Предыдущая публикация
Русские люди.
Жизни. Судьбы.
В 16 лет дела Николая Некрасова были так плохи, что его Христа ради приютили нищие. Мыкаясь по Петербургу в безуспешных поисках заработка, он тогда задолжал хозяину, у которого снимал угол, и был изгнан на улицу, да еще и без вещей (хозяин оставил их как залог). Стояла промозглая и сырая северная осень, ветер дул, как это всегда бывает в Петербурге, со всех четырех сторон. Николай целый день бродил по улицам, кутаясь в тонкую шинель, смертельно устал и сел прямо на тротуар, пропадать. Тут над ухом затянул тоненький голосок: «Подайте Христа ради!» И тут же другой, взрослый голос перебил: «Что ты, Ванька, не видишь разве, нет ничего у горемычного, он и сам-то к утру окоченеет. Эй, мил человек! Пойдем-ка с нами! Окоченеешь, говорю! Пойдем, не бойсь, не обидим». Не в том положении был Некрасов, чтобы чего-то бояться. В ночлежке на Васильевском острове его напоили водкой и уложили спать. Какая-то старуха молча подсунула ему под голову тощую подушку и укрыла грязным, но теплым тулупом.
В столь отчаянном положении Некрасов оказался не по природной бедности, а по воле отца, за непослушание. Алексей Сергеевич — бывший адъютант князя Витгенштейна — желал для сына военной карьеры и отпустил его из фамильного Грешнёво в Петербург поступать в кадетский корпус, а тот возьми да и нарушь волю отца, собравшись вместо этого в университет. Нравом Некрасов-старший был крут и сношения с сыном прервал, отказав заодно в деньгах.
О потере наследства Николаю, впрочем, горевать не приходилось. Состояние семьи было невелико, хотя прапрадед, сибирский воевода, был когда-то несметно богат. «Семь тысяч душ проиграл в карты, — рассказывал о славном предке отец, — а твой прадед — две тысячи. Потом еще тысячу проиграл твой дед, а мне проигрывать было уже нечего, хотя в карточки поиграть тоже люблю». У отца было всего душ сорок, и главным делом его жизни стала растянувшаяся на десятилетия тяжба с собственной сестрой за … еще одну крестьянскую душу. Алексей Сергеевич вообще сутяжничал много и изворотливо. Так что первый «литературный опыт» Николай приобрел, составляя для отца исковые бумаги. Впрочем, втайне от всех юноша и романтические стихи пописывал, и даже баллады. К 16 годам накопилась целая тетрадка.
Оказавшись в Петербурге, Некрасов о ней вспомнил, а в редакции журнала «Сын отечества» снисходительно отнеслись к шестнадцатилетнему поэту и кое-что из тетрадки напечатали. Гонорар заплатили мизерный. Но Некрасов был вдохновлен и на последние свои деньги издал небольшим тиражом тоненький сборник. Ни одного экземпляра, правда, никто не купил, да еще и прославленный Белинский, реагировавший на любую книжную новинку в «Отечественных записках», стихи обругал. В общем, оставшиеся гроши Николаю пришлось израсходовать на то, чтобы скупить тираж и собственноручно уничтожить.
Вскоре после этого он и оказался на улице, а затем в нищенской ночлежке. Пробыл там, конечно, недолго, с деньгами кое-как выкрутился. Про университет, правда, пришлось забыть – Некрасов туда просто не поступил. Дело в том, что он окончил всего только четыре класса гимназии, а потом отец его забрал. Недостаток образования сказался, и, сделав два неудачных штурма, Николай отступился. К сочинению стихов он тоже, казалось, совершенно охладел. Зато стал писать: газетные заметки, рекламные объявления, фельетоны, театральные обозрения и даже водевили. Это позволило Некрасову снимать приличную комнату: правда, не одному, а в складчину с двумя юнкерами. Один из них позже тоже прославится — Михаил Лорис-Меликов, будущий министр внутренних дел. Но в описываемое время они все перебивались с хлеба на воду, ещё только мечтая о будущем успехе. К счастью, на Морской улице был ресторан, где разрешалось ничего не заказывать, а просто сидеть и читать газеты. «Возьмешь, бывало, для виду газету, а сам пододвинешь к себе тарелку с хлебом и потихоньку ешь», — вспоминал Некрасов.
Следующая публикация
Нет комментариев