Предыдущая публикация
Семен Винокур
Ну, теперь надо напрячь память.
Мне было четыре года. Может, чуть больше.
И мне, в принципе, нравилось в детском садике.
И там нравилась мне одна девочка.
Таня, по-моему, ее звали Таня.
Такая, с огромными бантами. Я был в нее влюблен.
Однажды даже дал ей полконфеты «Мишка на севере».
А она мне потом два кубика от шоколадки «Аленка».
Все хорошо, если бы не тихий час.
Тихий час разбивал мне жизнь.
В тихий час мне снился все время один и тот же сон, что я плыву по озеру, что я даже вижу дно и рыбок разноцветных…
Плыву-плыву себе…
И просыпаюсь в мокрой постели.
Мокрый, испуганный, не знающий, как это скрыть.
И скрыть-то нельзя. Как?! Бывало, прикроешь одеялом, думаешь, вдруг не заметят… Но куда там! Замечали сразу же!.. И тогда ворчливая нянечка начинала менять постель…
Повторялось это по два-три раза в неделю.
Когда это происходило дома, родители говорили – пройдет… дело возраста.
Правда, несколько раз водили меня к врачу, он долго заглядывал мне в рот, прописал даже какие-то капельки…
Потом меня смотрел веселый друг отца, кажется, он был детским психиатром или психотерапевтом, шутил, играл со мной в «чапаева», сказал – теперь должно пройти…
Но не прошло.
И вот случилось в очередной раз.
Нянечка меняла постель, а я стоял в стороне и мечтал провалиться сквозь землю. Потому что ловил на себе взгляды всех.
Ну, абсолютно всех!
Это ужасное ощущение, когда все на тебя смотрят.
Но особенно ужасно, когда смотрит на тебя она – Таня.
Простыни вывешивались тут же, за окном.
И моя, с пятном, прямо напротив, в центре, чтобы все видели!
– Ну кто знает, что это моя?! – пытался себя успокоить. Было еще несколько таких же, как я.
И вдруг:
– Он писается! – указывает на меня Валя.
И сердце летит вниз.
– Я не писаюсь! – кричу.
– Писаешься! Писаешься! Вон, какое пятно!.. Что, скажешь, не твое?
И я смолкаю… Что я могу ответить?
А тем временем все смеются. И даже те, чьи простыни висят рядом с моей.
Ну, как объяснишь им, что я не специально, что все происходит во сне, что меня показывали врачам, и они обещали мне, что это пройдет…
Я сгораю от стыда.
Ловлю на себе взгляд Тани.
И хочу умереть.
Но я не знаю как?!
И тогда убегаю в парк. Забираюсь в самую его чащобу, падаю в густую траву у забора и замираю, глядя на верхушки высоких тополей.
Проходит час, а может и два… Меня находит папа, он знает, где я прячусь. – Сынок, – говорит он, – ну, что же ты?! Мы ведь очень волнуемся. И тогда я признаюсь ему, глотая слезы, – Папа! – говорю я. – Мне никто не может помочь. Я сегодня обписался снова.
– Сынок, ты еще маленький, – говорит папа, – вот увидишь, все наладится.
– И все это видели, папа! Они все смеялись надо мной... Они показывали на меня пальцем…
– Кто?! Скажи мне, кто, я поговорю с ними.
– Все дети.
– Я поговорю с воспитателями… с их родителями…
– Папа!
– Сынок, дорогой мой, поверь мне, это обычное для детей дело. И это пройдет.
Он снова начинает меня успокаивать, и даже сегодня, вспоминая этот наш разговор, я просто чувствую его боль за меня. Моего любимого папы. Он заглядывает мне в глаза, говорит что-то ободряющее, говорит, что у него самого такое было… Обещает сводить в кино, купить конструктор…
Но мне не до того сейчас.
– Я не пойду больше в садик, – говорю ему.
