Предыдущая публикация
Воспитать по Макаренко.
Как знаменитый педагог создал свою систему и перевоспитывал трудных подростков.
Его имя в педагогике давно стало нарицательным, а сам он - остался в числе 4-х педагогов (признанных ЮНЕСКО), чья деятельность определила педагогическое мышление в XX веке. Его систему воспитания до сих пор изучают на Западе, в то время, как в СССР - она постоянно подвергалась критике. Система Макаренко в нашей стране до сих пор не получила однозначной оценки: кто-то считает, что Антон Семёнович был и остаётся великим педагогом и гением, а кто-то уверен, что его методы слишком радикальны и работают только с «трудными» детьми.
Как бы то ни было, сам Макаренко говорил, что его метод был направлен в первую очередь на трудных и травмированных детей, которым нужно было помочь прийти в себя и найти ориентиры в жизни, а позже - трансформировался. Его система строилась на принципе: «Как можно больше требований к человеку, но вместе с тем и как можно больше уважения к нему». В колонии, а позднее и Коммуне, которыми руководил педагог-новатор, не интересовались прошлым воспитанников, здесь жизнь начиналась с чистого листа. Питание, кров, гигиена, доброжелательное отношение, доверие, право голоса в коллективном решении вопросов и посильный оплачиваемый труд - для 1920-1930-х годов условия наилучшие. Взамен требовалось лишь соблюдать дисциплину. «Одичавшие» дети, хватившие горя на городских улицах, в Коммуне буквально преображались...
Первое, что поражало человека, попавшего в Коммуну для несовершеннолетних правонарушителей в посёлке Новый Харьков — это красота. Заасфальтированные дорожки, идеально подстриженные газоны, розовые клумбы, чудесный яблоневый сад, площадка с аттракционами… И повсюду чистота! В начале 1930-х годов, когда бедность, серость и недоедание были обычным делом, это место казалось невероятным - словно из другого мира...
Всё здесь было устроено толково, ловко и с умом. Повсюду висели зеркала, и вчерашние беспризорники быстро отвыкали ходить чумазыми и лохматыми. В один прекрасный день заведующий Коммуной Макаренко велел убрать плевательницы — и коммунары оставили привычку то и дело сплевывать...
В Коммуне не было и замков, даже кладовые не запирались — и никто не воровал. Воспитанников учили не только элементарным правилам человеческого общежития, но и настоящим хорошим манерам. К примеру, не просто уступать места старшим в трамвае, но ещё и не ожидать за это похвалы. «Иначе вы не джентльмены, а хвастунишки!», — утверждал Антон Семёнович.
Он учил своих воспитанников тому, чему не учили в то время нигде. К примеру, культуре публичных выступлений: соблюдать регламент, говорить чётко, ясно, по делу, не утомляя слушателей мелочами. «Нашей воспитанности должен завидовать весь мир», — говорил заведующий.
И им действительно можно было позавидовать. В Коммуне было два клуба: Громкий - для самодеятельности, и Тихий - для чтения. А ещё собственная театральная студия, да ещё какая! (многие ученики Макаренко стали потом актерами). После спектаклей проводились диспуты, и воспитанники учились рассуждать на тему искусства.
Известно, что мальчишки обожают всё военизированное, и Антон Семёнович завёл военный строй, знамя, горн. Ближайшим к Коммуне городом был Харьков, и вскоре любимым развлечением харьковчан стали парады: воспитанники Макаренко, словно гвардейцы, маршировали идеальным строем под собственный оркестр. А ведь это были те самые ребята, что несколькими годами (а то и месяцами) ранее населяли вокзалы и подвалы, наводя ужас на добропорядочных граждан…
⠀
В той, прежней, жизни коммунары с раннего детства приобщались к водке и табаку. Курение Антон Семенович искоренял. А вот спиртное — нет. Вернее, он прививал старшим воспитанникам культуру застолья: по праздникам приглашал к себе домой, сажал за стол с белой скатертью, накрахмаленными салфетками, красивой сервировкой. Водки наливалось по четверть стопки, и выпивать полагалось только под тост. Антон Семёнович учил: «Есть три правила: на голодный желудок никогда не пей. Выпьешь — закусывай. И знай, на какой рюмке ты должен остановиться, чтобы не потерять лицо человека». Такие посиделки проводились под строгим секретом, но об этом всё равно прознали.
Макаренко объяснялся у начальства: «После 18 лет мои ребята выходят из Коммуны во взрослый мир и наверняка будут пить водку. Так что? Пусть они пьют как хотят и сколько хотят? После 18-ти я за них уже не отвечаю? Я не могу так рассуждать! Я должен научить их всему, что потом пригодится им в жизни».
