"И память не может согреть в холода..." Окончание.
Ложится мгла на старые ступени…
Я озарён – я жду твоих шагов.
А. Блок
Встретились с Мишей совершенно случайно только через несколько дней после пикника. Он проезжал на служебном «Москвиче» мимо, когда я шла из школы домой; вечером смотрели кино, а затем отправились на берег Лены. В этом году обошлось без сильного наводнения. По рассказам старожилов, во время весеннего ледохода, бывало, обе реки в стремительном порыве сливались в одно целое, тогда большая часть села уходила под воду. В этом году я впервые наблюдала, как оживает после зимней скованности Лена. Сначала слышен характерный шум, затем громкий треск вскрытого льда привлекает внимание. Видно, как движение реки набирает ход, сначала медленно, но под напором льдин, ломаясь, постепенно поглощает друг друга, превращаясь в огромные глыбы, по пути подбирая новую лёгкую добычу, безжалостно крушит, разбивая на куски льда разной величины, вплоть до прозрачных игл… Всё это, вперемешку с землёй и цвета голубизны прибывающих новых и новых нагромождений, величиной с дома, выталкивает мощная река, хаотично разбрасывая на свои пологие берега... Зрелище колоссальное! А вот Киренга мелким плеском набежавшей зяби почти вплотную подошла к нашему дому, порой играя жемчужной волной, и так хотелось, чтобы хотя бы нечаянно коснулась ласковыми водами невысокого крыльца – не дотянула. Но и этого хватило: живая картинка осталась в памяти навсегда.
Тёплый весенний вечер располагал, если не к задушевному разговору, то к приятному времяпровождению. Никак не могла привыкнуть к мысли, что той женщины, которую он любил, больше нет. Намного проще было общаться с ним, когда она жила... С трудом укладывалось в голове: как быть теперь? Мне, с таким бескомпромиссным характером, а его состоянием, трудно найти золотую середину, чтобы остаться собой и не обидеть молодого мужчину. Это намного сложнее, чем в истории с Борисом, когда, ничего не зная о его хоть и бывшей семье и годовалой дочери, безоглядно довериться нахлынувшему чувству, а сейчас – настолько всё прозрачно. Казалось бы, не осталось никаких препятствий, и он изначально не скрывал своей симпатии, только внутренний барьер непреодолимо вставал каждый раз на моём пути, когда нужно было принимать решение. Мы долго, молча, наблюдали за меняющимся на глазах пейзажем и, видимо, думали об одном и том же.
- Знаешь, я так устал от писем, от ожидания, - начал он, - сейчас мы были бы уже вместе. Мы так любили друг друга. Но её нет… и никогда не будет. А жизнь продолжается. Я не хочу хоронить себя заживо, слишком ещё молод, и не моя вина в том, что произошло. Хочу не сочувствия, а живого тепла, ласки и не считаю это предательством. Она бы меня поняла, - помолчав, - если бы не ты, скорее, уехал бы отсюда, настолько всё тяжело стало переносить. Я не знаю о тебе ничего, не сомневаюсь, у тебя кто-то был или есть, но здесь ты одна, как и я теперь. Я честен с тобой. А ты всегда молчишь, но глаза говорят о многом... Вот и сейчас ты не проронила ни слова, - медленно, останавливаясь, как будто преодолевая невидимые ловушки, расставленные кем-то, говорил он, рассчитывая на понимание.
- Ты сам за меня всё сказал, я ценю искренность. И, не поверила бы, скажи ты что-нибудь другое. Я не ханжа и не боюсь общественного мнения, но не могу, нет, не смириться, а осознать: она всегда будет стоять между нами, что бы ни говорил, что бы ни делал ты. Это не ревность и не самолюбие. Нечестно соперничать с человеком, которого нет. Даже не знаю, как это объяснить: я не тот человек, который рад устранению препятствия. Идеально, когда этого препятствия нет изначально. А сейчас чувствую себя, как если бы она была, но ты решил уйти. Это может показаться бредом, но ничего с собой поделать не могу, - так же, стараясь обойти острые углы, после некоторой паузы ответила я.
