. О дочери и жизни больше не говорили. Михалыч понял – говорить об этом, только ругаться.
Оказалось, что Юрий вообще давно не вникал в новости страны и зарубежья, не смотрел телевизор. Когда Михалыч садился перед телевизором, Юрий, немного посидев, уходил спать. Михалыч понял – он не понимает даже, о чем там говорят. Тяжело незрячему и отвыкшему от телепрограмм.
Приезжала Лена с нотариусом, оформили они какие-то бумаги на Юрия.
– Пап, ну, как ты? Потерпишь ещё?
– Потерплю, оформляй. Вроде свыкается чудо это. Где он был-то, хоть выяснили?
– Да какое там! Документы бы восстановить. Не оформят его никуда без документов, а у него нет ничего. Даже паспорта. А общем, – Лена махнула рукой.
Уехала быстро.
– Потерпим, – говорил Нюре на портрете Михалыч.
Потихоньку меж мужчинами наступило какое-то согласие. Михалыч уж понял, что насильно гостя не заставишь, к примеру, выйти во двор, посидеть, но Юрий выполнял любую порученную работу – перебирал, отделяя веточки, смородину, засовывал в банки на засолку огурцы, научился дать курям еды и воды, выносить с огорода мусор.
– Проверь там, в яме ль мусор, хозяин, – как-то проговорил Юрий.
– Какой я тебе хозяин?
– А кто ж? За еду работаю...
– Работаешь? Да пошел бы ты лесом, такой работник. Половину переделываю за тебя. Занимаю тебя просто, чтоб не залежалси...
Юрий тогда ничего не ответил, хотя обычно огрызался, сел на скамью во дворе. Михалыч доделал дела и сел рядом.
– Ну, чего... В дом пошли? Хватит на сегодня, – злость уже прошла, Михалыч был отходчивый.
– Ленка, как оформит деньги мне, ты это... Денег там возьми у нее. У меня, то есть... Я ведь вообще никогда пенсию-то не получал, не оформлял даже. Может дадут чего ... Так пускай у вас остаётся, мне не нужна.
– Да не нужны мне деньги твои. Я ведь дочке помогаю. А ты, коль оформят в дом инвалидов, платить там должен.
– Повезло ей...
– Да уж, – ухмыльнулся Михалыч.
– Да я не про себя, я про тебя. Повезло ей с тобой. Да и Нюрке...
– А ты? Как твоя -то судьба сложилась? Может расскажешь?
– А я... Как видишь..., – и Юрий вдруг начал рассказывать, – Нет, поначалу-то хорошо всё шло. Я развернулся, долгов набрал, даже магазин свой открыл. Алименты это с официальной зарплаты, сам себе минималку установил... И бабы были, и кабаки. Но долг долгу рознь. Наехали на меня. А потом решил ещё с кавказцами связаться, пока выход искал... Долго воевали... Ну и... Результат...
Михалыч молчал, наконец-то его квартирант говорил откровенно...
– В общем, думал сдохну в подвале, после того, как они меня... но выжил. Давно это было. Наверное, там и слепнуть начал. Башкой же ... Вышел – ничего не видел, только свет, как белое молоко. Правда, потом зрение вернулось. Долго работал я на них. Считай, всю жизнь в батраках... Пил тогда сильно, одна и радость-то – пить. Жрать давали редко, а вина давали. А жрали мы там только лепешки и то, что летом в поле убирали. До усёру абрикосов иль хурмы ... А мяса я вообще много лет не ел. Однажды, как собакам кинули со стола, так мы с Амиром, одним там, чуть глаза друг другу не повыцарапали из-за куска того. Я глотку за еду готов был любому порвать. Еда – это, знаешь, какой стимул злости....
– Даже не верится... Неужто и сейчас есть такое..., – Михалыч поражался, а Юрий продолжал задумчиво.
– А как ослеп, выкинули они меня на помойку. Бродяжничал долго. Столько валялся, не знаю и где. Не видел же. Сам ничего не могу, вот и вспомнил про Нюру, про дочь ... Больше у меня никого никогда и не было. Помогли люди, отыскали, запугивать начал Ленку ... А мне б ... Никто не брался помочь. Кому надо? Я ж не ради того, чтоб навязаться, мне только учреждение какое, да пенсию... Все равно подыхать скоро...