⠀
Многое в своей системе воспитания Макаренко строил на элементарном человеческом доверии. В своей «Педагогической поэме» под именем Карабанова он изобразил реального своего ученика — Семёна Калабалина, который сделался его правой рукой в Коммуне (а через много лет сам возглавил колонию для несовершеннолетних и с успехом применял там систему Макаренко). Так вот. Юноша этот сидел в камере за бандитизм, когда его там разыскал Макаренко. «Тебя, голубчик, Семёном зовут? Мы почти тёзки! Меня зовут Антон Семёнович». Слова простые, но для парня, который много лет не видел ни от кого нормального человеческого обращения, — очень правильные. Оформив документы о взятии на поруки под личную ответственность, Макаренко вывел парня на улицу — один на один, без конвоя. И тут же остановился: «Я, кажется, забыл башлык. Пойду, заберу. Подожди меня здесь». И ушёл. Если бы юноша сбежал — у Макаренко были бы проблемы. Но психологический расчёт оказался верным: он не сбежал. От Макаренко вообще никто не убегал — просто незачем было…
⠀
Конечно, дети есть дети: они шалят и нарушают даже самый разумный порядок. В таких случаях Макаренко всегда знал, как действовать. Например, встретил он как-то раз двух девочек-коммунарок: те шли по дорожке, смеялись и грызли зелёные, неспелые яблоки. Этих яблок у них были полные карманы: девочки нарвали их в коммунарском яблоневом саду. Увидев Антона Семёновича, вспыхнули румянцем. А заведующий — ничего, ругать не стал. Спросил только: «Что, девочки, вкусные яблоки? Дайте-ка мне парочку». Взял два яблока и унёс. А через месяц, когда яблоки в саду поспели и коммунарам раздали их на десерт, те девочки получили вместо краснобоких, сладких яблок свои — зелёные, кислые, да ещё и увядшие. «Жаль, что вы не дали им созреть», — сказал заведующий. Больше никому в Коммуне рвать яблоки в саду без спроса в голову не приходило.
Однажды воспитанник ударил девочку. Макаренко вызывал его к себе в кабинет, а сам сидел за столом и, не поднимая головы, писал. И так — два часа. Провинившийся всё это время томился и тосковал на стуле, мечтая уже о любом наказании, лишь бы эта пытка кончилась. А в итоге Антон Семёнович поднял на него строгие глаза и тихим голосом спросил: «Ты всё понял? Тогда иди». Воспитанника звали Алексеем Явлинским, через много лет он стал отцом мальчика Гриши — будущего политического деятеля Григория Явлинского.
⠀
Великий талант педагога и стихийного психолога у Макаренко, безусловно, был в крови. Хотя откуда — загадка. Жизнь Антона Семёновича не баловала, только чудом он не озлобился на весь мир…
Он родился в семье рабочего железнодорожного депо Харьковской железной дороги. По тем временам должность считалась привилегированной, поэтому семья жила в достатке в собственном просторном доме с садом. Отец семейства был очень грамотным и выписывал из Москвы и Петербурга научные журналы, которыми маленький Антон зачитывался вечерами. Он был третим из пяти детей и рос очень болезненным — бесконечные ангины, больные уши, какие-то постоянные нарывы… «Его младенческие и детские годы представляли почти непрерывную цепь физических страданий, — вспоминал брат Виталий. — Не успевал прорваться флюс, как на глазу выскакивал ячмень, проходил ячмень — начинался карбункул… Антон всё время с перекошенной физиономией, с повязкой на щеке или на шее, с ушами, заткнутыми ватой, сидел над кастрюлей горячей воды. Чтобы скрыть шрамы на шее от карбункулов, он носил или очень высокие воротники, или русские рубашки. Много горя также причинял Антону хронический насморк. Нос у него всегда был распухший и красный, а в сырую и холодную погоду делался густо пунцовым, что его печалило ужасно». «Мой нос Бог семерым нёс, а мне одному достался. Предстоит прожить всю жизнь с таким носом — задача не из лёгких», — иронизировал сам Антон.
Сверстники над ним подшучивали, иной раз весьма зло. Могли, например, потихоньку привязать к его ноге полено, или кастрюлю, или дохлую кошку, пока он был погружён в чтение (а читал Антон невероятно много). Бывало, специально рыли яму, прикрывали её ветками и маскировали, а потом подводили к этому месту Антона, с тем чтобы он провалился в ловушку (после такого случая он вывихнул ногу и долго потом хромал).
⠀
Как на грех, в юности Макаренко был очень влюбчив и то и дело — в самых неприступных красавиц. Дело каждый раз заканчивалось разочарованием и горем. Всё это развило в нем некоторую нервность и даже мизантропию. «Он всегда был сосредоточен, замкнут, серьёзен, порою даже грустен и молчалив, — вспоминал брат. — Это было его нормальное состояние. Его моральное кредо было следующее: Бога нет. Жизнь бессмысленна, абсурдна и до ужаса жестока. Родить детей — преступно. Он клялся, что никогда не женится и никогда не будет иметь детей. Ведь никто так не портит нравственно детей, как семья, где ни отец, ни мать не имеют никакого понятия о воспитании, что не мешает отцу на каждом шагу кричать о том, что он — «глава семьи». К тому же все они ругатели и матерщинники...». Дошло даже до того, что Антон стал заговаривать и о самоубийстве…
⠀
От этих опасных настроений юношу взялся избавить местный батюшка по фамилии Григорович: «Вы разочарованы в жизни потому, что утратили веру в Бога, в высокое назначение человека на земле — стремиться к абсолютному совершенству. А что касается самоубийства, то это уже совсем глупо. Вам всего 17 лет, в жизни столько ещё всего будет… Знаете, приходите-ка к нам, матушка будет рада вас видеть, я уже говорил ей о вас, она вас успокоит, она женщина и сумеет найти нужные слова».
