(с)Литвинова Л.
"Я даже не пытаюсь представить, что такое быть мамой в Украине", - пишет мне давняя знакомая с другого континента. У нее двое детей, и она все время беспокоится о них. Они появились в ее жизни довольно поздно, когда она уже не надеялась на это. И весь мир кажется ей враждебным и опасным.
«Я даже не знаю, как тебе рассказать, что это такое быть мамой в Украине в 2024 году», — отвечаю я, и это абсолютно честно. Потому что быть мамой в моей стране — это примерно так же, как пытаться петь колыбельную, стоя на зыбком табурете с петлей на шее. И в то же время чувствовать себя счастливой, несмотря на то, что мир летит у бездну.
…Быть мамой в Украине — это ежесекундно ждать лаконичный «+» в Сигнале, который тебе помогала устанавливать невестка. А потом перечитывать эти плюсики, как нескончаемый роман, прибавляя каждому собственные смыслы.
Это рожать ребенка в бомбоубежище и отправлять первое фото мужчине, который последний раз был на связи три дня назад. И верить, что у вас будет шанс увидеться втроем. Потому что больше не во что верить в этом мире.
Это бежать с позиций под обстрелом и вслух кричать в небо: «Боженька, не сегодня. Сегодня у малыша день рождения. Оставь ему хоть этот праздник. Не сегодня, умоляю!». А через несколько часов врать о слабом Интернете и приветствовать голосом, а не по видеосвязи, чтобы не видел, на кого ты похожа.
Это обнимать, как в последний раз в жизни, собратьев сына. Всех, кто пришел на его похороны. Бородатые мужчины и девушки с пустыми глазами. Цепляться за их плечи и умолять остаться в живых. Жить. За себя и за него. Вдыхать запах их униформы с закрытыми глазами и на секунду поверить, что он рядом.
Это угощать мороженым на вокзале в Краме взрослую дочь, которая приехала ровно в то время, пока Интерсити «Киев-Война» не отправится в обратном направлении. Где-то около часа. Делать глупые селфи, рассказывать анекдоты и не признаваться, что на самом деле ты с ней прощаешься. Ибо ночью штурм. И шансы вернуться скудны. Пусть запомнит тебя улыбающейся. Пусть еще час успеет побыть ребенком.
Это бороться за право родить ребенка от павшего мужчины. Ставить на уши половину страны, ломать законодательство, собирать конференции, забыть о тоске и боли, на которые просто не остается времени. Быть сильной, потому что стены, на которую ты могла бы опереться, больше нет. Но он так желал детей. Вы так хотели детей… Пусть они придут в этот мир.
Это полночи говорить со взрослым ребенком в другом городе, унимая его панические атаки, потому что до ближайшего укрытия ему далеко, а две стены не уберегли никого в соседнем доме на прошлой неделе. И все, за что она может ухватиться, — твой голос, перекрывающий вой сирены и шум в ушах. «Не бойся, моя родная. Я с тобой. Сейчас тот проклятый МиГ сядет и можно будет спать».
Это обнимать ребенка так крепко, что когда уставшие МЧСники наконец-то доберутся до ваших тел под завалами дома, эти объятия ничем нельзя будет расцепить. Они окажутся крепче стен, не защитивших вас от вражеской ракеты.
Это вдыхать запах затылка младенца и плакать от счастья и страха. Потому что ты не знаешь, чему учить нового человека в этом мире. Ибо мира, к которому ты привыкла, больше нет. А в том, что есть, нет места для этого хрупкого счастья.
Это собирать бесконечные посылки или донаты или гнать автомобили из Европы, упрекая себя за то, что не успеваешь даже поцеловать на ночь своего взрослого семилетнего сына, который все понимает, ничего не просит и пытается тебя поддержать. Даже когда ты от бессилия кричишь на него, будто это может изменить безумный мир.
Это таскать какие-то банки с домашней консервацией уставшим ребятам, которых вывели в соседнее село на отдых. Насильно отбирать у них грязную одежду, чтобы постирать. И выть дома над той одеждой, пропитанной грязью и кровью. И надеяться, что где-то там, в другом селе, кто-то тоже притащит кастрюлю с домашним супом твоему сыну. Не накормить, а дать хоть на сутки почувствовать себя ребенком у мамы
Это ехать с ребенком в гости к папе на кладбище. И беспомощно смотреть, как она обнимает холодный камень. Ибо его объятий она уже не помнит. И папа для нее – только фото в телефоне и длинные рассказы перед сном. И это единственное место, где он может почувствовать его присутствие.
Это верить в своего ребенка, даже когда все врачи страны говорят, что после таких ранений не приходят в себя. Жить в реанимации. Тащить его из небытия в свет несмотря ни на что. Вспоминать, как менять подгузник, как кормить смесями, как делать массажики и слышать изменения в дыхании сквозь сон. Все почти так же, как тогда, когда он был новорожденным. И благодарить вселенную за то, что она рядом. Любой, но все еще живой.
Это ждать своего ребенка из плена. Выискивать родное лицо на вражеских телеграммах-каналах. Пугаться, что можешь не узнать его, потому что они все как под копирку. Каждый второй может быть им. Не выходить из дома, потому что можно пропустить известие об обмене. И говорить с ним. Бесконечно говорить, надеясь, что он почувствует тебя, несмотря на расстояние.
Это выбирать школу не по уровню знаний, а по надежности бомбоубежища. Это искать не танцевальный кружок, а детскую школу дронов. Это заказывать для всей семьи браслеты-адресники. Это иметь тревожный чемоданчик и аптечки по всем углам. Это покупать на день рождения не крутой смартфон, а дрон у папы подразделение. Дрон, названный именем ребенка. На счастье.
Это жить с кровавой раной на месте сердца. Ежесекундно. И при всем этом любить. Острой любовью, которую невозможно у тебя отобрать. Потому что это почти единственное, что осталось у тебя в жизни.
Присоединяйтесь к ОК, чтобы посмотреть больше фото, видео и найти новых друзей.
Нет комментариев