– Сынок, – папа растерянно разводит руками. – Я тебя понимаю, конечно, но и ты нас пойми, мы с мамой работаем (работали они действительно очень много). Галя, твоя сестра, весь день в школе. Ну, с кем ты дома останешься?!
– Один, я уже взрослый.
– Нет, – говорит папа, – я тебя очень прошу, продержись немножко, ну, продержись! Мы обязательно что-то придумаем.
И тогда я вдруг придумываю сам. Я решаю не спать в садике вообще. Это решение кажется мне выходом из положения.
Ну, что стоит продержаться час-два… Сделать вид, что спишь, а самому думать о чем-нибудь, ну, например, о том, как мы ездили к дедушке и бабушке в Курск.
И на следующий день я действительно держусь.
Все закрывают глаза и спят, проходит мимо воспитательница, поправляя одеяла.
Я прищуриваюсь…
И не сплю…
Я держусь, как могу. Вспоминаю Курск, какие вкусности мне наготовила бабушка, я даже ощущаю их вкус, вспоминаю, как мы с дедушкой прикрепляли к окну флюгер и как он крутился, шурша, а за ним летели облака…
И вдруг, почему-то оказалось, что дом стоит на берегу озера…
И я могу прямо из окна прыгнуть в воду, и я прыгаю… И плыву… плыву… И дедушка кричит мне: «Молодец! Ты умеешь плавать!»
Я счастлив, вода прозрачная… Я вижу разноцветных рыб…
И просыпаюсь мокрым…
Я заснул.
Как же так?!
Ну как же та-а-ак!!!
Ну, что стоило мне продержаться один час?!
Я ненавижу себя!
И снова, уже в который раз, повторяется та же мука.
Снова я ловлю на себе взгляды детей…
Снова ищу ее взгляд – Тани…
На этот раз я не дожидаюсь, пока поменяют мою постель, пока дети поймут, что снова можно посмеяться надо мной.
Я прячусь в чулане.
Сижу, сжавшись, на ступеньках, знаю, что рано или поздно найдут и выведут на чистую воду, но хочу максимально оттянуть эту пытку.
И вдруг слышу шаги…
Уверен, это идут за мной.
Открывается дверь.
На фоне светлого коридора, я вижу огромные банты и знаю, что такие есть только у одного человека – у Тани!
Сердце снова падает куда-то в ноги.
Мне хочется крикнуть ей: «Таня, я держался, как мог!»
Она подходит, садится рядом со мной.
И первая кладет свою руку на мою.
Совсем, как взрослая, заглядывает мне в глаза, и говорит:
– Знаешь, я тебя все равно люблю…
И я смотрю на нее, смотрю… и чувствую, как пережимает мне горло, впервые в жизни, не от боли, не от стыда – от счастья… от любви…
Так сидим мы.
И молчим.
Два влюбленных существа.
– Откуда?! – думаю я сегодня, 60-летний, седой и вроде бы уже что-то повидавший. – Откуда, – думаю я, – откуда проявилось в этой маленькой девочке решение – найти меня и сказать самые необходимые в этот момент слова. Которые не смогли сказать, ни врач, ни психолог, ни даже мой папа. Откуда она знала, что именно ее любовь согреет меня и спасет. И куда все это исчезает потом? Когда становишься «умнее, разумнее», и уже не торопишься никого согреть, а кто меня согреет?! Пожалеть, кто меня пожалеет?! Вступиться за кого-то, кто за меня вступится?! Когда понимаешь, повзрослев, и набравшись опыта, что природа человеческая, - жить для себя, и только! И вот уже не обнять, не понять, не простить… И вот уже, любовь, не любовь, а один расчет. И это называется «повзрослел», «стал умнее»?... Странные мы, взрослые…
…Тогда, 56 лет назад, пришло ко мне спасение...
Мы сидели на ступеньках чулана… И я был счастлив…
А ты, Таня?!
С этого момента я уже больше никогда не просыпался в мокрой постели.
Все прошло.
Следующая публикация
Нет комментариев