Видимо, попадья Елизавета Фёдоровна действительно сумела найти нужные слова. Но кончилось это совсем не так, как рассчитывал её муж. Попадья... ушла к Антону — юноше, на восемь лет моложе её. Разразился страшный скандал: отец прогнал Антона из дому, но это ничего не изменило.
Выбор для Макаренко, постоянно увлекавшегося красавицами, казался необычным. Но Елизавета Фёдоровна сумела полюбить Антона, а его одинокая душа истосковалась по теплу. Брат Виталий вспоминал: «Я до конца не мог понять их отношений, скорее это были хорошие друзья. Но что меня всегда поражало, так это то, что в её присутствии Антон, обыкновенно решительный и требовательный, делался послушным, как телёнок».
К тому времени Макаренко, отучившись на учительских курсах, уже получил место учителя русского языка, рисования и черчения в Крюковском двухклассном железнодорожном училище. И уже, как мог, бился за то, чтоб исправить плоды воспитания «ругателей и матерщинников». Это, как быстро выяснилось, у него отлично получалось. Кстати, Елизавета Фёдоровна тоже решила стать учительницей и отправилась на женские учительские курсы в Киев (это образование котировалось выше годичных курсов, которые оканчивал Антон). Так что через 10 с лишним лет, после революции, именно ей, а не Макаренко, предложили возглавить колонию для беспризорных под Полтавой. А уж она уступила это место Антону Семёновичу…
⠀
Шёл 1920 год. Мировая война, революция, Гражданская война оставили после себя на улице около семи миллионов сирот. Они мёрзли, болели, спивались, воровали, а то и убивали. С этим что-то надо было делать, и Советская власть стала отлавливать беспризорников на улицах, снимать с поездов и помещать в детские дома «для морально-дефективных детей».
Вот таким детским домом (вскоре он был переименован в колонию имени Горького) и стал заведовать 32-летний учитель Антон Макаренко. Поначалу Антон Сёменович просто не знал, что делать с воспитанниками, — до этого ему приходилось иметь дело в основном с младшеклассниками, а тут подростки с криминальным прошлым от 14 до 18 лет (причем Макаренко подозревал, что кое-кто из них занизил возраст, чтобы избежать расстрела). Одни успели посидеть в тюрьме, другие — повоевать в банде Махно… Словом, побывали в таких передрягах, что Макаренко и не снились. Работать они не хотели, учиться не хотели, убирать за собой, рубить дрова для кухни, чистить картошку, придерживаться каких-либо правил и подчиняться учителю - тоже не хотели...
Макаренко предстояло укротить их либо умереть. И, похоже, вероятность второго исхода была высока. Один воспитанник весьма нагло отказался нарубить дров, сказав: «Иди сам наруби, много вас тут!», и Антон Семёнович в отчаянии сильно ударил его по лицу. Просто повезло, что парень в ответ не пырнул ножом. Макаренко в «Педагогической поэме» описывает этот эпизод так: «Он не удержался на ногах и повалился на печку. Я ударил второй раз, схватил за шиворот, приподнял и вдруг увидел, что он страшно испугался. Бледный, с трясущимися руками, он поспешил надеть фуражку, потом снял её и снова надел. Я, вероятно, ещё бил бы его, но он тихо и со стоном прошептал: «Простите, Антон Семёнович…»
Возможно, это было не педагогично, но из того конфликта Антон Семёнович вышел полным победителем: все поняли, кто в доме хозяин. Кстати, с тех пор Макаренко не рисковал и никогда не имел дела со сложившимся коллективом неукрощенных подростков в чистом виде. А всякий раз соблюдал правильную пропорцию между старыми воспитанниками и новичками. Говорил: «Хорошие мальчики будут полезно влиять на плохих. А самые первосортные мальчики в рыхлых организационных формах коллектива очень легко превращаются в диких зверёнышей».
⠀
Словом, дело в колонии закипело. Макаренко сумел донести до своих подопечных простую мысль: «Вы здесь хозяева. Нет кроватей — сделайте для себя кровати, нет столов — сделайте столы, стулья, побелите стены, вставьте стёкла, почините двери». И понемногу жизнь наладилась. Воспитанники обрабатывали 40 десятин земли, фруктовый сад, выращивали свиней и кур… Сытая жизнь, справедливые порядки, уважение к себе самим как к труженикам и хозяевам на собственной земле совершенно преобразили этих ребят.
Следующая публикация
Нет комментариев