- Ты не права. Да, я любил, но её не вернёшь…, а ты – живая, и я – живой … что же нам оглядываться назад, мы должны жить и за них.
- Давай не будем спешить…
- Опять ждать – это невыносимо. Я ждал целых полтора года… чего дождался? – через паузу обречённо продолжил. - Конечно, понимаю тебя…. Хорошо, спешить не будем.
Надо было прощаться. Разговор получился непростым. И было о чём подумать.
Школа моя деревянная!..
Время придёт уезжать –
Речка за мною туманная
Будет бежать и бежать.
С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.
Н. Рубцов
До отпуска оставалось совсем немного времени. Меня включили в состав экзаменационной комиссии, и ничто не предвещало нового, крутого поворота в судьбе… В который раз довелось удостовериться, насколько скользок лёд жизни! Как никогда, всё было исключительно гладко, ведь сдержала слово и ни во что не вмешивалась. «А я счастливой быть училась, училась благодарной быть, не привередничать, не ныть, простые дни считать дарами. И получалось временами». Знала, что в этом году заканчивали заочно двое, и им не было нагрузки в полном объёме, но это не моя забота. Как к педагогу претензий быть не могло, а после успешного спектакля отношение стало и вовсе доброжелательным, тем не менее, однажды директор вызвал к себе и предупредил, что мне лучше уехать... Разумеется, сразу поняла, в чём дело, но, как бы с недоумением, спросила:
- В чём причина такой странной просьбы, Павел Иннокентьевич? Чем я провинилась?
- Да в том-то и дело, что ничем. Иначе это была бы не просьба. Вы умны, Ваши способности не для такой скромной школы, как наша, и Вы это доказали своей повседневной работой, - то ли оправдывался, то ли пытался смягчить удар.
- Мг. В таком случае Вы должны быть рады, что у Вас – хороший педагог, и гордиться этим.
- Я бы и рад, вот только обязан докладывать о каждом Вашем шаге, слове, действии, и Вы сами знаете, куда. Не хочется выполнять чью-то работу, да и мне это неприятно, - помолчав, - вы думаете, здесь нет тех, кто желает избавиться от Вас? Кому-то Вы успели перейти дорогу. Кто-то очень зол и докопался до того, почему Вы оказались здесь.
- Догадываюсь. Перешла не по их правилам. Опять нарушила чьи-то планы. Поверьте, не хотела.
- Так как, что решим?
- За меня уже давно всё решили... Жаль. Разумеется, я уеду. Вы так вежливо просите. Спасибо за лестную оценку.
- Я не буду Вас торопить. Напишите заявление об увольнении по собственному желанию по окончании отпуска, - после небольшой паузы, - и не пытайтесь устраиваться в нашем районе – не возьмут.
- Спасибо за предупреждение. Сибирь большая. Медвежьих углов много.
Вот и куплен билет –
Номер
поезда, место…
Лишь
неясно одно –
Куда
поезд идёт…
Вот и куплен билет,
Только
мне не известно,
Только
мне не известно,
Ничего
наперёд.
От кого уезжаю?
С чем пытаюсь расстаться?
Где
в пути задержусь?
Обрету
ли приют?
Вот
и куплен билет.
Может,
лучше остаться?
Только
вот уж к перрону
Состав
подают.
В жизни вечно всё так;
Где
хотим – не остаться,
Где
не думаем – там
Остаёмся
навек.
Хоть
бы раз там, где надо,
Билет
не достался,
И
остался бы там,
Где
любимый тебе человек.
В. Кравцов
Зло не может позволить себе роскоши быть побеждённым;
Добро – может.