– Так чего подыхать-то? Не старый ещё...
– Да разве жизнь это, без глаз, без здоровья....
– Живи, Юрка! Получается, и жизни-то ты не видел.
– И не увижу...
– А вот мы завтра с рассветом на рыбалку с тобой рванём. Посидишь с удочкой... Давно я не был. А рыбалка очень помогает в делах настроения. Вот и пойдем.
И ещё до рассвета уж были они на реке. Юрий сосредоточенно сидел на раскладном табурете, наклонившись вперёд, держа удочку в руках, стерёг клёв. А Михалыч развалился на кресле, руки за головой.
Рассвет, тихая река, покой, поквакивание лягушек и мерно качающийся на речной ряби поплавок.
– Есть, тяни ее, да крути же ты, слепошарый....
Юрий, с помощью Михалыча, вытянул первого карася. Дал ему Михалыч рыбу в руки – на лице Юрия детское благостное счастье.
– Вот ведь...я сразу почувствовал, что клюет, сразу... Ух, Мишка, я могу, значит, хошь чего-то могу...
– Мо-ожешь! Ещё как можешь! Я ещё не поймал, а ты – вон уж, – говорил Михалыч, думая о том, что тянул рыбу и вылавливал, в общем-то, он, а не Юрий, и радуясь, что назвал его гость, наконец-то, по имени.
А вечером Михалыч звонил дочке.
– Лен, а давай-ка ты нас, Юрия то есть, запиши в поликлинику. Проверится ему надо. Глаза проверить... А мы сами съездим, такси возьмём... А документов нет? Не прописан? В платную тогда...
– Пап, зачем тебе это? Медосмотр рано ещё проходить для дома инвалидов, еще подождать надо.
– Да мы так... Не для медосмотра... Для себя...
– Ну, если есть у тебя желание возиться, платить ... Запишу...
Юрий запротестовал.
– Никуда я не поеду. У меня уж отсохло всё внутри. Нечего там лечить!
– Раз отсохло, чего ж тогда живётся? Отсохло б – подох. А ты вон как ешь, поправляться начал. Так и знай! Не поедешь – жрать больше не получишь!
– Да и пошел ты!
– Сам пошел!
Они дулись друг на друга полдня, но все же Юрий сдался.
– Как поедем-то? У меня и одежи-то нормальной нет. Твое висит всё на мне ...
– Куплю тебе штаны. Делов-то... С пенсии отдашь.
В поликлинике побывали. А потом Михалыч повез Юрия в глазную клинику. А там обрадовали – один глаз вполне может видеть, вот только операция нужна дорогостоящая.
Юрий не верил врачам и точно знал, что таких денег у него никогда не будет. Смирился со слепотой.
***
Через несколько дней приехали дочь с зятем и внуками, довольные и счастливые. Внуки косились на Юрия, им уж рассказали всё, как есть. Парни, считай, взрослые, всё понимали. А он сидел в углу, отстранившись от всех.
– Вы чего коситесь-то? Подойдите, за руку возьмите. Чай, дед. Попал мужик в страшную беду, бывает. Но прощать уметь надо. Не съест он вас, не бойтеся..., – подталкивал внуков Михалыч.
И мальчишки подошли, поздоровались, поболтали чуток. Юрий ожил, расслабился. Уже и рассказывал мальчишкам что-то о бывшем бизнесе.
Михалыч с Леной вышли во двор.
– Пап, хорошие новости. Готовы документы, заберём завтра в дом инвалидов твоего постояльца. Даже медосмотра не нужно. Сказали там сами всё сделают.
– Да ты шо? Быстро... Думал, долго ещё ждать.
– Да вот, нашли такое место. Пенсия его туда идти будет, оформили мы ему всё... Маленькая, конечно, но .... Считай, устроили.
– А там как? В этом доме? Сама-то была?
– Фотки видела. Совдеп, конечно. В комнате по трое. Но, в целом, нормально. Кормят, поят и на прогулки выводят. В общем, закончились твои муки... Завтра с Колей его и повезём, мальчишки у тебя пусть побудут.
– Пускай..., – отец уже задумался.