Рабиндранат Тагор
Всё предстояло пережить заново. Ведь знала, «что приходит всему свой конец, что глазами бессмысленно хлопать, когда всё пред тобой сожжено, и осенняя белая копоть паутиною тянет в окно». Что-то надломилось во мне. Как-то вдруг вновь, как вначале, наступило опустошение, стало всё безразлично. Снова – поражение. Поражение – без боя. Самое тяжёлое – это быть побеждённым, даже не сделав попытки сопротивления. Ведь изначально, чтобы не привлекать внимание, настроилась на исключительно нейтральное отношение. И удалось. Не ожидала такого быстротечного знакомства и расставания с Севером, всей кожей прочувствовала его мощь, силу, как будто срослась с дикой, необузданной красотой его лесов, полей и рек, по-настоящему лютой бело-чёрной зимой, обнажавшей «такие глубины, что становилась явной вся тайная суть естества», смирилась с состоянием души, простуженной семью ветрами. Есть от чего прийти в отчаяние: «Не в наших силах изменить судьбу… и некого винить за это…».
Хорошо, что уже закончились занятия, мой класс отправили на практику, однажды приехала к ним в соседнюю деревню на одни сутки. Обрадовались встрече – соскучились. Не могла им сказать об отъезде, почти всю ночь провели у костра. Ребята будто предчувствовали что-то – задавали множество вопросов, делились своим сокровенным. Давно не ощущала такого искреннего отношения, привязанности. Скоро всё закончится, о будущем думать не хотелось. Кто-то умирает один раз, а я умираю – по кусочкам…
Хорошо, что в это время осталась одна, девчонки разъехались по домам, но окончательно сблизились с соседями. Валера и Эля не могли ничего знать, они лишь видели моё состояние и понимающе относились к причудам. Замучила их день и ночь звучащей музыкой, дети нанесли пластинок, но я беспрестанно ставила одни и те же, созвучные жуткому настроению, когда, уже в который раз, «в сумраке бродит душа на грани судьбы – у обрыва». Они действовали, как наркотик: песня о югославских партизанах усиливала чувство нарастающей тревоги, близости развязки, но и придавала уверенности в значимости своей беспокойной жизни, вынужденному сопротивлению обстоятельствам. Другая песня в исполнении М. Магомаева – «Белла чао» («Прощай, любимая»), с таким надрывом, страстью и оптимизмом спетая, переносила в далёкое время борьбы итальянского Сопротивления. И казалось, будто сама принимаю участие, где «на рассвете уйду с отрядом гаррибальдийских партизан», «нам будет трудно, я это знаю…», «и за свободу родного края мы будем драться до конца…». Именно тогда окончательно поняла, насколько серьёзно моё положение, и всё только начинается: «впереди густой туман клубится, и пустая клетка позади».
Фактически я уже ни от кого не зависела, так как отпуск с последующим увольнением освобождал от каких бы то ни было обязанностей, и ринулась я на «красный»; не то, чтобы, игнорируя правила приличия, могла позволить стать в определённые моменты эксцентричной. Что мне было терять? Хорошо, что друзья с юмором воспринимали всё. (Вскоре и они уехали в Карелию, и мы ещё долго переписывались, вспоминая те сумасшедшие дни).
Дети постоянно присутствовали в моей жизни. Шумной толпой, уже окончательно освоившись, устраивали грандиозные посиделки: шутки, веселье, смех звучали беспрерывно, как будто ничто не омрачало жизни, и я им позволяла всё. Предстоял тяжёлый разговор с Мишей, ему достраивали дом, куда он собирался привести меня… Даже если бы не уезжала «в туманную даль», всё равно не могла ему ничего определённого сказать, потому что сама не знала, что ждёт меня в Ангарске… Володя уже давно молчал, но, что встретимся, – не сомневалась. Всё, как всегда – неоднозначно...
А когда саксофон оборвёт
Эту ленту волшебного кружева,
То последняя нота замрёт
В океане пропавшей жемчужиной.
Цвет Липы
Чей-то день рождения вновь свёл нас. Никто не догадывался, что мысленно прощаюсь с приютом временным, ставшим привычным и даже желанным. Хоть и неоткуда взяться беспечному и радостному настроению, однако азартное чувство раскованности позволяло расширить грани сдерживающего начала, присущего мне по природе своей. В эти моменты включалось нечто волшебным образом артистичное, чего я была лишена в обыденной жизни совершенно. Что ж, пусть запомнят и такой: «Спасибо меня толкнувшим, теперь я летать могу...». В эти редкие моменты безотчётная радость полёта, как далёкая нежность, добавляла в терпкое вино пьянящего дурмана, бархата отчаянной смелости и шарма лёгкого безумия. «Кто ранен красотой, того не исцелить от яда тонкого…» И того, что могу быть непредсказуемой, даже неотразимой и откровенно эпатажной, пугало больше всего себя. Но как редко это случалось, особенно в последнее время.
Неискушённая деревенская молодёжь наблюдала с любопытством и восхищением за бывшими студентами лучших вузов, с опытом участия в выступлениях различного рода. В университете своей группой основали агитбригаду и давали полноценные концерты, прежде всего на практике в сёлах, позже выезжали специально, собирая полные залы, а Калинович был конферансье и не только в созданном институтском ансамбле. Не готовясь и не договариваясь, весь вечер импровизировали. «Выткался на озере алый свет зари…» – одна из любимых студенческих песен звучала, как нежное признание. «Я гитару настою на лирический лад…», а затем «…от зари до зари, от темна, до темна о любви говори, пой, гитарная струна…» – вторила другая бесподобным есенинским строкам. Шутками, современными танцами развлекали народ. Забыв на время о бедах, свалившихся на нас, отчаянно предавались веселью: «Пьём за яростных, за непокорных, за презревших грошевой уют…» Головы кружились не только от вина, но и друг друга. Весь вечер рефреном звучали слова новой, самой популярной песни: «Не надо печалиться – вся жизнь впереди, вся жизнь впереди – надейся и жди». Миша впервые остался у меня в тот памятный вечер...
А вы когда-нибудь тонули в человеке?
Не так, чтоб на секунду или две,
А так, чтоб просто закрывая веки
Теряли притяжение к земле?..
Не хотелось огорчать его, чтобы не портить впечатление от сумасшедшего торжества встречи, и я не сказала о неминуемом отъезде, отложив на потом. Он окончательно уверовал, что мы будем вместе. Я же испытывала неодолимые сомнения, правильно ли поступаю, зная, чем закончится наш печальный и обречённый короткий роман, но «и в беде, и в радости, и в горе только чуточку прищурь глаза…». Нашла в себе силы отогнать, как героиня «Унесённых ветром», негативные мысли: «Я не буду думать об этом сегодня, я подумаю об этом завтра».
Устам приятно быть ничьими,
Мне мил пустынный мой порог…
Зачем приходишь ты, чьё имя
Несут мне ветры всех дорог?
С. Парнок
Отпуск уже начался, меня ждали дома. Уехать сразу не получалось. И будто вновь Творец устало «бросает нам с небес упрёк, что вышел нашим чувствам срок, а нам с тобой его так… мало». Интересно узнать, кто и почему настойчиво и неуклонно вёл меня мучительной дорогой бесконечных потерь? Где-то сама отказывалась, интуитивно чувствуя невозможность продолжения отношений; позже, анализируя ситуацию, ясно видела, как же бесспорно была права. Но в большинстве случаев расставания давались на пределе дикого отчаяния. В данный момент разрывалась между «здесь» и «там». И «здесь» моё «эго» боролось с несправедливостью, не могла я отдаться безраздельно во власть бессознательного чувства, отключить голову и окунуться в сладкий дурман сказки. Счастье, стучавшееся в дверь, оплаченное двумя невинными жизнями, однозначно, виделось украденным, во всяком случае – незаслуженным. Может, поэтому отказалась от борьбы за право остаться здесь, ведь пока лишь попросили, но «серая стандартная контора, владеющая ниточками страха», вежливо давала понять: ведут по-прежнему плотно, спокойно работать не дадут, не исключена очередная подстава. И всё-таки не было безысходности, как в техникуме. Лететь против ветра – моё привычное состояние. Могла и попытаться, хоть «обрывы над тёмной водою нависли…». Только эти обрывы меня не так пугали, как раздирающий душу холодный рассудок трезвого ума. И опять в схватке с устоявшимися принципами, где не допускалось никаких препятствий на пути к высшему блаженству, в который раз торжествовал победу закон гармонии. Уж такая идеалистическая парадигма владела мною прочно, и она мне «ад создаёт». Наивны, быть может, мечты мои, но думалось, что «там» – то самое, чистое и безраздельно принадлежащее только мне. Однако и «там» возникало много вопросов, ибо «от ветров холодных и дождей осенних всё роняет листья дерево судьбы…», и мы с Володей не были защищены от их разрушительного воздействия. «Не донести нам в цветах уснувшее тепло своим любимым». Достаточно спросить: «Что он будет делать в тайге, где мне предписано быть?» А после изгнания «с Севера дикого» в неизвестность вообще бессмысленно стало даже думать об этом. Целая гамма чувств бушевала во мне: от безутешной тоски до жалости ко всем, вовлечённым волею судьбы в «сердечную смуту»; от ненависти до нежности, от радости до горести, от уныния и отчаяния до жёсткого противостояния. «И тебя увлекают мечты на просторы пустынных дорог», хотя мечты – громко сказано, а вот «пустынные дороги» стали неотъемлемой составляющей моей кочевой жизни. И выбор сделан.