Юрию пока ничего не сказали. Михалыч не спал ночь. А утром разбудил Юрия, велел вставать на рыбалку. Потихоньку уйти не удалось, проснулся старший внук, взяли его с собой.
Когда закинули удочки, Михалыч потихоньку сказал:
– Заберут тебя сегодня, в дом инвалидов поедешь.
Юрий повернул голову резко, замер, а потом медленно отвернулся, было ощущение, что смотрит он на поплавок.
– Ну, и хорошо..., – тихо произнес, – Пора и честь знать. Тебе спасибо за всё. Хоть немного человеком себя почуял, а не псом смердящим ... Я, знаешь, тут у тебя запахи разбирать научился. В палисаднике все цветы, почитай, знаю, по запаху различу. А ведь думал, уж не чувствую носом ничего...
– Тебе б операцию на глаза, чтоб видеть хоть чуток...
– Да какое там. И смотреть-то там не на что, чай. Ленка – молодец. Помогла, устроила. Хорошая она у тебя.
– У меня? Так твоя же, говорил...
– Где моя-то? Мало ль, что говорил. Твоя... А я так, воспользовался...
Внук закричал:
– Клюет, клюет у вас...
И втроём они тянули удочку. Рыба ходила, колыхалась под водой, но вытянули все же среднюю щучку. И непонятно, кто больше визжал от радости: внук-подросток или старый лысый дед Юра. Он радовался рыбе, а потом долго и грустно молчал, сидя у реки.
И Михалыч все решительно придумал. Заявил дочери, как только вернулись.
– Пусть остаётся он, Лен! Успеется в богадельню-то...
– Как остаётся? Пап, ты чего? Зачем тебе это?
– Ну... Скучно мне, зимой особенно, а так – вдвоем. Да и пенсии две...
– Честно скажи – жалко стало, да?
– Жалко... Да и Нюра хотела б.
– Пап! Ну, чего ты ... Как знать, чего она хотела?
– Так ведь столько лет мы с ней были вместе – как не знать? Она простила его давно, Лен...
***
В октябре после операции вернулись они домой. День Юрий пролежал пластом. А утром Михалыч встал и обнаружил, что Юрки в доме нет. Он посмотрел в окно.
В палисаднике, среди пышных хризантем и цветущих роз, стоял Юрий. Он брал бутоны в руки и, чуть наклонив голову, разглядывал их.
Михалыч привычно посмотрел на портрет.
– Ну, что, Нюра! Видит он. Вот и заживём теперь. Рыбки половим...
Михалыч вышел во двор, присел на скамью, тихо улыбался. Наконец, Юрий заметил его. Подошёл к нему медленно, сел рядом.
– Красивое село-то! – вздохнул Юрий.
– Красивое, – Михалыч любил свое село очень.
Но сейчас он видел село глазами Юрия, верней, одним глазом, на который сделали операцию. И казалось село ему краше прежнего. И старые колодцы с высоко вздернутыми журавлями, и дома с коньками, и резные палисадники, которые ставили даже в новых домах.
– Вот жизнь у меня, – вздохнул Юрий, – То ты в богадельню грозишься меня сдать, то все сбережения свои на меня извёл.
– Не все, не боись. Как видишь-то? – спросил Михаил, он всё ещё волновался.
– Так, как никогда и не видел... И хошь не хошь, а навек ты – хозяин мой, Миха. Вот сколько суждено, столько тебе служить и буду...
– Правда, что ли? – Михаил улыбался, – И слушаться будешь?
– Буду... По гроб жизни благодарен буду...
– Тогда сразу приказ: со Славкой не ругайся больше, с соседом...
Юрий обернулся, нахмурился.
– Во-от этого я тебе обещать не могу. Землю твою я ему отжимать не дам... Тут уж... Наша это земля, и пусть идёт...
Юрий резко встал и вошёл в дом, посмотрел на портрет:
– Хоть ты ему скажи, Нюр! Чего он землю-то разбазаривает?
Михалыч вслед махнул рукой – ага... Горбатого могила исправит.
Но так он был счастлив сейчас – Юрка теперь не слепой.
Это ли не счастье?!
Наталья Павлинова.
Следующая публикация
Нет комментариев