Я не пал, хоть полн уныний! В этой заклятой пустыне,
Здесь, где правит ужас ныне, отвечай, молю, когда
В Галааде мир найду я? Обрету бальзам когда?
Ворон: «Больше – никогда!»
Эдгар По
Реакцию Калиновича на отъезд без объяснения истинной причины не трудно представить, а сказать – не имела права даже ему. Вновь сработала ловушка, ставшая раз и навсегда дамокловым мечом, когда при видимом благополучии внезапно возникала очередная причина несчастья. Изощрённая пытка – постоянно чувствовать занесённую карающую трость недремлющей организации, тайно присутствующей во всех сферах моей жизни. Вся мерзость состояла в том, будто это я сама, по собственной воле разрушала, отказываясь от самого необходимого, чтобы не уничтожить жизнь свою окончательно, да заодно и чью-то ещё. Вечная борьба пылающей страсти и леденящего рассудка обрекала на мучительные страдания. И всё это держать под контролем, без проявления каких-либо эмоций. «Хуже всего изображать спокойствие, когда в душе тихонько сходишь с ума». Чем не экстремальная жизнь вечного нелегала? А ведь мечтала в юности о такой карьере. Сбылось! Однако радости не испытывала, напротив, всё труднее становилось переносить удручающе унылое существование. Прямо торжество справедливости, уготованное заботливым отеческим отношением заблудшим душам со стороны системы. Вот когда осознала всю степень жестокости наказания – наказания себя своими же собственными руками. Жизнь с оглядкой, постоянная неопределённость и безысходность давили всё настойчивее. Боже Правый, где же Твое милосердие? Прав Воланд: «Каждое ведомство должно заниматься своими обязанностями». Именно его так не хватало в мире тотального насилия над личными свободами. И не отыщется отчаянной Маргариты, чтобы избавить от удушающего платка Фриды. А это значило: нести роковой крест и нести до конца... быть распятым – удел независимых и неугодных… а с креста один путь – с него только снимают…
Как же всё понятно и мудро устроено в природе, даже если «на устах её коварная улыбка», но, как всегда, она права, «потому что вечна, даже умирая». И как всё сложно и неоднозначно у нас, у людей, хотя мы такие же частички мироздания, как деревья или океаны, песчинки или алмазы, только почему-то Всевышний изначально вверг человека разумного в пучину мучительных сомнений, бесконечного выбора между кем-то и чем-то, разумность которого ещё надо доказывать. Даже глядя сквозь «прищур мудреца», невозможно понять, как это сделать, заведомо зная: ни при каких обстоятельствах нельзя сказать всей правды.
Часто на лодке мы с Мишей уплывали по заповедным местам, наслаждаясь великолепием Ленских столбов, просторов вокруг. Купались, загорали, много разговаривали, всё больше узнавая друг друга: привычки, предпочтения, взгляды на окружающий мир – как много совпадало в нас. И ласковая река, и её изумительные берега каждый раз встречали, как своих самых преданных, самых искренних друзей, и уже совсем не хотелось покидать сей, ставший родным, край. «Я с твоим минором, лето, не прощаюсь, поброжу в туманах, спрячусь от толпы, и душа оставит капельку печали в изумрудном кружеве листвы». Время таяло, нужно было уезжать, и он спрашивал: когда и на сколько, уверен был, что еду в отпуск, на всякий случай взял у меня адрес родителей, а мне, чем дальше, тем труднее расставаться со всеми. Однажды Миша пришёл, слегка выпивши – отмечали какое-то событие на работе. Проводив детей, решилась сказать ему, что в Макарово я больше не вернусь.
- Не понял… Что значит: не вернусь? Что-то случилось дома? Кто-то обидел? Тебя кто-то ждёт?
- Я не знаю, ждёт ли меня кто. Никто не обижал. И ничего не случилось. А если и случилось, то уже давно… понимаешь… мне надо уехать, я так решила.
- Странная ты, ничего о себе не рассказываешь, от вопросов уходишь, я о тебе ничего не знаю. Кто ты? Почему из тебя всё надо вытягивать?
- Я никому ничего не объясняю, да и особо нечего… поверь просто, обдумав всё, решила: так будет лучше, потому что не готова прийти в твой дом. Говорила уже: Вера всегда будет стоять между нами.
- Что за блажь такая? Мы взрослые люди, зачем что-то придумывать, почему нельзя просто жить и всё?
Никакой фантазии не хватит, чтобы и дальше пытаться, не говоря главного, убедить его, что это не блажь и не какая-то детская прихоть взбалмошной девчонки. Что оставалось делать? Трудно представить более глупую ситуацию, когда должен сказать одно, а произносишь совсем другое.
- Может, для кого-то и просто, а я так не могу.
Насколько возможно старалась смягчить удар, сердце учащённо билось, ещё немного – и он уйдёт навсегда, так и не узнав, что творилось в моей душе.
- Понял. Я тебе не нужен. Не подхожу.
Сделала шаг навстречу – отступил к двери. Взгляд человека глубоко оскорблённого и растерянного, но гордого, перенёсшего одну трагедию и готового пережить и другую. Мы смотрели друг на друга какое-то время, пока он не сказал:
- Я не имею права задерживать тебя… не буду уговаривать… ты свободна... Будь счастлива.
Не успела ничего ответить, он вышел, медленно прикрыв двери. И снова – пустота, и разорвано сердце на части. Безнадёжность, одна безнадёжность… И вновь я «вижу сломанные крылья» в мире грёз, где улыбки на слёзы похожи, и терзают «беспощадные печали», и «бессмысленно осмысливать смысл неосмысленными мыслями». Больше ничего не держало. Можно уезжать… если бы назавтра вечером не услышала рычащий звук трактора под окнами. Такое впечатление, что он уже въехал в палисадник. На шум выбежали соседи, я подошла к окну и тут же вышла на крыльцо. Калинович, не глуша мотора, угрожающе кричал:
- Не согласишься выйти за меня, по бр-р-ёвнышку р-р-ас-с-катаю ваш дом.
Был он изрядно пьян. Валера с Элей сочувственно смотрели на нас, а мне ничего не оставалось, как завести его в квартиру. Ещё пытался что-то говорить, выяснять, вскоре успокоился. Уложила спать, чтобы завтра всё начать сначала.
После он напишет: «Ведь так по-уродски всё получилось… Мне до сих пор тошно вспоминать, как вёл я себя, мальчишка! Надо же так раскиснуть, пасть. А ведь тогда, когда хоронил свою любовь, никто не видел моей слабости». Не мог он больше сдерживать себя от необдуманных шагов, «шёпот призрачной надежды» неизменно приводил к знакомому порогу. «Как тяжело и непросто мне расставаться с тобой…». «Разбитых судеб мёртвая петля», обручившая нас однажды, казалось, прочно, оборвалась внезапно и глупейшим образом, несправедливо и жестоко. «Судьбы безумный роман» вновь становился «чёрными клавишами прожитых лет». Изменить я уже ничего не могла, ещё несколько дней пытались объясниться, немало почудил, пока окончательно не понял: того, что было, уже никогда не будет, когда так много позади всего, в особенности горя, и устала попросту душа – всё бесполезно: «Надоело говорить и спорить, и любить усталые глаза…» Как обиженный мальчик, даже не пришёл проводить. Стояли на остановке. Мои ученики не знали, что уезжаю навсегда. Улыбки, смех, предвкушение скорой встречи, радостные напутствия, одним словом, царило благодушное веселье. «Почему не бывает, чтоб длилось и длилось всё хорошее, что в этом мире скопилось?..» Подошёл автобус, и в этот момент Миша проезжал мимо, но даже не повернул головы…
И каким Богам мне теперь молиться?
У кого просить тебяутоляющее?
Ты ни в небе журавль, ни в руке синица,
Ты ни будущее моё, ни настоящее:
«Никогда не пересечь предначертанный нам круг. Так играет нами Вечность, извлекая чистый звук».
Если было возможно в такие мгновения заглянуть в храм своей души, каким предстал бы он? Можно ли ощутить, как происходит слом этой невидимой нежной субстанции? Истерзанная от грубого прикосновения, режет по живому острыми гранями, превращаясь в кровоточащую рану, притягивает к себе едкую смесь из боли, горечи, обиды, отчаяния — как резко порванная на самом высоком аккорде струна, «стонет от хлыста горькой истины», исходя тоской по навсегда потерянным берегам...
«Наверное, я не писал бы это письмо, если бы мог всё забыть. Сейчас с тоской вспоминаю наши встречи. Может быть, потому что они были такими грустными и даже иногда несуразными (не знаю, это литературное слово или из местных). Знаешь, что-то осталось навсегда от них. Я понимаю, что принёс тебе много неприятных минут. Но ты, как никто, понимала меня и всё прощала. Ты умнее всех женщин, которых я встречал. Если бы ты тогда смотрела проще и не замечала (как делали некоторые), то мы могли быть вместе. Или, наоборот, да, скорее всего, наоборот. Если бы ты, оставаясь такой, как есть, никуда не уехала, то… «я пригласить хочу на танец вас, и только вас…» Улыбнись, ты так редко улыбалась. А может быть: «Твои невзгоды – лишь моя вина: от бурь в душе до сотрясений быта»?
А ты глаза должна закрыть на миг,
Чтоб увидать мой образ, тот, неявный,
И этот мой сокрытый в яви лик
Ласкать, ласкать своей улыбкой славной…»
Незадолго до отъезда на очередную «пустынную дорогу» придёт это пронзительное письмо. Позади уже Ангарск, «где погибшее счастье летит…». Печальный, скомканный отпуск. Всюду, где прошла, остался только холодный след гранитной души, тронешь – оледенеешь. Лишь манящий тяжёлый искус свободы даёт надежду на то, что искупительные жертвы исчерпаны, и ещё хватит сил выдержать непредсказуемое путешествие в будущее, ведь «у меня есть я, мы — справимся».
А что же будет дальше, что же дальше,
Уже за той чертой, за тем порогом?
А дальше будет фабула иная,
И новым завершится эпилогом.
И, не чураясь фабулы вчерашней,
Пока другая наново творится,
Неповторимость этого мгновенья
В каком-то новом лике повторится.
И станет совершенно очевидным,
Пока творится новая дорога,
Что в эпилоге были уже зёрна
И нового начала, и пролога.
И снова будет дождь бродить по саду,
И будет пахнуть сад светло и влажно,
А будет это с нами иль не с нами –
По существу, не так уж это важно.
И кто-то вскрикнет: - Нет, не уезжайте!
Я пропаду! Пущусь за вами следом!..-
А будет это с нами иль с другими –
В конечном счёте, суть уже не в этом.
И кто-то от обиды задохнётся,
И кто-то от восторга онемеет…
А будет это с нами или с кем-то –
В конце концов, значенья не имеет.
Юрий Левитанский «Вместо эпилога».
Нет комментариев